Стоит Ино у дверей детской, прислушивается: сначала все тихо, еле слышны шаги. Видно, подкрадывается. Опять все тихо. Вдруг стон, хрипение - и снова тишина. Дело, значит, сделано: сейчас выйдет. Нет, не выходит. Ино смотрит сквозь щелку. Стоит у постельки, шатается, бросается к светильнику, с ним опять к постельке... Раздирающий крик; светильник падает, гаснет, черный мрак кругом. Еще один крик, последний,- и опять глубокая тишина.
Когда Ино, схватив факел, горевший в женской хо- роме, вошла в детскую, ее взорам представилась царица, лежащая в луже крови у постельки с мечом в груди, а на постельке - бездыханные тела ее детей с перерезанным горлом. Ино попробовала улыбнуться. «Тем лучше, и она с ними, теперь дом чист. И главное: не я же их убила!» Но улыбнуться ей не удалось! И вообще она более ни улыбаться, ни смеяться не могла. Про страшную пещеру Трофония говорили, что кто туда спустится, тот уже не смеется никогда. Ино не бывала в пещере Трофония, но и она более ни смеяться, ни улыбаться не могла.
Народ равнодушно отнесся к происшедшему: ну, что ж, царица в безумии убила своих детей и покончила с собой - ее никто не любил и не жалел. Ино могла бы смело открыться и челяди, и народу, но она не торопилась: хозяйство, царство - ничто ее не прельщало.
Отчего, в самом деле, ей уже ни улыбаться, ни смеяться нельзя? Бывало, забудется и тотчас перед глазами багровый свет, и в нем два детских трупика с перерезанным горлом. И на странных мыслях ловила она себя иногда: «О, если бы я могла, как прежде, жить в доме Афаманта, ничего не совершив из содеянного мной?»
Когда Орфей произнес эти слова, Ясон вдруг отчетливо вспомнил старуху на улице возле храма Диониса в городе у царя Амика.
«О, да, это она, Дева в Лиловом»,- думал он.
Тем временем Орфей продолжал:
Сама Ино удивлялась этим мыслям; откуда они? И что это за новая сила вселилась в нее?
Зверь прямо идет к своей цели, будь то добывание пищи, или обладание самкой, нужно для этого пролить кровь - он проливает ее, и никто и ничто не говорит ему, что это дурно. И человек поступает так, пока он зверь; каждое злодейство для него - позыв к новому злодейству; увеличивающий и его ловкость, и его охоту. Но если этого человека коснулась другая сила, то звериная натура оставляет его, и если он раньше не отдавал себе отчета в том, что быть злодеем человеку нельзя, то теперь, совершив злодеяние, он почувствует это с двойной, вдвойне мучительной силой.
Именно это, то, чего сама она не могла понять, овладело душой Ино, и более уже не выпускало ее. Не хотелось ей ни хозяйства, ни царства, ни материнства, ей хотелось страдания и искупления.
Но и Афамант изменился. Вид его зарезанных детей потряс его душу до основания: бывало, сидит он, вперяет взор в пустоту - и вдруг гневная жила нальется на его лбу, глаза побагровеют, он вскочит, закричит... Особенно его раздражало общество жены, как будто он подозревал, что это она убила его младших детей. Она старалась не видеться с ним, запиралась в своей хороме, прижимала к себе своих детей: «Меня, боги, меня карайте, но не их!»
Тщетно. Однажды, когда она водила детей гулять, ей показалось, что кто-то притаился в кустах. Быстро взяв маленького Меликерта на руки, она стала уходить, приказав старшему Аеарху, чтобы он последовал за ней. Но было уже поздно. Притаившийся - это был Афамант - их уже заметил. С диким рычаньем бросился он их преследовать, потрясая тем своим роковым мечом.
Львица! - крикнул он.- Львица, давай сюда своих львят!
Настигши Леарха первого, он принялся его рубить.
Ино с младшим на руках бежала без оглядки, чтобы хоть его спасти. Безумный Афамант - за ней. Но страшная опасность удесятерила ее силы: она бежит, бежит, конца нет пути; кровавый туман застит ее глаза, ноги не чувствуют почвы под собой, а она все бежит, слыша за собой неустанную погоню. Вдруг в лицо пахнуло свежим морским ветром; она на обрыве там, глубоко внизу, белые волны разбиваются об утесы... да, но позади бешеный Афрамант. Еще один шаг - и она стремительно летит в бушующую пучину...
