И вот он стоял передо мной. Как только я увидела Вику, сразу поняла, что она на него похожа - русая, высокая, белокожая; а мы с Ниной – на маму – чернявые, смуглые, низкорослые. И только карие глаза у нас троих были одинаковыми, и если бы я знала раньше, что эти вишневые гляделки у меня от отца, купила бы себе линзы другого цвета. Но в тот момент мне стало до боли грустно, потому что карие глаза Вики смотрели на нас папиным взглядом, а мы на нее – сиротским. Мне стало стыдно за ту жадность, с которой мы с Ниной впились в ее лицо, пытаясь угадать по нему всю жизнь Вики, ее характер, ее слабости, ее отношение к нам.

            Возможно, мы бы так и не нашлись, что сказать друг другу, если бы не дочка Вики. Алисе три года, и ей откровенно скучны три взрослые тетки, пялящиеся друг на друга одинаковыми глазами. Она потребовала от нас внимания, увлекла в какую-то свою тайную игру, мы отвлеклись, и уже естественно и незаметно переместились в квартиру Вики, где пили чай, рассматривали фотографии, спасая их от цепких и немилосердных ручонок Алисы, рассказывали о себе, спрашивали друг о друге, и кажется, даже радовались чему-то.

          Мы провели в доме сводной сестры все воскресенье. Пили вино, хохотали, плакали, пели, смотрели какое-то древнее видео, играли с Алисой. Потом как-то неожиданно тихо нашу компанию разбавил муж Вики. Он так неожиданно появился в комнате, что мне даже показалось, будто он все это время стоял тенью у какой-то из стен, и вот отделился от нее. Мы тут же дружно начали шутить над его появлением, ему это видимо не понравилось, и в отместку, сравнив нас взглядом, заявил, что мы не похожи и удалился. Вика манула рукой, давая понять, чтоб мы не заморачивались, такое поведение для него привычно.

-        Вика, а имя-то у него есть? – со смехом спросила Нина.

На самом деле Вика все время говорила о своем муже как-то вскользь и ни разу не назвала его по имени.

- Корней его зовут, но некоторые Кириллом называют, - почему-то недовольно ответила Вика.

-        Чуковский? – хором среагировали мы с Ниной.

-        Да нет. Отец его так назвал. Большой оригинал надо сказать был.

Вике явно не хотелось говорить о муже, и мы не стали настаивать. Но безмятежность уже покинула нашу компанию, и мы благоразумно собрались уже собрались уходить, как Корней почему-то сменил гнев на милость и принес бутылку вина, предложив выпить за знакомство. Мы поскромничали, ответили, что уже и за знакомство, и за дружбу, и за мир во всем мире успели впить, но Корней резонно возразил, что с ним не успели, и все понеслось по новой. Я, правда, вина почти не пила, поэтому смогла заметить, что Вика как-то не слишком любезна со своим мужем, но выводов из этого наблюдения делать не спешила.

Визит к новоявленной сестре закончился тем, что Вика отправилась укладывать спать уставшую Алису, а Корней – провожать нас до остановки. Там мы обменялись телефонами, поймали маршрутку и шумно и по-семейному распрощались.

Уже дома я по привычке отзвонилась Максу, вкратце рассказав, как в дружественной обстановке прошла встреча, про Вику, про Алису, про Корнея, и про то, что мне кажется я его уже где-то видела, но никак не могу вспомнить, где.

четыре.

          Почему-то я всегда чувствую себя неуютно, если приходится возвращаться туда, откуда давно и, как казалось, безвозвратно ушла. По этой причине я ни разу не была на вечерах встреч школьных и университетских выпускников. И никогда не возвращалась во двор моего раннего детства. Я даже улицу, на которой мы тогда жили, по возможности обхожу стороной. Хоть и плохо помню тот двор. Мы уехали оттуда, когда я только пошла в первый класс. Поменяли нашу трешку, побросали в ней половину мебели, и спешно переселились в двушку, хоть и не на другом конце города, но все же подальше от того места, где когда-то жили с отцом. Мама вытравливала воспоминания о нем, Нина радовалась, что теперь будет жить рядом с бассейном, а я просто безропотно переместилась за ними, благо выбора у меня все равно не было.

