Я, чувств не обижая прочих,

Вернувшись к старому письму,

Хочу воздать земную почесть

Святому чувству одному.

Перо сжимая, отличусь ли,

Душ человеческих связной?

Я, помнится, об этом чувстве

С полночной говорил звездой.

С крутого каменного склона

Смотрел я молча в небеса,

Пока две капельки соленых

Не набежали на глаза.

И подмосковные березы,

Как над Гунибом в вышине,

Зеленокудры и белесы,

О нем нашептывали мне.

Щемило душу чувство это,

Но грусть светла моя была:

А годы шли: то снова лето,

То вновь зима белым-бела.

Не пленником досужей страсти

И я по свету колесил,

Но каждый раз из дальних странствий

Одни раздумья привозил.

Смотрел с вершины Фудзияма

На журавлей летящих я,

Входил над Гангом в двери храма,

Который стерегла змея.

Кормил я чаек в море Красном,

По римским улицам ходил.

И в Лувре я перед прекрасным

Вздыхал и слов не находил.

Но весь я был во власти зова

Родной отеческой земли.

И откликался чувством снова,

Что обостряется вдали.

То чувство жаркое от века

Значенье крови обрело

И гордо сердце человека

Превыше славы вознесло.

Достойней нет авторитета,

Оно всегда как высший суд,

И пресвятое чувство это

Любовью к родине зовут.

Как перед вечным и прекрасным

Словами в воздух не стрелял,

Так никогда беседам праздным

О чувстве том не поверял.

И снилось мне, что ночь минула,

Что первый луч сверкнул в ручье.

Мне снилась девушка аула

С кувшином полным на плече.

И словно оживали строки

Непозабытого письма:

Кипели горных рек истоки

И зрела медленно хурма.

И вот уж строчка обернулась

Дымком, что вьется из трубы,

И узкой улочкой аула

С колесным следом от арбы.

И поднимаюсь я на кручи

И дую в тонкую свирель.

И облака, сбиваясь в кучи,

Клубятся рядом, как метель.

И вечер красною полоской

Ложится на плечи высот.

И снова мама с крыши плоской

Зовет меня,

                 зовет,

                          зовет.

С тех пор годов прошло немало,

Как утекло немало вод,

Но все мне кажется, что мама

Зовет меня,

                 зовет,

                          зовет.

В ненастный день и в день погожий,

В какой бы ни был я дали,

На материнский так похожий,

Я слышу зов родной земли.

Ни от чего не отрекаюсь,

Готовый все начать с азов,

Из дальней дали откликаюсь

Я вновь и вновь на этот зов.

О девочка, не потому ли

Я сердцем льну к родным местам?

А долго ль побывать в ауле?

Прочел письмо — и словно там.

Как раньше, зорок я, не так ли?

Скажи, писавшая ко мне,

Не твой ли вновь над крышей сакли

Мелькнул платок в голубизне?

Ты не беги, моя соседка,

Но дней печальных избеги.

Иду аулом я, где метко

Словцо седого Избаги.

Красою гор я околдован.

Мне рады мама и отец.

Ах, мой отец, еще здоров он!

Еще во всем он молодец!

Какая жизнь — такие вести.

Басыра встретил.

                          Он опять

Заводит речь о Бухаресте

И рвется шрамы показать.

К родной милиции привыкли,

И мне рукою машет тут,

Верхом летя на мотоцикле,

Уполномоченный Махсуд.

Тянусь я к сверстникам, как прежде,

Как чарка к чарке на пиру.

И, отдавая дань надежде,

Детей я на руки беру.

Спокон веков здесь бурка в моде,

Жаль, на плечах у земляков

Черкесок меньше стало вроде

И больше штатских пиджаков…

Письмо читаю…

                      На тропинку

Походит каждая строка.

И вижу первую травинку,

И воду пью из родника.

Я не в горах ли сердцем, если

Аулом мысленно иду.

Погибших, — все они воскресли, —

С живыми вижу наряду.

Героев, пахарями ставших,

Солдат, ушедших в чабаны.

Спешат ко мне два брата старших,

Не возвратившихся с войны.

И кланяюсь родным порогам,

Дорогам, вьющимся внизу,

И говорю, как перед богом,

Украдкою смахнув слезу:

«Родной аул, души гнездовье,

Лечу к тебе из всех земель,

Ты выше славы и злословья,

Моя сыновья колыбель.

Вот наша сакля, где в камине

Никто не разожжет огня,

Но он горит, горит поныне,

Переселившийся в меня».

Вдруг словно севером подуло,

Я слышу голос не один:

«Танцуешь все вокруг аула,

Иль ты не всей державы сын?»

Не знает кто-то, мне на горе,

Что солнце в красные часы

Увидеть можно, выйдя к морю,

А можно — в капельке росы.

Моей любви верны устои,

Отчизну матерью назвать

Я, право, был бы недостоин,

Когда б забыл родную мать.

Я воду пил из многих речек,

Но вспоминал в горах родник.

Без клекота аварской речи

Я онемел бы через миг.

И за отеческим пределом

Достойно, кажется, всегда

Я представлял державу в целом,

Кавказец родом из Цада.

Но кое-кто не видит ровно,

Что на пиру и в дни страды

Она во всем единокровна —

Судьба аула и страны.

Что здесь доказывать мне? Или

Лихие горские сыны

В атаках головы сложили

Не для спасения страны?

К тому, что сказано, я вправе

Добавить, истине под стать:

Коль хороши дела в державе,

То и в ауле благодать.

И на плече своем держава

Вас будет впредь, аулы гор,

Держать высоко, как держала

Под самым небом до сих пор…

И ты, черешневая ветка,

Души неугасимый свет,

Услышь меня, моя соседка,

Прими на весточку ответ.

Пускай в Цада из тучи темной,

Когда синеет небосвод,

Идет в апреле дождик теплый

И снова ласточка поет.