Она почувствовала раскаяние,- прошептал Ясон,- эта сила, что коснулась ее, зовется раскаянием, о ней говорил мне когда-то кентавр Хирон.
Орфей снова прошел кончиками пальцев по своей волшебной арфе и запел:
В прозрачном терему Посейдона, глубоко под поверхностью моря, пируют бессмертные обитатели влажной стихии. На высоком престоле сам владыка трезубца, рядом с ним его божественная супруга Омфитрита, а рядом с ней - новая участница их блаженной жизни с миловидным ребенком на руках. Ослепительно сверкает ее белая риза, венок из лиловых водорослей осеняет ее прекрасное лицо, и улыбка, счастливая улыбка, играет на ее алых, полных губах. Она подносит своему сыну кубок нектара, напитка бессмертных, от которого она только что выпила свою долю, участливо смотрит на них владыка морской - его глаза, часто гневные, теперь сияют одной только добротой и лаской.
Радуйся,- говорит он ей,- Левкофея, белая богиня, Дева в лиловом венке! Радуйтесь и ты, и твой сын, уже не Меликерт, а Палемон, дитя - питомец шаловливых волн! Ты много согрешила и много выстрадала; но очищающая сила раскаяния коснулась твоей души, и за это ты принята в обитель, где нет более ни греха, ни страдания, ни раскаяния. Подруга Нереид и Тритонов, ты будешь приносить ласковую помощь гибнущим в море пловцам, люди, благодарные, будут вас чествовать таинствами и хороводами и, пока Эллада останется Элладой, ваше имя не будет забыто у ее сынов!
Орфей смолк. Повесил лиру на левое плечо и сказал:
Ясон, то, что открылось мне во сне, касается всех нас, потому что мы все - одно целое, одно звено в общей цепи, но это касается и тебя отдельно; богиня Левкофея раскаялась, тень ее, Дева в Лиловом, бродит за нами и плачет, она просит, чтобы ты отвез тень убитого царем Зэтом Фрикса, обратно на родину...
И, посмотрев на слепого старца Финея, добавил:
А от этих гарпий тебя освободят твои шурья... Вот все, что я слышал во сне.
Ясон смиренно опустил голову в знак благодарности и покорности судьбе.
Мои шурья - я пред ними виноват, они вправе отомстить мне за свою сестру,- произнес Финей,- но лучше бы они ее освободили: она унаследовала чудотворную силу своего отца, она бы и детям могла возвратить зрение, а мне - мне оно более не требуется. Мне открыла внутренний мир, и я вам, Аргонавты,- ты видишь, Ясон, я вас узнал - мог бы указать путь в Колхиду... Только бы Клеопатру освободить - она жива, я слышу в тишине ночи ее стоны и жалобы... Если вы сможете сделать это и освободите меня от гарпий, я укажу вам путь в Колхиду.
Хорошо,- ответил Ясон.
А Теламон, друг Геракла, все время носивший на лыковой тесемке зуб кабана, подаренного ему отважным героем, трижды омыл его в крови быка, принесенного для всесожжения, пропев при этом добрые заговоры, сказал:
Ясон, теперь тебе никто не сможет помешать. Кто носит на себе такой зуб, защищен от разного колдовства. И под всеобщий дружеский ропот украсил грудь Ясона своим талисманом.
Огромного быка сожгли на жертвеннике, а затем в сопровождении Финея и по его указаниям, Аргонавты вынесли из подземелья бледную и изнуренную, но все еще прекрасную дочь афинской царевны.
Нет, нет, я верная Клеопатра. Благоразумная супруга не менее благоразумного Финея,- бормотала она, словно не вполне еще осознавая, где находится,- нет, нет, вот он, его лук за спиной напоминает мне его. Такой же могучий и гибкий, каким был он сам. Вот это мой муж. Этим луком он завоевал меня. Чтобы избегнуть недовольства средь претендентов на соискание моей руки, отец назначил состязание. Их тогда было немало. Двадцать прекрасных юношей, наследников царей, съехались сюда со всех концов наших земель. И мой отец провозгласил: «Кто сможет натянуть вот этот лук и поразить точнее цель - получит мою дочь в награду и увезет с собой!» И выиграл он, Финей, я узнаю его. Он оказался сильней всех, умней всех. Лук, вот этот лук подчинился не только силе... он любит руки умелые,- вздыхала она,- недолго длилось мое счастье...
