– Не волнуйтесь, маменька, ничего я не скрываю… Просто… – девушка осеклась на полуслове.

– Прошу тебя договаривай!

– Я получила от него письмо… с признанием в любви…

– Та-а-а-к! – Антонина Петровна почувствовала, что к ее лицу приливает кровь.

– Оно совершенно невинно, поверьте мне… Если хотите, оно – в тетради…

– Ты позволяешь мне его почесть? – удивилась Антонина Петровна.

– Да, мне нечего скрывать…

– Прекрасно. Я очень рада, что ты мне доверяешь.

Антонина Петровна поднялась со стула, который стоял около кровати дочери, и подошла к столу, на коем лежала пухлая тетрадь с конспектами. Она открыла тетрадь и тотчас увидела распечатанный конверт. Антонина Петровна, превозмогая волнение, извлекла письмо и почла его.

– Однако! Это признание невинным не назовешь! – констатировала она. – И что же ты ему ответила?

– Чтобы он испросил дозволения у моего папеньки, дабы встречаться со мной…

Невольно Антонина Петровна приосанилась, ощутив гордость за свою дочь.

– Достойный ответ. И что же твой кавалер?

– Не знаю… Возможно, он стесняется появиться у нас.

– Отчего же? Он, что же – разночинец? – предположила матушка, по ее мнению хуже разночинцев свет не видывал.

– Нет. Кажется, он вполне из приличной семьи…

– И то хорошо… Ладно, доктор не велел тебе волноваться.

Вскоре горничная принесла капли, выписанные доктором. Антонина Петровна накапала ровно тридцать капель, разбавила их немного водой и протянула дочери.

– Вот прими и постарайся уснуть. Я, пожалуй, их тоже приму… И у меня голова разболелась.

Антонина Петровна спустилась в гостиную только к обеду.

– Как Полина? – тотчас поинтересовался Станислав Александрович.

Супруга вздохнула.

– Получше. Ты же знаешь: приходил доктор, выписал капли и велел Полине полежать. Она спит…

– Тогда, позволь спросить: отчего ты так вздыхаешь? Я прекрасно тебя изучил за столько лет нашего супружества: ты что-то недоговариваешь.

Антонина Петровна села напротив мужа и чрезвычайно выразительно посмотрела на него.

– Я знаю это взгляд! Говори, Антонина, не томи! – воскликнул супруг и отложил газету, которую имел обыкновение читать перед обедом.

– У нашей дочери появился кавалер… – призналась Антонина Петровна.

Реакция была мгновенной и предсказуемой: Станислав Александрович округлил глаза, затем вскочил с кресла и нервно заметался по гостиной.

– И кто он? И как их отношения далеко зашли?

– Умоляю, не мельтеши перед глазами. Сядь, поговорим спокойно, – предложила Антонина Петровна.

Совладав с собой, Станислав Александрович сел в кресло напротив супруги.

– Я готов тебя выслушать… – изрек он, скрепя зубами.

– Во-первых, ты своим поведением оказываешь недоверие нашей дочери, – возмутилась Антонина Петровна. – Она в данной ситуации повела себя более, чем благоразумно. Во-вторых…

Станислав Александрович перебил жену:

– Прости, благоразумно – это как понимать?

– Прошу тебя, Станислав, не перебивать меня. А, во-вторых, их отношения находятся на стадии вздохов и писем. – Объяснила Антонина Петровна нетерпеливому супругу, который вновь открыл рот, что бы спросить или решительно возразить, но она опередила его: – А благоразумие нашей дочери состоит в том, что она наказала своему кавалеру испросить у тебя дозволения встречаться с ней.

Станислав Александрович перевел дух.

– В таком случае, могу сказать одно: наша дочь получила хорошее воспитание.

– Несомненно, – согласилась Антонина Петровна. – Но ты готов к тому, что в нашем доме появится этот студент, дабы поговорить с тобой?

– Путь приходит. Я, как отец, найду, что ему сказать. А что вообще о нем известно?

