Выбрав коня, сразу же умчался в Смелиж. И вот ночью чувствую, в избе воздухом вдруг холодным потянуло, кто-то дверь будто открыл. Чиркнул я спичкой — Петька Самсонов.

Дубиллер сделал большие глаза и с таинственным видом приложил палец к губам. Слушатели, затаив дыхание, не спускали с него глаз.

— Подсел ко мне Самсонов, — продолжал шепотом Дубиллер, — запыхался, тяжело так, знаете, дышит и говорит:

«Володька, удалась операция! Такого коня привел, что в два дня на нем до Берлина доскачешь! На ловца и зверь бежит… Обогрелся я в аэродромной землянке, выхожу и вижу — стоят трое саней, а в крайних запряжен конь — не конь, картина! Высокий, стройные ноги, глаза — как звезды горят, уши — как свечи стоят, из ноздрей — пар столбом валит, — ну прямо конь-богатырь! Оставил я там нашу калеку костлявую, сам на «Конька-Горбунка» — и домой!

— Никто не заметил? — тревожно спросил я.

— Никто. Доехал спокойно… А ход у него, у Конька-Горбунка! За полчаса с аэродрома добрался.

— Не может быть!

— Точно! Сейчас припрятал его. Под сломанным дубом поставил. Закрыл кругом ветками, соломой всего забросал. Утром увидишь. Ох, и конь же, Володя! — Самсонов никак не мог успокоиться.

— Короче, ребята, — сказал Дубиллер, — всю ночь мне снился конь-огонь: глаза, как звезды, горят, уши, как свечи, стоят, из ноздрей пар столбом валит? А на нем Петька Самсонов за фрицем гонится…

Чуть рассвело, повел меня Петька коня показывать. Раскидал он ветки, сбросил солому, глянули мы: подмигивая правым глазом, будто насмехаясь, под дубом стоял… кто бы вы думали?.. Наш собственный Рыжик!

Второпях, зимней ночью, впотьмах да в спешке, Петька Самсонов ошибся: украл нашего же Рыжика!

Слова рассказчика потонули в общем хохоте.

— Ну а мораль, мораль-то какая? — допытывался Прошин.

— Мораль? — когда чуть стихло, сказал Дубиллер с улыбкой. — Мораль такая: не зевай! Пока ты, Прошин, сказку слушал, мой лучший минер Лебедев Колька на твоем Буланом в штаб ускакал…

— Что?!

Прошин как бы слинял лицом, кинулся к двери. Вдогонку ему неслись взрывы смеха.

— Ну и Володя! Ай да молодец! — покатывались от смеха разведчики. — Ну и сказку же ты хорошую придумал!

Дубиллер смеялся вместе с ними. А вечером, в разгар боя, на подступах к селу Красная Вуля он и его товарищи минировали дорогу под самым носом у подошедших фашистских танков. И вновь впереди, на самых ответственных участках боя, был парень с московских Филей, коммунист Владимир Дубиллер.

Ранней весной 1944 года соединение сумских партизанских отрядов, которое к тому времени стало называться Первой Украинской партизанской дивизией, действовало на территории Польши.

Днем и ночью на помощь потрепанным фашистским армиям шли через Польшу эшелоны с живой силой и техникой. Помешать гитлеровцам восполнить огромные потери, а следовательно, помочь нашей армии в освобождении от захватчиков советской земли, было главной задачей партизан. Вот почему ковпаковцы в своем польском рейде развернули подрывную работу главным образом на коммуникациях противника, в особенности на железной дороге.

На этой магистрали был переброшен через шоссе большой железнодорожный мост. Как объект для диверсии, этот мост был особенно заманчивым: при взрыве ферма моста, рухнув, перекрыла бы и шоссе, и, таким образом, одним ударом были бы выведены из строя две важные гитлеровские коммуникации — железная дорога и шоссе. Но мост усиленно и бдительно охранялся. Поэтому партизаны не называли его иначе, как «злой» мост.

Трое суток в незамерзающем болоте сидела группа наших разведчиков, изучая обстановку в районе моста и наблюдая за фашистской охраной. Один из разведчиков засек время смены постов на мосту и возле казармы, где находилась основная группа охраны. Два других партизана следили за кухней врага, выясняя, когда немцы обедают.

