Я сел за круглый мраморный стол. Хозяин засунул в микроволновую печь два куска курицы и открыл окно, чтобы выкурить привычную сигарету. Его левая рука обхватила бицепс согнутой правой, а ноги то и дело слегка сгибались в коленях, словно принимая на себя груз мыслей, одолевающих вихрастую голову Коцака.
Затушив дымящийся остаток в глиняной пепельнице, Станислав достал из бара бутылку сухого и предложил выпить за «блаженство свободного мужского дня». Сделав два ободряющих глотка, я спросил о первом, что пришло в голову:
– Зачем тебе эти безумные собрания непонимающих друг друга людей?
Коцак неспешно поставил бокал на стол, разгладил большим и указательным пальцами воротничок дорогой серебристой рубашки, сделал на лбу две едва уловимые складочки и слегка прищурил левый глаз… (Наваждение. Его движения отнимали у моего внимания целую вечность). Он заговорил откуда-то издалека, голосом, которого я никогда не слышал:
– Я недавно прочитал одну занимательную книжку. Прочитал быстро, хотя объём был довольно приличный – настоящий романный объём… Я прочитал её и подумал: зачем автору нужен был именно такой персонаж? Знаешь, в его герое слились воедино Крошка Цахес, Смердяков, профессор Мориарти, капустный слизняк и ещё что-то невообразимое, доводящее до тошноты, до … Нет, это писано не для пересказа. Коцак попытался улыбнуться, однако получилось очень механическое действие. Улыбка превратилась в трещину на гранитной плите и тут же заросла лишайником задней мысли.
(– Уж не пародия ли ты? – чуть не сорвалось с моих винных губ.)
– Я обожаю экстравагантные поступки. В детстве я проворачивал разные интересные штуки с представителями царства насекомых. Июль. Дача. Я выбегаю на зелёное пространство шести жалких соток и ловлю там крылатых жужжащих тварей для увлекательных опытов на пыльном чердаке. Один раз я посадил в литровую банку шмеля, осу, бабочку-крапивницу, пчелу и здоровую навозную муху. Я думал, что насекомые затеют меж собой драку и до смерти зажалят друг друга, но ошибся. Крылатая братия вместо гладиаторского поединка принялась тупо биться о стеклянную преграду. Наверное, думала, что под общим напором банка лопнет и вот она свобода… Первой выдохлась пчела, за ней шмель и бабочка. Только неуёмные оса и муха продолжали ритуально колотиться о гладкие внутренности тары. Мне быстро надоело их мельтешение и я прыснул в банку шипучим ядом. Все твари, кроме осы, мгновенно подохли. Её полосатое тельце ещё долго умирало в пыли, прилипшей к раме чердачного окна. Какое изящество, какая красота неизбежной смерти! Умирающего младенца-бабочку невозможно сравнить с эмансипированной женщиной-осой. Настоящей женщиной, готовой ужалить в любую минуту бытия и готовой к небытию в любую минуту блаженства. Пыль, словно мягчайший пух, всё глубже топила в себе тело осы. Она вертелась вокруг таблоидной талии, приподнимала головку и вновь опускала её, чтобы однажды не поднять вовсе. Я смотрел на эту упоительную смерть на раме чердачного окна, а за стеклом полыхали последние пятна заката и сильно-сильно стрекотали кузнечики, отпевая прекрасную свою сестру. С того дня я полюбил, когда получается так – как получилось тогда на чердаке. Сначала шумно, яростно, ново, а потом … мембрана лопается и легко-легко, словно водой сполоснули, словно всё суетное исчезло и остаёшься один. Один на один с открытием и без памяти влюблённым в тебя пространством.
– Станислав, ты что? Станислав! – вскрикнул я, глядя на то, как он начинает задыхаться и ловить губами сытый кухонный воздух. Я метнулся со своего места, но Коцак остановил меня движением руки, подняв большой палец с аккуратно подстриженным ногтем.
– Тише… Не надо бояться…Я не умру сейчас. Это восторг. Восторг, понимаешь!? Сейчас ему надоест меня душить и я продолжу исповедь…
Коцак снова ухмыльнулся. Это получилось у него более естественно, нежели в прошлый раз. Он взял со стола бокал, отпил из него немного вина и спросил меня, мягко шевеля посиневшими от приступа астмы губами:
– Почему ты никогда не брал деньги за свои выступления? Неужели раскусил меня?
