– Уже начала?

– Нет! – отбрехивается она и строит обиженную рожицу.

– Это ты рано. Я думала, ты подъедешь в 6:00.

Я щелкаю пальцем по часам на приборной доске.

– Проверим по часам в Роуз-оф-Моссли, – говорю я. -Опаздывают минут на пятнадцать.

Она угощает нас еще одной гримасой, каковая незамедлительно растекается в широченную лыбу, когда до нее доходит, что ее штуки прекрасно и окончательно разоблачены.

– Я всего половиночку, догоняешь.

Я нежно щиплю ее за щеку. У нее обалденный вид в джемпере из кремового мохера, джинсах в обтяжку и никакой косметики. Еще ее волосы стали короче на несколько дюймов, аккуратная короткая полукруглая стрижка-боб, доходящая до подбородка. Она немного смягчила ее рожицу, не говоря уж о том, что это идет к ее костлявой фигуре.

Поначалу мы просто перебрасываемся обрывками трепа ни о чем, вчерашними или позавчерашними сведениями о ком-то, с кем одно время вроде общался, но без энтузиазма.

– Как Билли? Как папа? Давно не видел Сина? Слышала о пацанах, сделали книжный на Эйгберт-Роуд? – И прочая светская хренотень, которая на самом деле ни к чему не обязывает, но тем не менее дает нам шанс разобраться, чего творится у нее в голове. К примеру, хотя она бурно радуется сплетням насчет Сина, Лайама и нашего маленького, она совершенно избегает таких разговоров, от каких можно перейти к теме Энн Мэри или свадьбы. Она реально не желает об этом слушать. Типа как она спрашивает, чем я был занят на прошлых выходных, а я отвечаю, что я подбирал квартиру для моей миссис и все такое, она обрывает разговор прямо по какой-то ебучей касательной. «А ты знал, что в Мерси-сайде на двадцать процентов увеличилось число диагнозов гонореи и сифилиса?» И к тому времени, как мы добрались до последней комбинации светофоров, мы исчерпали все возможности легкой беседы, и нас охватывает красноречивое молчание. Она сидит себе, пялится в окно, гоняет воздух от одной щеки к другой, пытается изображать безразличие и все такое. Коленка, правда, напрочь ее выдает. Трясется, что пиздец. Вот реально язык движений нервничающего тела. И сам я совершенно так же себя чувствую, если интересно знать. Голова дико жужжит, в горле застрял ком из тысячи и одного слова, и все они не поддаются построению в предложения. В конце концов, она замечает на полу «Эхо», щелчком по приборной доске включает свет и погружается в первую страницу, и на некоторое время возникает предлог для молчания.

Вот чего я никак не выброшу из башки, так это то, откуда на хуй вся эта фигня взялась, а если более конкретно, какого хуя она происходит? На роже у нее нет ни следа злобы, вроде той, что мы наблюдали несколько недель назад. Ничего подобного. Совсем наоборот, если интересно знать. Есть, скорее, намек на ранимость. Грустная она. И может на первый взгляд это паранойя, но у меня возникает чувство, что я как-то понял, о чем она переживает. По-моему, ключ к какому-нибудь откровению лежит завернутым в фольгу на приборной доске. Надо прекратить гнать и нанести удар по ублюдкам. Лет сто мы с ней последний раз ели таблетку, а сейчас именно она для нас первое дело. Несколько часов реально охуевшей от наркоты трансляции признаний. Все-таки не могу отделаться от мысли, что это крохотный обломок самого приятного наркотика из известных человеку. Типа как я сказал, я могу позволить себе лишь одну-две, а мой жизненный принцип утверждает, что таблетку следует есть, чтобы провести приятное время еще лучше, а не для того, чтобы сделать терпимым плохое время.

Только что натикало 6:45, и мы плотно застряли в самом пекле часа пик. Движение через Ранкорн-Бридж практически встало. А я раскорячился, неправильно свернув на Мб, и ни одна сука нас не пропускает. Слева от нас по обочине ползет мини-автобус. Старички куда-то, на ночь глядя, намылились. У всех рот как от лимона. Невезучие, что пиздец. Я пробую и мне удается привлечь внимание водителя, только он копается с боковым зеркалом. Ниибацца ненавижу застревать вот так вот в пробке. Реально бесит. Я бы лучше сделал крюк миль на пятнадцать, чем торчать в этой хуйне. Тяжко вздыхаю. Милли сочувственно косится на нас, потом отключает свет и забрасывает газету на заднее сиденье.

