Она также согласилась позировать Берту Штерну, фотографу «Вог», сделавшему великолепные фотографии для своего журнала. Должно быть, ее огорчило, что он хотел, чтобы она позировала ему обнаженной. Она пыталась избавиться от этого «конфетного» образа или продолжала говорить, что пытается. Но делала ли она на самом деле что-либо для этого? После заплыва в костюме Евы на съемках «Что-то должно произойти», вероятно, мы должны ответить, что «нет». Ясно, что она запуталась в вопросе о том, каким должен быть ее имидж и где ей следует провести черту. Несколько фотографий, где она частично обнажена, превосходны. Впрочем, другие были не столь же хороши. На них она выглядит изможденной, измученной и нездоровой. Она даже выглядит старше, что очень нетипично для нее. Была еще одна фотосессия для журнала «Вог»: на некоторых фотографиях она демонстрирует высокую моду, другие снимки были черно-белыми. Впрочем, даже в эту сессию Штерну удалось уговорить ее раздеться ради нескольких снимков обнаженной натуры, на этот раз она была облачена в простыню в гостиничном номере. В конце концов, «Вог» отобрал для публикации черно-белую серию снимков — очень мудрый (и вежливый) выбор.
А что насчет кино? Студия решила заменить Мэрилин актрисой Ли Ремик. «Что касается Дина, это был конец, — рассказывал Морт Винер. — Он позвонил мне и сказал: «Вытащи меня к черту из этого фильма. Бог мой, это какой-то бесконечный цирк в шоу-бизнесе, а я — как клоун на арене». Так что мы сделали заявление, где говорилось, что он будет работать только с Мэрилин. И он покинул фильм со словами: «Нет Мэрилин — нет Дина». На самом деле это был полный бред. Настоящая причина заключалась в том, что он не хотел начинать все заново, с другой актрисой, и терпеть эти мучения из-за картины, которую в общем-то и начинать не стоило. Ему было неудобно перед съемочной группой. Столько людей усердно работало над этой проклятой картиной. Было стыдно. Но этот фильм как будто сглазили с самого начала. В самый первый день, когда она не появилась на работе, в самый первый день Дин сказал: «Все. Картина не пойдет».
В 1995 году Дин Мартин вспоминал: «Я познакомился с Мэрилин в 1953 году, до того, как она познакомилась с Фрэнком, до того, как она познакомилась с Питером, до того, как она узнала обо всех нас. Я познакомился с ней до того, как она стала взвинченной, так что я знал, какой она была тогда и чем она стала, и я переживал за эту девочку. В то же время я слегка устал от всего этого бреда. Всему есть предел. На самом деле у всех тяжелая жизнь. Мы все по-своему психопаты. У нас у всех проблемы. Мы все сидим на таблетках, давайте признаем это. Я не святой, конечно. Но я появлялся на работе. Вам необходимо приходить на работу. Это приоритетное дело. Вам приходится радоваться тому, что у вас есть работа, и вам приходится появляться на своей работе. Я не говорю, что она не болела все эти дни. Кто знает? Я не следил за ней круглые сутки, как ФБР, я просто сидел на своей заднице и ждал, когда она появится в студии. Так что, когда мне представился шанс уйти, я ушел. Впрочем, те несколько сцен, что мы сделали, мне понравились, но связываться с этим... Я имею в виду все эти проблемы, одна за другой, это любого сведет с ума. Но... послушайте... Я любил ее. Она была хорошим ребенком. Но когда вы смотрели в ее глаза — там не было ничего. Ни тепла. Ни жизни. Это были иллюзии. Она выглядела великолепно в фильмах, да. Но в жизни... она была привидением».
Примечания
1. Биограф Мэрилин Монро, Джеймс Хаспил, пересказывает такую историю: «[Актриса] Шерри Норс рассказывала, что когда она была однажды на студии «20-й век Фокс», она наткнулась на Аллена «Уайти» Снайдера, который, очень расстроенный, слонялся у закрытой двери. Она спросила его, в чем дело. Он ответил: «Там Мэрилин, и она не разрешает мне войти. Она красится». Я не говорю, что Уайти никогда не гримировал ее. Конечно, гримировал. Но в то время все, что ему нужно было сделать, — это нанести легкие штрихи. Она — Мэрилин — сама мастерски создавала свой образ».
