В сорок третьем году девушка-радистка Юлия Евграфова была заброшена в один из партизанских отрядов Белоруссии. И на своих с виду хрупких плечах вынесла такое, что под силу не каждому из мужчин.
«Да-да! Мечтатель! В этом причина твоих несчастий. После училища ты жил в не ком радужном тумане, был опьянен собою. Как же, на плечах офицерские погоны! А кто из молодых, самовлюбленных не мнит себя готовым командиром! Хоть сразу полк подавай… Мнил себя таковым и ты. Осознание же трудностей службы и собственных слабостей приходит позднее, и тогда возникают осложнения. И тогда такие, как ты, срываются…
Эх, Дремин! Не разобравшись, не осмыслив того, что с тобой произошло, ты сделал вывод: не по тебе служба! Запаниковал, заметался, написал рапорт. Нет, братец, не по той стежке ты пошел. И надо, надо возвращаться, пока не поздно…»
Вспомнилось, как мать только что смотрела на него с глубокой самоотверженностью и болью, и ему сделалось не по себе. Виноватая жалость к ней охватила его. Что-то колючее распирало грудь, мешало дышать.
Но как же исправить оплошность, если там Загоров? Тяжело будет служить под стражей его подозрений. Там и Анатолий, и Лена… Вспомнив о девушке, он чуть не задохнулся. Что-то нежное, неутоленное заныло под сердцем. Заныло — и стало ледяным комочком.
А пощечина!.. Он вновь почувствовал себя на минуту раздавленным тяжестью позорного воспоминания. И печально, с долгим вздохом покачал головой: тяжело будет, ох, как тяжело!.. А тебе снова хочется легкости? Сам упал в грязную лужу, сам и выбирайся из нее. Нет слов, беззаветная любовь — это та несказанная мука, которая всю жизнь при тебе; но, может, в ней как раз твой удел и прозрение.
Изнутри что-то поднималось, желая как бы унести его. Евгений сделал несколько шагов к двери и обратно, испытывая облегчение, — то облегчение, которое наступает у больного после удачной операции. Евгению казалось, что он перенес тяжелую операцию, и нечто ноющее, давно вывихнутое стало на свое место.
Он осуждал себя с самобичующей пылкостью, и как бы проходил мучительную проверку перед самим собой. В душе таяло былое, тягостное чувство обойденности. Может, со временем и он, погасив в себе беспочвенно-мечтательные, эгоистические устремления, начнет работать с людьми так же увлеченно, как Анатолий? Это было бы счастьем. Но ему еще надо переучиваться умом и сердцем.
Прежде всего, нужно выкинуть из головы глупые мысли об уходе из армии. Можно быть полезным и в должности командира взвода и дорога вперед открыта, стоит только постараться. А ты вздумал уходить!.. И как некрасиво петушился в разговоре с Загоровым, да и в кабинете командира полка. Плохо, плохо ведешь ты себя, товарищ Дремин! Порядочные люди так не поступают…
Он присел на минуту, но его опять неудержимо подняло с места. И опять вспомнился разговор с Одинцовым, рапорт… И в душе не было ничего, кроме стыда за себя.
Позорно, позорно сидеть так! Надо немедленно браться за что-либо, смыть с себя накопившуюся грязь. Вот вернется в свою часть, впряжется в дело и докажет тому же Загорову, что не хуже других. Так и должно быть. Как говорил Экзюпери, жить — значит медленно рождаться.
В глубине сознания зажигались искорки воли, хотелось уже куда-то идти, бежать. Но куда?.. «Поеду в танковое училище!» — решил он и начал собираться.
Много в тот день было у него приятных встреч. Но одна особенно взбудоражила его: он встретился со своим бывшим командиром, ныне начальником второго курса училища майором Ачкасовым. Они чуть не столкнулись в дверях первого учебного корпуса и почти одновременно узнали друг друга. Круглолицый, присадистый, Ачкасов протянул ему руку, воскликнул с нескрываемой радостью:
— О, кого я вижу!
Евгений тоже не удержался от улыбки.
— Вот вспомнил родное гвардейское… зашел.
— Так и должно быть, Евгений!.. Ну рассказывайте, в каких краях обитаете, как служба. Наверное, в отпуск прибыли?
Распространяться о своих делах не хотелось, и Евгений ограничился коротким сообщением о себе, честно добавив, что служба идет пока трудновато.
— Это хорошо, что вы объективно смотрите на вещи, — одобрительно молвил майор; неожиданно на лице его появилось выражение счастливо пришедшей мысли. — Слушайте, а в родное училище не желаете вернуться?
