— Ни разу по-настоящему, открыто и прямо. И все же, Следопыт, уж признаюсь тебе в своей ребяческой глупости, мне просто трудно что-нибудь скрыть от такого великодушного друга. Я расскажу тебе все как есть, и давай поставим на этом крест. Ты ведь знаешь, как молодые люди иногда понимают друг друга с полуслова — или думают, что понимают, — хотя между ними ничего не было сказано прямо. Как они угадывают мысли друг друга — или думают, что угадывают, — по сотне ничтожных намеков и признаков.

— Нет, Джаспер, ничего этого я не знаю, — простодушно признался Следопыт; и в самом деле, его невинные авансы никогда не встречали у Мэйбл того драгоценного сладостного поощрения, которое молчаливо отмечает перерастание тайной склонности в разделенную страсть. — Нет, нет, Джаспер, я ничего этого не знаю. Мэйбл всегда обращалась со мной как должно и говорила все, что ей нужно, простым и понятным языком.

— А посчастливилось тебе услышать от нее, Следопыт, что она тебя любит?

— Нет, Джаспер, таких слов я от нее не слышал. Она говорила мне, что нам не следует жениться, что она и мысли такой не допускает. Что она не достойна быть моей женой, хотя уважает меня и ценит. Но сержант уверил меня, что все робкие юные девушки это твердят, то же самое говорила ее мать задолго до рождения Мэйбл; пусть она только при любых условиях согласится на брак, а там все уладится. Я и подумал, что все в порядке.

Хоть Джаспер и питал искреннюю дружбу к своему удачливому сопернику и от всей души желал ему счастья, мы поступили бы недобросовестно, утаив от читателя, что сердце юноши чуть не выскочило из груди от невыразимой радости, когда он услышал признание Следопыта. И не то чтобы его поманила какая-то надежда, — нет, с ревнивым своекорыстием влюбленного он радовался, что никто другой не удостоился того сладостного признания, по которому тосковал он сам.

— Расскажи мне, как разговаривают без слов, — попросил внезапно помрачневший Следопыт, с решимостью человека, который уже не надеется услышать ничего для себя отрадного. — Мне случалось объясняться так с Чингачгуком и его сыном Ункасом до того, как беднягу убили. Но я не представлял себе, что и молодым девицам знакомо это искусство, а особенно такой, как Мэйбл Дунхем.

— Тут и рассказывать нечего. Следопыт! Это взгляд, улыбка или легкий кивок, это незаметная дрожь в руке или в плече, когда девушка случайно к тебе прикоснется. А так как меня била дрожь от чуть слышного дыхания Мэйбл или легчайшего прикосновения ее платья, то я бог весть что себе вообразил, и эти пустые надежды ввели меня в заблуждение. Сам я ничего прямо не говорил Мэйбл, а теперь уже и поздно, раз у меня никаких надежд не осталось.

— Джаспер, — сказал Следопыт просто, но с достоинством, исключавшим всякие попытки возражения, — нам надо условиться насчет похорон сержанта и нашего отъезда отсюда. Как только мы все это уладим, у нас с тобой найдется время потолковать о сержантовой дочке. Тут надо подумать серьезно, ведь сержант доверил ее моим заботам.

Джаспер был только рад переменить разговор, и вскоре оба друга разошлись в разные стороны, чтобы выполнить те обязанности, которые на каждого из них возлагали его положение и призвание.

После полудня все умершие были преданы земле. Сержанта похоронили на самой середине прогалины, под сенью старого вяза. Мэйбл плакала навзрыд, находя в слезах какое-то неизъяснимое облегчение. Ночь прошла спокойно, как и весь следующий день, — Джаспер отложил отплытие корабля из-за сильного ветра, поднявшегося на озере. Такое же соображение задержало отъезд капитана Санглие — он только наутро третьего дня после смерти сержанта покинул остров, когда погода изменилась и снова подул благоприятный ветер. Перед отплытием он пожал Следопыту руку с видом человека, считающего, что ему посчастливилось встретиться с незаурядной личностью. Оба они расстались друзьями, исполненными взаимного уважения, хотя каждый продолжал оставаться для другого загадкой.