Глэдис: «Я не говорю «прощай!»
Когда она впервые вернулась из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, Мэрилин строила восторженные планы, мечтала, как изменит свою жизнь, раз уж она оказалась в этом более солнечном, более спокойном месте. Однако с тех пор, как она последний раз жила в Калифорнии, многое в ее жизни сильно изменилось. Конечно, трудные времена, которые она переживала в последние недели, сделали ее даже более знаменитой, чем раньше, но не так, как ей хотелось бы. Поклонники уже знали о том, что она лечилась в психиатрической больнице в Нью-Йорке, и сейчас, после увольнения из картины, возрос интерес к ее эмоциональному состоянию. Что еще хуже, ее ежедневные визиты к доктору Ральфу Гринсону были замечены некоторыми представителями прессы и даже поклонниками, которые уже тогда начали следить за каждым ее движением.
Ее общение с доктором Гринсоном — очень странное, даже с позиции сегодняшнего дня — началось с ряда психических срывов. Живя в Нью-Йорке под опекой бесчисленных психиатров, Мэрилин пришла к убеждению, что есть медикаменты, полезные для стабилизации ее состояния, — например, торазин. У Мэрилин появилась надежда на то, что она сможет взять под контроль свое хаотичное душевное состояние. Однако, когда доктор Гринсон услышал просьбу Мэрилин прописать ей торазин, он, по каким-то причинам, отказал ей в этом. Гринсон быстро стал единственным доктором, которому Мэрилин доверяла, и он очень старался поддерживать в ней это чувство. Он хорошо знал, что, когда дело шло о медикаментозном лечении, у нее зачастую были собственные планы по этому поводу. Возможно, она попросила выписать больше препарата, чем он ей рекомендовал, или же он не хотел, чтобы она принимала это лекарство, — но когда ее лос-анджелесский врач, доктор Хайман Энглберг, также отказался выписать ей торазин, она поняла, что придется искать это чудесное лекарство где-то в другом месте. Вот и пришлось Мэрилин продолжить свой «врачебный шопинг», выискивая этот препарат у врачей, с которыми она виделась раньше. Большинство из них, чтобы только доставить удовольствие звезде, могли выписать ей любое лекарство, какое бы она ни попросила.
«Она ждала в приемной, — вспоминает один из врачей, к которому она пришла летом 1962 года. — Я думаю, она уткнулась в журнал, дождалась, когда последний в тот день клиент уйдет, а затем просто вошла прямо в кабинет. Она была сногсшибательна — облако взбитых светлых волос... красная помада. Я помню, она была одета в кремового цвета пальто, показавшееся мне сатиновым. Она была в белом платье, и мне особенно запомнились ее белые туфли на шпильках. Я хочу сказать, она была одета в ослепительно-белые одежды. Очень впечатляюще... как настоящая звезда».
Хотя Мэрилин обратилась к этому доктору по имени его бывшего работодателя — тем самым продемонстрировав, что у нее было так много докторов, что она даже не помнила, как они выглядят! — она довольно скоро поняла, что совершенно не знает его. Действительно, человек, который лечил ее до этого, умер, а тот, кто сейчас стоял перед ней, был его учеником и наследником, гораздо более молодым человеком, которого звали доктор Шварц1.
«Конечно, я сразу же узнал ее, — рассказал этот врач, — и я знал, что она приходила на прием [к покойному доктору] когда-то. Я стажировался у него незадолго до его смерти. Не было никого, кто мог бы продолжить его практику, так что его жена попросила меня остаться и в хоть какой-то степени помочь некоторым пациентам пройти адаптационный период. Она попросила меня выписать ей торазин, — объяснил доктор Шварц. — Я настороженно отнесся к перспективе принять ее в качестве своего пациента. Многие доктора боялись лечить знаменитостей, подозреваемых в попытках суицида. Никто не хотел, чтобы его упомянули в некрологе как «последний доктор такого-то пациента».