          И вот теперь я добровольно шла по улице Первой Садовой. По той самой, где у меня был отец, и наверняка счастливое детство. Правда степень тогдашней моей счастливости мне трудно определить, я плохо помню себя в то время. Я вообще с трудом верю, что человек может помнить какие-то эпизоды из своего детства, тем более такие, когда он еще спал в коляске. Правда Нина утверждает, что так оно и есть, что она как раз помнит себя лежащей в коляске, но на то она и мой личный уникум.

          Я смотрела на когда-то бывший родным дом. Так себе, ничего особенного, обычная пятиэтажка, четыре подъезда, антенны на крыше,  пестрые балконы с оформлением в стиле «кто на что горазд».  Там, на первом этаже… Нет, вот окна свои у меня уже просто сил нет высматривать.

          Я подошла к крайнему подъезду. Наш был тоже крайний, но с другой стороны. Удивительно, как легко все вспоминалось, как будто моя память возвращалась из ссылки. Я вспомнила качели, сломанную карусель, пустую песочницу, белые перила, сирень под окнами третьего подъезда. Вспомнила, что если пересечь двор, выйти на соседнюю улицу и перейти дорогу, то придешь в школу, а за школой, через пару дворов – детский сад. Я даже хотела было пройти по этому маршруту, но почему-то испугалась, что вспомню еще что-то, то, что меня тревожило где-то в глубине души, что уже  рвалось наружу со вчерашнего вечера, проведенного в компании новоявленной сестры, и что я из какого-то суеверного страха боялась выволакивать на свет.

          Я решительно пошла прочь от этого дома. И через пятнадцать шагов предательски повернулась и посмотрела на наши окна. Облегченно вздохнула – окна были уже не совсем наши, а пластиковые, и за стеклами я не увидела желтых занавесок, которые тут же вспомнились, выскочили в сознании, запестрели яркими пятнами, неуместными в траурной комнате, отведенной моей памятью для всего, что связано с прошлым, с этим домом, с отцом. Эти ужасные желтые занавески маячили перед глазами, я смотрела на людей, асфальт, дома, детские площадки с их перевернутыми паутинками, турниками и качелями, и все это было занавешено ужасной, старой желтой тряпкой.

          Проклятая память совсем поглотила меня, я и не заметила, как очутилась перед школой. В которой отучилась полгода и перевелась в другую, ближе к новой квартире. Ничего уже нельзя было поделать, пришлось идти до детского садика. Я обошла школу, прошла в соседний двор и замерла. Я, наконец, поняла, что из всего своего раннего детства я помнила всегда, преданно и неотступно, в деталях и красках не отца, не себя, не друзей, не дом, а вот этот самый двор, что сразу за школой, на пути в мой садик. Мне казалось, что я чуть ли не каждый день здесь бывала, что здесь прошли самый важные моменты моей жизни, что этот двор и есть мой дом, родина, жизнь…

          Ничего умнее я не придумала, как бежать к Нине и пытать ее о своем прошлом. Нужно уже, наконец, решиться и сбросить пыльное покрывало с того, что я так хотела забыть. Значит там, в раннем детстве, я оставила что-то действительно важное, что-то, что теперь требовательно рвется наружу. Мне казалось, что я почти летела к остановке маршрутки, уткнувшись в телефон в поисках номера Нины. Кажется, я даже нажала клавишу вызова, когда боковым зрением увидела, что меня обгоняет Алиса.

пять.

          Конечно, Алиса обгоняла меня не сама по себе. Они обгоняли меня на пару с Корнеем. Как девушка впечатлительная и периодически мистически настроенная, я успела удивиться в очередной раз, и даже, кажется, успела подумать, что встреча эта не случайна в таком сакральном для меня месте. В трубке отчаянный голос Нины пытался докричаться до отключенного мозга.

          - Алло! Ксень! Алло! Да говори же ты! – Говорила Нина.

          - Нин, я перезвоню, некогда щас, - скороговоркой проговорила я и машинально нажала отбой.