— Хорошо, Ричи. Надеюсь, будет все, как вы сказали. Но помните, за реализацию операции «Кюль» вы отвечаете лично.

— Так точно, господин Харрис. Я не боюсь ответственности и уверен в успешной реализации нашей операции. Не забудьте подготовить на меня представление для награждения крестом «За заслуги в разведке»!

— За этим дело не станет, Ричи. Но, как говорят русские: «Не говори гоп, пока не перескачешь».

— «Не перепрыгнешь», — поправил Харриса Ричи.

— Какая разница. У русских слишком много синонимов.

Всех и не упомнишь.

— Петрович, если не перекрыть периметр и ввести жесткий досмотр автотранспорта, я не знаю, что будет! Караван-сарай какой-то! — Юра Спирин развел руками. — Завтра еще пригонят тысячу рабочих! Вообще не сможем контролировать ситуацию!

— Знаю, знаю!

— Ну и что, что ты знаешь? Надо, чтобы они принимали решение! А что ночью делается! Взламывают сейфы, растаскивают технику! Вот вчера мне тут один мужик попался. Работяга такой, в комбинезоне. Смотрю, тащит сверток. Большой. Что-то он мне подозрительным показался. Я ему: «Мужик, чего несешь?». А он мне: «А тебе какое дело?» Ну, я ему удостоверение в нос. А он, знаешь, что мне говорит: «Засунь это себе в задницу!». Понимаешь? Я его дернул за руку, хотел уже заломить… Тут пакет у него выпал из рук. А в нем бутылки, штук пять. Коньяк!

Разбились все вдребезги. Запах, скажу тебе, Петрович, отменный!

— А мужик?

— А что мужик? Обложил меня матом и пошел дальше. А коньяк-то там был дорогой, импортный! Мародер! Откуда у него коньяк? Спер где-то. Может, в буфете депутатском, может, сейф чей-нибудь вскрыл!

— Да, мне уже докладывали. Одного поймали у ворот. Тащил телевизор. У другого охрана, которая стоит в цоколе, обнаружила купюры в банковской упаковке. Говорят, несколько миллионов. Тоже откуда-то стащил.

— Вот, Петрович, я и говорю: надо срочно принимать меры. Л то скоро здесь все растащат! И мы не найдем ни бумажки. Кстати, документы тоже денег стоят. А кто-нибудь, особенно паши американские друзья, думаю, могут немало отвалить за хороший документ из генштаба.

Время было уже около шести вечера. В кабинет стали подтягиваться члены опергруппы, обследовавшие разные этажи громадного здания. Практически у всех была грязная обувь, костюмы и куртки были покрыты пылью, как будто это были не ответственные сотрудники министерства безопасности и Администрации Президента, а грузчики из продуктового магазина. Поскольку члены опергруппы работали парами, то докладывали старшие.

— Андрей Петрович, прошли весь шестой этаж. Полностью. Все кабинеты в целости, только в одном — полный разгром. Похоже, что там была организована комната отдыха — на полу матрацы и одеяла, куча всякой одежды, гора пустых консервных банок и бутылок. Все сейфы проверили, вот нашли! — сотрудник протянул Орлову полиэтиленовый пакет с кипой документов.

— А нам повезло, напали на настоящую жилу. Мы работали в зоне «Г-1» на четвертом этаже. Дверь в 107-й кабинет была взломана, все внутри перевернуто. От стульев остались одни дрова, как будто кто разбивал их со всей силы об стены. Но весь пол в кабинете и коридоре был усеян документами, запечатанными пакетами, какими-то брошюрами. На всем этом грифы и штампы. Настоящий Клондайк! Вот, посмотри! — говоривший указал на три картонные коробки, которые только что внесли в кабинет два солдата внутренних войск.

— А «гвардейцев» где подхватили? — спросил Орлов.

— По пути.

Коробки были битком набиты различными документами и материалами. В глаза бросались строгие грифы и красные бланки учреждений, правительственные телеграммы, картонные папки с завязанными тесемками, конверты разного формата.

— Сегодня же все это надо отвезти на Лубянку. Здесь оставлять не будем. Охраны полноценной все равно нет. Поезжайте!

— Петрович, покурим! — Жуков протянул Андрею пачку «Явы».

