Вадим и Диана
сказочное повествование о начале века
И провести границы
Меж нас я не могу…
Б. Пастернак
Короче говоря, уже приближалась ужасная девальвация слова, которая сперва тайно и в самых узких кругах вызывала то героически-аскетическое противодействие, что вскоре сделалось мощным и явным и стало началом новой самодисциплины и достоинства духа.
Г. Гессе
Посвящение
Поверьте, зная, что слова
Для вас ничто уже не значат,
Я б не являл свои права
И повести б слагать не начал.
Жить можно тихо и смешно,
Простым, как выдох, человеком:
Избрать навеки лишь одно
И покоряться ему слепо.
Но, к счастью, небо для меня
Замыслило иную участь.
И, всуе жребий не кляня,
Я к истине любовью мучусь.
Мои поступки и грехи,
Моё волненье и отрада,
Моя наука и стихи –
Герои этого парада …
Блуждания
Поезд прибывал в город, как всегда, игнорируя расписание. Дорога как-то сразу не задалась. Я так и не смог прочитать ни одного пожелтевшего листка из «Госпожи Бовари». Сначала отвлекали шумные бойскауты, ехавшие с палатками, котелками и вещмешками на им одним известный пленэр. Потом, как это часто бывает в русских пригородных, пьяный ухарь с пепельно-сизыми губами дёрнул ручку стоп-крана, едва не пустив весь состав под откос. Вконец измучившись дорожными прелестями, я отдал себя в руки сна, надеясь хоть там обрести ускользающий призрак покоя…
Мы-мы-мы, – дрожал мобильный в виброэкстазе. Затем к нему присоединилась увертюра из «Женитьбы Фигаро». Я лениво отодвинул одеяло и нащупал сонной нечувствительной рукой кнопку «NO». Звуки смолкли, но в голове уже проснулась мысль о том, что нужно вставать, проглатывать антипохмельную таблетку аспирина, умываться и жить новый взбалмошный день. Сегодня было не до упражнений. Попытка ещё в кровати покрутить воображаемый велосипед обернулась трескучей болевой волной с неясным эпицентром: ох уж эти дни «после вчерашнего»!
Я знал, что сейчас ещё немного приду в себя и выбегу из общежития в город: пройдусь мимо армянских фруктовых ларьков, пересеку трамвайные пути, обогну жёлто-белое здание цирка, прогуляюсь по тихому утреннему тротуару. В окошечко газетного киоска высунется смешное личико продавца и между нами состоится примерно следующее:
– Чего желаете, молодой человек? Вот клубничка, вот мм…
– Нет. Спасибо. Мне нужно Последнюю Газету!
– А её сегодня не привезли. Лучше купите…
– Послушайте – начинаю я понемногу кипятиться , – вот же моя Газета пылится у вас на витрине, а вы и не видите – точно спите. Продайте уже скорее. Голова болит.
– Ах, ну да! Её же вчера ещё …
– Конечно! Мне лучше знать.
– Нате-нате… Только может купите и …
– В следующей жизни. Всего доброго, мадам.
Возвращаюсь, на ходу заглядывая в газетные полосы, и радуюсь, если нахожу ожидаемое. Только эта Газета ещё не утратила способность видеть и замечать, способность протестовать, не боясь жёсткого ответа. Только она из ряда вон, глоток свежего воздуха, проблеск надежды… Я не разочарован.
Приятель ждёт меня у входа. В его чертах живёт что-то бунинское. Он догадывается об этой своей особости и умело несёт её по жизни. Строгие губы легонько играют дымящейся сигаретой. Я заговариваю первым:
– Прочитал, что наш век полностью упразднит половые различия. Мужчин и женщин, в нашем с тобой понимании, больше не будет, но появится человек вообще – окончательно завершённый и неделимый.
– Ересь, друг мой! Ересь и дичь!
– Возможно. Но если теоретически удалиться лет эдак на …
– Дичь полнейшая, с особой лживой подливой. Хорошо приготовленная дичь.
