Стив Брилл прижался спиной к противоположной стене, револьвер заплясал у него в руке, голова кружилась от проносившихся в голове мыслей, но отчетливой была одна — сейчас между ним и ужасным порождением мрака, пришедшим из тьмы веков, была лишь тоненькая деревянная перегородка. И вот он услышал стон удерживающей засов скобы, и дверь с грохотом рухнула внутрь…

Глаза Брилла расширились от ужаса, но он молчал — язык превратился в ледышку. Взгляд остановился, уставившись на высокую, смахивающую на огромную хищную птицу фигуру: пустые холодные глаза, руки с длинными черными когтями. Монстр был облачен в полуистлевшее платье старинного покроя, высокие сапоги со шпорами, шляпа с висящими полями и поникшим пером криво сидела на голове, превратившийся в сплошные лохмотья плащ свисал, словно крылья ночной птицы…

Чудовище протянуло костлявые руки и стремительно ринулось на Брилла. Ковбой выстрелил в упор и увидел, как от удара пули в грудь вылетел кусок материи. Вампир качнулся, но тут же выпрямился и с пугающей быстротой опять кинулся на Стива. Придушенный вопль вырвался из груди парня, он отскочил к стене, выронив револьвер из ослабевшей руки. Значит, мрачные старинные легенды гласили правду — против вампира человеческое оружие бессильно. Как можно убить того, кто мертв уже долгие столетия!

Когтистые пальцы сжались на горле Брилла, но страх отступил, молодой ковбой окунулся в горячку боя. Он дрался с холодной мертвой нежитью, отстаивая свою жизнь и душу, сражаясь так, как бились его предки-пионеры, бросая вызов суровой судьбе.

Подробностей смертельной схватки Брилл почти не запомнил. Он оказался погруженным в хаос, он рвал зубами, молотил кулаками, пинал мерзкую тварь, впившуюся в него длинными черными когтями пантеры и клацающую острыми зубами в опасной близи от горла.

Вцепившись друг в друга, они катались по полу, путаясь в складках зловонного плаща, поднимались и снова падали, натыкаясь на разбитую мебель. Ярость жаждущего крови вампира не могла преодолеть отчаяния и желания жить его противника.

В какой-то момент дерущиеся рухнули на стол, перевернув его, и лампа разлетелась вдребезги, ударившись об пол и разбрызгав горящее масло по стенам хижины. На Брилла посыпались горячие брызги, но в пылу сражения он не обратил на ожоги внимания. Его продолжали терзать чудовищные когти, бездонные глаза леденили душу, иссохшая плоть не поддавалась ударам, твердая, как сухое дерево. На человека накатила волна слепой ярости, и он дрался, как безумный, не реагируя на окружающее, а вокруг быстро занимались стены и потолок дома. Схватка продолжалась среди бушующих языков пламени, как будто на раскаленном пороге ада вели сражение демон и смертный. Брилл понял, что долго не выдержит, и собрал силы для последнего отчаянного удара. Перемазанный кровью, задыхающийся, он отшвырнул гнусного монстра, а затем снова бросился на него и обхватил настолько крепко, что вампиру не удалось разжать хватку. Приподняв чудовище, Брилл с размаху ударил его спиной о край стола — раздался хруст, как будто сломалась толстая ветка, вампир выскользнул из рук Брилла и распластался на полу в нелепой, изломанной позе. Но даже сейчас тварь еще не сдохла, извиваясь, как умирающая змея, тело пыталось подползти к Стиву, несмотря на сломанный позвоночник, а вспыхнувшие глаза сверлили его с голодным вожделением…

Едва не падая, задыхаясь от дыма, Брилл ощупью нашел дверной проем и выскочил наружу. Вытирая ладонью залитые потом и кровью глаза, он бросился бежать через заросли мескита и чаппораля, словно ему удалось вырваться из ада. И наконец, рухнул на землю в полном изнеможении. Повернувшись, он смотрел на пылающую хижину и благодарил Господа: огонь выжжет дотла не только его дом, он уничтожит записки Лопеса и обратит в прах кости дона Сантьяго де Вальдеса, не оставив о жутком вампире никакой памяти…