— Как вернуться? — не понял Евгений.
— Очень просто. У нас на втором курсе непредвиденно освобождается сразу две должности!.. Я помню, вы с отличием окончили училище, поработали в войсках, и ваша кандидатура была бы вполне подходящей. Конечно, если не предложили должность ротного…
— До ротного пока не дошло.
— Тем более… Здесь вы не будете обижены в смысле продвижения по службе. И у вас здесь мать, квартира… Не женаты еще?
— Пока нет. — Евгений был польщен вниманием майора.
— Предложение заманчивое, но внезапно так…
— Почему внезапно?.. Если бы я сказал, что сегодня и надо, а то есть время подумать. А если надумаете, то придется еще месяц-полтора подождать, пока училище сделает запрос через соответствующие инстанции. И элемент внезапности отпадает.
Неожиданность этого предложения для Евгения заключалась в том, что он лишь теперь сообразил: «В самом деле, не на одном же танковом полку свет клином сошелся!.. Перевестись — и точка. Попасть в училище — самый оптимальный вариант». И впервые подумал: как хорошо, что его рапортующей глупости не дали ходу! Иначе не было бы сейчас этого разговора.
— Что ж, если дело не слишком спешное, то воспользуюсь правом взвесить свои шансы, — отвечал после паузы. — Что я должен сделать для того, чтобы перевестись к вам?
— Написать рапорт, в котором обосновать свое желание стать преподавателем. Остальное совершится по команде.
Он расстался с майором самым дружеским образом. Домой вернулся возбужденным, в приподнятом настроении. Матери ничего не сказал. Дня два прожил в приятном сознании счастливо найденного выхода из тупика. Переведясь в училище, он все-таки уйдет из полка, от Загорова, и к нему никто не будет иметь претензий.
Мысль об этом целиком заняла его, он подсел к столу, включил торшер, — погода не улучшалась и было пасмурно. Взялся за ручку.
Пришлось изодрать несколько листков бумаги, пока написал рапорт на имя начальника училища. Написал так, как было подсказано, и перечитав раза три подряд, остался доволен. Прошелся по комнате, насвистывая что-то бодрое.
Странно, что раньше даже и не думал о возможности куда-то перевестись. А она есть! И она, конечно, реальнее намерения уволиться, приобретать новую специальность. К тому же в училище иная атмосфера. Работать ему придется не с солдатами типа Виноходова, а с любознательными курсантами, для которых он, с его знанием литературы, театра и кино, будет несомненным авторитетом. И здесь ему откроется преподавательская дорога, если не по зубам оказалась иная (все-таки живет в нем отец-преподаватель!). Да, не все так безнадежно, как он представлял себе в минуты отчаяния. Для матери это будет приятным сюрпризом, и кто его знает, как посмотрит на это Лена, когда поймет, кого она оттолкнула…
Новые мечты были прерваны чьим-то звонком. На его вопрос, кто там, послышался знакомый, как бы воскресший из давней боли голос:
— Это я, Женя!
Еще не веря себе, он поспешно открыл. Да, это была Светлана Зайченко, его давняя, неразделенная, горько оплаканная любовь. Она держала, отклоняя в сторону, мокрый зонт — с наконечника стекала тоненькая струйка воды. Невысокая, собранная фигурка ее тоже казалась сникшей, побывавшей в воде. В коротко стриженных, с золотистым отливом волосах блестели бисеринки влаги. На лице было смущенно-виноватое выражение.
Секунда растерянности у него прошла: поспешно взяв гостью под локоток, завел в квартиру. Он был рад, что к нему пожаловала, и именно сегодня, эта красивая молодая женщина, с которой были связаны его давние сердечные воспоминания.
— Светочка, ты являешься, как прекрасный ангел во плоти!
Она лишь печально улыбнулась в ответ да пожала его руку с нервной горячностью. Зайченко была все такая же милая, интересная, но что-то горестное залегло под ее вишневыми глазами, в складке припухших губ. К тому же она здорово похудела, точно перенесла голодовку, — на щеках не играл прежний беспечный румянец. Войдя, сняла промокшие туфли, так как боялась наследить в квартире. Евгений забрал у нее и поставил в угол зонт, подал войлочные тапочки. Он прекрасно помнил прежнюю Светлану, знал, какая она выдумщица и забавница, и заговорил бодрым тоном, — так он говорил с ней на давних репетициях в драмкружке.