– Видел вон ту вон штуку? – вдруг говорит она и показывает на противоположную сторону моста.

– Какую?

– Вон ту? Гляди! Господи, что там за хуйня? Поворачиваю шею и щурюсь.

– Чего? В Мерси, ты имеешь в виду?

– Ага, несколько метров от левого берега.

– Ничего не вижу. Черное как ниибацца смола. Чего я, кстати, должен видеть?

– Вон то, – произносит она низким глуповатым шепотом.

Милли оголилась но пояс и показывает язык старичкам в автобусе. Тетка с выкрашенными синькой волосами и ртом, сложенным в идеальную О, зажимает рукой глаза своему мужу. Оба испугались до усрачки.

– ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ, Милли! Какого черты ты тут шутки шутишь? Ты ж их до инфаркта доведешь!

Она демонстративно обсасывает палец и приступает к массированию своего левого соска.

– Тут же везде камеры. Быстро оденься.

Я тянусь за газетой, хватаю ее с заднего сиденья и набрасываю ей на сиськи. Она отбрасывает ее, и мы немного боремся, пока я пытаюсь подобрать с пола ее джемпер. Локтем задеваю воздушку. Автобус проползает вперед.

Все вылупились на нас. Море из перепуганных рож и тычущих пальцев. И как будто этого недостаточно, она освобождается от ремня безопасности и совершает телом ряд маневров, в итоге которых ее груди плотно прижимаются к окну.

Я смотрю в другую сторону, повернув голову к правому плечу, так что чуть не выворачиваю шею, и морда упирается в подмышку. Пробка на нашем участке смешалась на несколько дюймов вперед. Я останавливаюсь посреди смертоубийственного бибиканья и жду, чтобы открылся следующий проезд. Ни одна сука нас не пропускает. У меня есть два варианта. Одинаково мучительные. Еще постоять, дождаться, пока окончательно проедет автобус и терпеть праведный гнев позади стоящих водил, либо продолжать двигаться вперед бок в бок с автобусом, рискуя угодить на первые страницы завтрашнего «Эхо». Можете себе представить. Пенсионер погиб в результате шока от непристойного обнажения. Энн Мэри на хуй нас убьет. Выбираю стоять.

– Шоу на хуй кончилось. Хорош придуриваться и надевай свой свитер. Либо я схожу на следующей остановке.

Она сидит как сидела, упрямая, реально довольная учиненным ею скандалом. Водила позади нас начинает показывать дикие дрочащие жесты со скоростью сто миль в час. У меня лопается терпение. Быстро. Из-за Милли, но еще больше из-за мудозвона сзади нас. Наконец приоткрывается пространство к следующему проезду, между фурой и красной «Корсой». Я проталкиваюсь и у тетки в «Корее» судорогой сводит лицо. Игнорирую ее. Реально рад, что грузовик впереди скрыл нас от посторонних глаз. Этих лиц, ё. Несчастных стареньких лиц.

К тому времени, как я очухиваюсь от перенесенного испытания, Милли успела натянуть свитер и вновь занялась перекатыванием воздуха за щеками.

– Ну и на хуй ты все это устроила?

Она пожимает плечами, фыркает и вдруг заявляет:

– Я улыбнулась той пожилой паре, а они на хуй не обратили на меня внимания.

– А вдруг они слепые как, Господи ты Боже мой!

– Тогда бы они ничего не увидели, разве не так?

Нам требуется время, чтоб врубиться в юмор ситуации, но едва мы переехали через мост и разогнались по спуску, который ведет к М56, я могу только смеяться над собой. Ниибацца рожа у той с синими патлами, ё!

Когда мы углубились в пригород, Милли устала резвиться, и я беру под свой контроль разговор, направляя его в более серьезное русло.

– Как твоя учеба и все такое? – спрашиваю, понимая, что лезу в запретную для обсуждения зону. Она реагирует очередным подростковым передергиванием плечами. Искоса смотрю на нее и пробую читать ее мысли по наклону ее головы и движению губ.

– Как твой маленький чердак переваривает напряги последнего года?

– Нормально вроде.

– Ты была ниибацца ненормальная, когда получала эти отличные оценки, понимаешь. Причину снижения числа этих волос, по-моему, следует искать в событиях той весны.