Картина складывалась такая.

Как только наступал вечер, все до одного, немцы были на «боевом взводе»: лежали за пулеметами, патрулировали большими группами на подходах к мосту, пускали осветительные ракеты. Ожидая ночного, как обычно, нападения партизан, фашисты с вечера и до утра берегли мост как зеницу ока.

Днем бдительность гитлеровцев ослабевала. Предполагая, что партизан можно ждать только ночью, немцы днем, плотно пообедав, ложились на отдых после нервной беспокойной ночи. У казармы в эти часы оставался вместо двух один часовой.

Именно это обстоятельство и предложил использовать разведчик Василий Кашицкий: нужно ударить по мосту не ночью, когда немцы ждут нападения, а днем, сразу же после обеда. Этот план, казалось, был единственно приемлемым, но осуществить и его было невероятно сложно. Дело в том, что подходы к мосту были открытыми — кругом равнина, присыпанная снегом, немцами местность просматривалась далеко во все стороны. Уже за несколько сот метров до моста немцы обнаружили бы партизан и из пулеметов уничтожили бы их. И тогда был принят несколько другой план.

В три часа дня двадцать семь партизан, переодетых в немецкие шинели и пилотки, каждый с автоматом и гранатами у пояса, в открытую подходили по дороге к мосту. Шли обычным шагом — автоматы за спиной, кое-кто дымит сигаретой. Впереди — обер-ефрейтор в сильно сдвинутой пилотке и с автоматом на шее.

Ходивший у казармы гитлеровец, увидев подходивших, остановился, вскинул автомат, но тут же опустил его: посчитал, что идут свои. Он продолжал безмятежно расхаживать вдоль казармы. Но, когда партизаны подошли к нему совсем близко, вдруг что-то словно толкнуло его, он обернулся и… выронил автомат.

Звать на помощь было уже слишком поздно! И пока диверсанты, отрезав от моста основную группу охраны, забрасывали казарму гранатами, на мосту с уверенной неторопливостью работали наши минеры: заложили под ферму взрывчатку, вставили капсюль и подожгли бикфордов шнур. Через несколько минут ферма моста рухнула, перекрыв шоссе.

В тех местах мне с группой товарищей пришлось побывать через шестнадцать лет.

В Варшаве нам дали машину (помню, был какой-то польский праздник), и к вечеру мы подъезжали к большому красивому селу, утопавшему в зелени. Оно стояло в пяти километрах от «злого» моста. Впрочем, теперь этот мост, восстановленный после войны, «злым» уже не был, он «работал» на народное хозяйство.

Встретили нас с большим радушием. Завязался разговор, пошли воспоминания о боевых делах советских и польских людей в годы войны.

Познакомили меня со старым поляком — коренным жителем этих мест. Говорил по-русски он неплохо — в годы первой мировой войны прожил несколько лет на Украине. Он был взволнован, узнав о том, что видит одного из тех партизан — советских людей, которым в годы войны удалось взорвать «злой» мост. По его словам, удар, который нанесли ковпаковцы захватчикам, уничтожив этот объект, нашел широкий отклик в Польше.

— Несколько месяцев в наших краях только и говорили о том, как советские партизаны помогают нам, полякам, бороться против Гитлера. Если бы вы знали, как воодушевил нас, поляков, ваш удар по оккупантам на этой железной дороге, какую он придал нам силу в борьбе…

За окошком давно уже сигналил шофер: пора было возвращаться в Варшаву.

Распрощавшись с семьей старика, я вышел к машине. Хозяин проводил нас. И когда мы с ним, расставаясь, крепко жали друг другу руки, он спросил:

— Да-а… Чуть не забыл. Скажите, пожалуйста, кто был тот герой-командир, который тогда в форме немецкого обер-ефрейтора вел ваших бойцов на мост громить охрану? Жив ли он после войны?

— Да! — ответил я. — Жив и здоров! Это один из героев большой операции по разгрому флотилии немецких военных судов в первом рейде Ковпака, лихой партизанский командир батальона и старший лейтенант нашей армии, пришедший к партизанам из окружения, коммунист Степан Ефремов. Сейчас он проживает в городе Лихославле Калининской области.