Бурные события последних дней потребовали от нашей героини такого душевного напряжения, что она не могла предаться отчаянию. Мэйбл оплакивала гибель отца, она невольно содрогалась, вспоминая смерть Дженни и все те ужасы, свидетельницей которых ей пришлось стать; и все же ей удалось немного прийти в себя, освободиться от глубокой угнетенности, неизменного спутника тяжелых потрясений. Возможно, скорбь, поразившая Июньскую Росу и ввергшая ее почти на сутки в какое-то оцепенение, помогла Мэйбл справиться со своим горем. На нее легла обязанность утешать молодую индианку, и она по мере своих сил выполняла этот человеческий долг с тем ласковым, бережным, ненавязчивым участием, какое проявляют обычно женщины в подобных случаях.

Отплытие "Резвого" было назначено на утро третьего дня, и Джаспер завершил уже все необходимые приготовления. Вещи были погружены, и Мэйбл простилась с Июньской Росой — грустное, трогательное расставание! Словом, все было готово к отъезду, и на острове не оставалось никого, кроме индианки. Следопыта, Джаспера и нашей героини. Роса забралась в лесную чашу, чтобы выплакаться вволю, а трое наших друзей направились туда, где лежали на песке три пироги; одна из них принадлежала Росе, а две другие должны были доставить на судно наших путешественников. Следопыт шел впереди, но, приблизившись к берегу, он, вместо того чтобы подойти к лодкам, сделал остальным знак следовать за ним и повернул к поваленному дереву, лежавшему на самом краю прогалины, где их не могли видеть с куттера. Сев на ствол, он знаком предложил Мэйбл и Джасперу места справа и слева от себя.

— Садитесь, Мэйбл. Сядь и ты. Пресная Вода, — начал он, усевшись. — У меня на душе лежит одна забота, и сейчас самое время от нее освободиться, пока не поздно. Сядьте же, Мэйбл, и помогите мне снять этот камень с души — если не с совести, — пока еще хватает сил.

Две-три минуты прошли в тягостном молчании. Молодые люди с удивлением ждали — мысль, что у Следопыта что-то на совести, казалась обоим одинаково невероятной.

— Мэйбл, — продолжал Следопыт, — нам надо объясниться начистоту, прежде чем мы присоединимся к вашему дяде на куттере. Кстати, известно ли вам, друзья, что Соленая Вода после того побоища днюет и ночует на "Резвом" — это, говорит, единственное место, где человек может не опасаться за свой скальп. Эх, дети, дети, до шуток ли мне сейчас. Я стараюсь быть веселым, выбросить все из головы, но человек не может повелеть реке течь вспять. Вы знаете, Мэйбл, что, умирая, сержант завещал нам стать мужем и женой, жить вместе и любить друг друга, сперва на земле, доколе будет угодно господу богу, а потом и за гробом.

От утренней свежести щеки Мэйбл порозовели, напоминая ее прежний здоровый румянец, но при этом неожиданном обращении кровь отпила от ее лица, и на него снова легла печать восковой бледности, которую придала ему скорбь. И все же она ласково и серьезно взглянула на Следопыта и даже попыталась ему улыбнуться.

— Вы правы, дорогой друг, — ответила она, — таково было желание бедного батюшки, и я уверена, что целая жизнь, посвященная служению вам, вряд ли будет достаточной наградой за все, что вы для нас сделали.

— Боюсь, Мэйбл, что мужа и жену должно связывать более сильное чувство, чем простая благодарность. Вот чего я боюсь. Вы-то ведь ничего для меня не сделали, во всяком случае ничего особенного, а между тем сердце мое тянется к вам, понимаете, тянется; и, значит, похоже, что чувство это не имеет ничего общего со спасением скальпов и службой проводника.

Щеки Мэйбл снова вспыхнули. Она старалась улыбаться, но голос ее чуть дрогнул, когда она произнесла:

— Не лучше ли отложить этот разговор, Следопыт? Мы с вами не одни, а для стороннего слушателя не может быть ничего неприятнее, нежели семейные объяснения, ничем ему не интересные.