– Раскусил? Что я должен был раскусить? Ты всегда виделся мне общительным, но слегка сумасшедшим моим современником, способным к благородному жесту.
– Пойдём ка со мной, приятель, – загадочно произнёс Станислав.
Он резко поднялся со стула и жестом пригласил меня следовать за ним. Я подчинился его желанию. Мы прошли сквозь арочный кухонный вход, минули двадцатый век прихожей и, завернув на право, остановились у коричневой двери с позолоченной фигурной ручкой в виде орлиной головы.
Я не хотел сегодняшнего дня, – сдавленно произнёс Коцак, положив пальцы на птичий профиль. – Но иначе нельзя. Все затяжные авантюры заканчиваются одинаково бесславно.
Я стоял напротив Станислава, прислонившись плечом к ореховому косяку. Коцак пошарил в карманах и извлёк на белый свет фигуристый ключ, намеренно состаренный неизвестным мастером. Три оборота влево, лёгкий толчок и коричневая дверь распахнулась свободно и широко, открывая нашим глазам пространство кромешной тьмы… Перед тем как зайти внутрь таинственной комнаты я посмотрел через большую белую раму пластикового окна. Был май, и голуби решетили невыносимо лёгкую голубизну неба. От крыши соседних зданий – совсем по-летнему – поднимался густой дрожащий поток тёплого марева, искажая и растворяя в своей изменчивости крест новообретённой Успенской церкви. На одной из крыш под жгучими лучами медленно покрывались жёлтой хлебной корочкой большая буква «О» и восклицательный знак, аккуратно выведенные на жести белой строительной краской. «С добрым утром солнышкО!» – говорила крыша небу, солнцу, маю и всем принцессам верхних этажей дворца…
– Я хотел, чтобы они любовались мной. Я заставлял их любоваться. А после глядел на них, зачарованных, очень голодно. Так глядел, будто облизывал от пяток до темечка, задерживаясь на впадинах и выступах. Они увлекались. Даже те, которые любили мужчин за выдающиеся финансовые достижения. Так я завоевал свою жену. Так было со многими позже.
Я резко вышел из оцепенения и с трудом разжал онемевшие губы.
– Смотри! – выдохнул Коцак.
Щёлкнул выключатель и темноту комнаты охватило преображение. Сначала показалось, будто бы одновременно разошлись стены, потолок и пол, а сквозь зияющие расселины в ночное пространство вторглись пучки дневных фотонов. Но это было обманчивое ощущение. Через мгновение прорехи оформились в матовые спиралевидные светильники, искусно рассредоточенные по всей комнате. Они ещё поразгорались и после совсем успокоились в мягком светоносном благообразии. Глазам даже не пришлось привыкать к столь неожиданной смене чёрного белым. Им как будто предоставили ту оптимальную зрительную среду, которая не раздражает рецепторов ни яркой избыточностью, ни блеклой скудностью иллюминации.
Комната была разделена на две равновеликие половины. Нет, я не увидел границ или каких-либо резких переходов, или даже сколь-нибудь заметной раздвоенности интерьера. Двойственность, открывшегося передо мной пространства, была иного рода. Плавающий в матовой дымке пол, значительно нёс на своей бликующей спине огромную чёрно-белую печать иньяня, медленно переходящую из стихийной горизонтали в упорядоченную вертикаль. Вокруг печати мягким красным цветом аккуратно (как это умеют учителя русского языка или школьницы-медалистки) искрилась надпись: « Я люблю в тебе всё то, о чём другие даже не догадываются». Вспыхнули светильники. Вспыхнули и тут же погасли. Из темноты послышалось мягкое гудение электроники.
– Слушай, – властно и в то же время очень спокойно произнёс невидимый Коцак.
Тишина прервалась едва различимым электронным писком…
– … Тогда говори.
– Я расскажу о будущем.
– Что может быть проще? (смех)
– Я, конечно, не являюсь читателем Последней Газеты, однако, пристально живу вместе с вами стремительными днями современности.
– Просим! Просим!
– Хорошо. Кхе-кхе…И так, мои взгляды на то, что будет после меня или … Ах, будь что будет! С чего бы… А, вот… Будущая политическая формация, друзья мои – это единое полиэтническое государство под управлением вавилонского города. История с определённого момента становится общей. Изучается по следующему принципу: « В это время в объединённой Америке», «В это время в бывшей Европе», « В это время в китайском регионе», «В это время в африканской провинции» и так далее.