Они вышли в коридор, подсвечивая себе фонариком, направились к разбитому окну. Под ногами хрустели осколки стекла, то и дело попадались обломки мебели, вороха бумаги и газет, тряпки, куски штукатурки и декоративные потолочные панели. На улице уже начинало смеркаться. В доме напротив, частично поврежденном в ходе перестрелки, одиноко светились несколько окон.

— Понимаешь, Петрович, мне тут работяги кое-что рассказали. Мы осматривали кабинеты на десятом этаже. Рядом — туалет. Вонища, ты себе представить не можешь!

Воды-то нет! И все загажено! Смотрим, там крутятся двое мужиков, сантехники, наверное. Мы подошли к ним, разговариваем, расспрашиваем, то да се. Сначала они как-то мялись, а потом, когда я им показал удостоверение, разговорились. Про документы они ничего сказать не могли, просто не обращали внимания на то, что лежит под ногами. Но одну важную деталь сообщили. У них, говорят, работает парень один, такой, немного с прибабахом.

— С чем? — переспросил Орлов.

— Ну, чокнутый немножко.

— И что?

— Так вот, ребята заметили, что он, всегда такой ленивый, медлительный, вдруг стал ходить по всем этажам, смотреть, где бы что починить. Они посчитали это очередным чудачеством. Но сегодня днем вдруг заметили, что у него сумка топорщится от чего-то. Они думали, что он раздобыл где-то пару бутылок водки или вина. А когда подошли вплотную, увидели — там конверты и служебные бумаги. Они спрашивают его: «Леня (его Леонидом зовут).. Леня, ты ничего не перепутал. Ты сантехник, а не почтальон. Он ничего не сказал и ушел.

— Ну и как этот Леня все объяснил?

— А они его больше не видели. Завтра, наверное, спросят. А мне все-таки рассказали. Говорят: «Может, это по вашей части. Хотя, вряд ли, он же чокнутый!»

В девятом часу Орлов свернул всю работу в Белом доме. Распрощавшись у восьмого подъезда, все отправились каждый в свою сторону. Двадцать первая черная «Волга», выделенная Орлову по указанию Филатова, была уже здесь. За рулем сидел симпатичный парень в светлом свитере. В его глазах чувствовалось сильное напряжение, граничащее с испугом. Дело в том, что машина эта еще несколько дней назад обслуживала одного из известных депутатов, бывшего секретарем Комитета по делам инвалидов, ветеранов войны и труда. Депутат этот был в рядах, близких к Руцкому, сейчас, как говорили, находился не то в следственном изоляторе, не то под домашним арестом. Во всяком случае, он ждал своей участи. А его водители оказались не у дел, не знали, как сложится их судьба, где они будут работать, чем заниматься.

Всю дорогу до дома Орлов молчал. Водитель, о котором Андрей знал, что его зовут Сергеем, тоже был неразговорчив. Когда машина отъезжала от Белого дома, Андрей обратил внимание на вереницу самосвалов, стоящих вдоль северной стороны здания, куда выходили восьмой, четырнадцатый и двадцатый подъезды и где были выезды из подземного гаража и внутреннего двора. Их кузова были полностью загружены обломками стенных перегородок, деформированными потолочными плитками, железной арматурой, сломанной мебелью, грязными и изодранными тряпками, бывшими когда-то гардинами или коврами.

«Неплохо было бы организовать контроль за вывозом мусора», — подумал Орлов, но тут же отбросил эту мысль, поскольку ни людей, ни технических средств у него для этого не было. Когда машина поворачивала на Рочдельскую улицу, Орлов еще раз окинул взглядом громаду Белого дома, которая, несмотря на свою черноту, выделялась на фоне темного неба. Верхние этажи «стакана» зияли зловещими глазницами выгоревших помещений, а этажи нижней части здания, стены которой сохраняли следы обстрела из автоматов и пулеметов, казались остовом поверженной крепости. То, что раньше Андрей видел только в кино и по телевизору, да еще среди развалин на пустырях Калининграда, именовавшегося когда-то Кенигсбергом, теперь предстало перед ним воочию. Да притом в самом центре Москвы! Это казалось невероятным, как, собственно говоря, и все то, что происходило здесь двумя неделями ранее.