– С тобой трудно.
– С тобой тоже.
– Здравствуй.
– Привет.
Быстро миновав холодные дворы постмодерновских зданий, дразнящих небо мнимой черепицей, мы выходим к трамвайной остановке; ждём, не садясь на облупленную красную скамейку, и я опять завожу разговор:
– На днях заседали в «Золотом сердце». Знаешь, я, кажется, увлёкся. Нет, брось морщиться и жамкать. Она … представь себе … прямая иллюстрация к одной моей записи … сейчас вспомню … так кажется: « Женщина смугла, зеленоглаза и затаённо оскорблена».
– И это всё, что ты увидел в ней?!
– Нет, но остальное тебе знать ещё рано… И мне тоже.
– Глупости, друг мой. Женщину, как и рыбу, прежде чем съесть, надо оглушить. Или ты не собираешься превращать предмет обожания в объект потребления?
– Варвар.
– Елейный мальчик.
– Влюблённый мальчик.
– Эх, жаль, что не наш трамвай, другой маршрут … Влюбился он! Ха… Такое практически невозможно в этом веке. Только обладание здесь и сейчас делает нашего современника счастливым.
Проходящий транспорт утаскивает на боковых стёклах отражения наших слегка сонных лиц. Через несколько минут мы уже трясёмся всем существом тела, металла и стекла над полурастаявшим полотном реки. Вдали серебрится церковный шпиль, похожий на одинокую корабельную мачту. Странно, но уже в трамвае я чувствую тонкий аромат ладана, благоухающего гарденией. Он исходит не то от кондуктора, не то от соседа в коротком ёжике редких волос, победивших – как я представил – последствия химиотерапии. А может, это сама церковь наполняет окрестности святым благовонием…
К храму нужно было подниматься в гору по хлюпающей весенней дороге, которую прорезали во все стороны овражки ручейков. Мы шли довольно споро, обмениваясь – не глядя друг на друга – краткими описательными репликами. Из маленьких, наглухо обшитых тёмной доской, двориков на нас глядели печальные физиономии жителей окраин. Чуть впереди скрипнула тяжёлая, выше человеческого роста, калитка и на обочине показалась женщина в летах с торжественным пучком вербы. Местность вздрогнула от первого удара колоколов …
Я невольно очнулся. Поезд продолжал стальным монотонным гулом отписывать вёрсты, а в кармане джинсов угрожающе нарастала пещерная симфония Грига. Со мной хотел говорить Станислав Коцак.
– Здравствуй, милый Асмодей! – выпалил я ему первое, что пришло в голову.
– Хоу… В самое сердце… Привет! Ты в каком сейчас положении?
– В сонно-сидячем.
– Значит, едешь где-то?
– Да. Опять ты обо всём догадался…
– Нет, просто сверил даты и допустил предположение…
– А я так желал тайного приезда.
– Что ж, я постараюсь сохранить твою тайну часа на два. Предлагаю отправиться ко мне: немного выпить, поболтать, решить вопросы…
– Вопросы?!
– Ерунда. Я зову тебя на домашнюю встречу без женщин. Супруга с дочкой укатили к тёще в Битово. Скажи лучше – сколько ещё твоему зелёному чудовищу пыхтеть до города?
– Минут двадцать.
– И это воодушевляет меня. Я на авто. Буду ждать возле памятника Савве. Звони!
Коцак прервал связь, не дожидаясь ответной реплики. Он всё решил заранее. Он – мой вездесущий знакомый Станислав Германович Коцак. Я теперь и не вспомню, как проступил в моей судьбе этот чрезвычайный персонаж. Только он со своим даровитым чутьём мог собрать в одном месте представителей золотой молодёжи, начинающих писателей, стритэйджеров, менеджеров среднего звена, ультралевых маргиналов, панков, дизайнеров-флористов, провинциальных студентов юрфака, мнимых и явных гомосексуалистов, журналистов und anders mehr [1].