Моряк Костиган и свами[1] 

Не-ет, все-таки надо принять специальный закон, чтобы держать в узде проклятых газетчиков. Вечно они все перевирают. Взять, к примеру, случай, который репортеришка назвал «Возмутительным происшествием в Батавии[2]». Уму непостижимо, откуда такая предвзятость у голландской газетенки, заметку из которой прочел мне один «тупоголовый»[3] с нашей шхуны. Вот она, слово в слово:

«Вчера свами Дитта Бакш пал жертвой беспричинного свирепого нападения. На него поднял руку некий Стивен Костиган, американский матрос со шхуны „Морячка“ — той самой, что ухитрилась, к несчастью для законопослушных граждан, пережить тайфун, недавно опустошивший Сингапур. Сей матрос, известный многим как отчаянный задира, очевидно, за что-то невзлюбил свами. Вломившись в „Замок Снов“, он разбил о голову почтенного брамина магический хрустальный шар, нанес ему сокрушительный удар в нос, пнул пониже спины и перекинул его через высокую лакированную ширму.

Затем он причинил серьезные телесные повреждения семерым местным полицейским, пытавшимся арестовать его (по слухам, все они обязательно поправятся), и сбежал на свою шхуну, снедаемый жгучей ненавистью ко всему городу. Хочется спросить, как долго наглым хулиганам-янки будет позволено шляться по нашим улицам и нападать на ни в чем не повинных граждан?»

Там еще много чего было, но и без того ложь торчит из статейки, что твое шило из мешка. Во-первых, я не янки. Во-вторых, не было «свирепого нападения», как выразился репортер, тем более «беспричинного». У меня была веская причина воздать проклятому факиру по заслугам.

Случилось так, что мы со Стариком поругались, как никогда раньше. Все началось с того, что четверым тупоголовым, которых мы наняли в Мельбурне, вздумалось усомниться в моем праве называться вожаком кубрика. Вообще-то я снисходителен к салагам, но эти закоренелые уголовники попытались отделать меня кофель-нагелем[4] и ганшпугом[5], поэтому нам пришлось вести судно при значительной нехватке матросов, пока мои недруги валялись на койках и сотрясали воздух стонами и тяжкими вздохами. Меня просто тошнит, когда взрослые парни так раскисают из-за нескольких треснувших ребер, сломанных рук и вывихнутых челюстей, вот я и высказал это вслух. Но Старик здорово осерчал и обвинил меня в том, что я их отправил на койки нарочно, и теперь-де «Морячка» не успеет прибыть в порт по расписанию.

Несправедливые упреки всегда портили мне настроение, но в этот раз все прошло бы гладко, не окажись помощник капитана круглым дураком — чем еще объяснить, что он вздумал песочить меня, едва мы вошли в гавань Батавии? Я не любитель трепать языком, поэтому так двинул ему в челюсть, что он чуть не пропахал всю палубу носом. Ну, а справа как раз проходил — Муши Хансен с большой бадьей горячей смолы, и помощника угораздило врезаться в него. Тут вся команда заголосила от отчаяния, потому что этим утром мы на совесть отдраили палубу пемзой и до блеска начистили всю медь. Приняв брюхом удар головы помощника, Муши слетел с копыт, бадья выскочила у него из лап и залила палубу от леера до леера. При виде смоляной лужи на своей драгоценной палубе Старик завопил и выдрал клок из бороды.

— Гляньте-ка на палубу! — прорычал он. — Стив Костиган, сидеть тебе в кутузке! Ты ведь это нарочно!

От таких слов мой праведный гнев выплеснулся наружу.

— Черта с два! — рявкнул я. — И вообще, не собираюсь я чистить это дерьмо, потому что и без того сыт по горло вашими придирками, скоблением палубы и прыжками через шкоты[6] меня хватит!

— Что?! Решил драпануть с судна?! — завопил он. — Да я тебя…

— Я сойду на причал, едва мы пришвартуемся, чтобы не видеть больше ни вас, ни эту лохань, — огрызнулся я. — Можете уведомить фараонов, и посмотрим, хватит ли их в Батавии, чтобы скрутить меня.