– Почти ничего: он – будущий филолог или философ, точно не помню, и зовут его Григорий.

– Только философов нам и не хватало! – воскликнул Станислав Александрович. – Надеюсь, он не живет, как Диоген в бочке?

Антонина Петровна улыбнулась: ей бы самой хотелось знать: как живет Григорий?

На следующий день, покуда Полина хворала, Мария намеренно дожидалась Григория около университета. Но он опаздывал…

Вместо него появился Еремеев и тотчас направился к девушке.

– Ты ждешь Полину? – поинтересовался он.

– Отнюдь! Григория! – надменно произнесла Мария.

Еремеев замялся.

– Я хотел сказать тебе… Словом, я очень сожалею о нашем прошлом разговоре и том нелепом пари, которое мы заключили. Получается, что я сам подтолкнул тебя в объятия Вельяминова…

– Ага! Значит, ты не сомневаешься, что я выиграю?! – Мария просияла.

– Нет, не сомневаюсь и вовсе не хочу, чтобы ты это делала…

– Что же? – невинно поинтересовалась девушка.

– Я не хочу, чтобы ты участвовала в нашем пари. Я очень сожалею о своей глупости и понимаю, что поступил не по-мужски… – раскаивался Еремеев.

– Что сделано, то сделано. Как говорится, слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, – резко констатировала Мария.

– Но… Я был ослеплен ревностью… Этот Вельяминов прямо-таки на глазах превратился в Казанову… – Но Еремеев разумно умолчал о том, кому именно его соперник обязан своим преображением. – Я был крайне раздосадован…

– Не продолжай, я все прекрасно поняла. Григорий отнял у тебя «пальму первенства», на которой ты привык пребывать. Тем самым и раздосадовал тебя. И в тот момент, когда мы заключали пари, ты менее всего думал обо мне. А вот и Григорий! Извини… Нам не о чем более разговаривать.

Мария решительно направилась к Григорию.

Они поздоровались, молодой человек тот час взял инициативу в свои руки, не потребовалось со стороны Марии даже и намеков на то, чтобы тот проявил к ней внимание. Григорий принял сие, как должное, и они вместе вошли в парадную университета.

Еремеев пребывал в крайней растерянности, понимая, что, сотворив из Вельяминова Казанову, попросту открыл ящик Пандоры.

Роман Марии и Григория развивался стремительно и вскоре о нем знали все сокурсники.

Полина же, оправившись от мучительной мигрени, поспешила в университет. И первым, что она увидела, выходя из коляски, – Марию и Григория, идущих вместе, и оживленно беседовавших.

Девушка растерялась и не знала, как себя повести, ибо даже ей, неопытной в сердечных делах, стало ясно – Мария и Григорий провели ночь вместе.

Полина подождала, когда влюбленная парочка скроется за стенами университета, и только тогда покинула коляску. Войдя в здание, девушка почувствовала внезапно накатившую головную боль, перед глазами все поплыло. Она остановилась, прислонившись к стене.

– Боже, мой! Полина! – воскликнула подоспевшая Ирина. – Как ты бледна! Тебе нездоровиться! – беспокоилась она о подруге.

– Да…

– И оттого ты не посещала лекции?

– Да… – снова полепетала Полина.

– Идем. Обопрись на меня. – Предложила сердобольная подруга. – Тебе следовало остаться дома…

И с этим замечанием Полина была всецело согласна. Она вообще пожалела, что начала посещать лекции, лучше бы она дома вышивала или читала дамские романы.

Девушки вошли в переполненную аудиторию и с трудом нашли два места.

– Полина… – начала Ирина. – Я, как подруга, должна сказать тебе…

– Не надо, умоляю! – перебила ее Полина. – Я видела их вместе.

– Да, тогда так – лучше. И не вздумай расстраиваться, он мизинца твоего не стоит. Писать девушке любовные послания, и тотчас пребывать в объятиях другой! Это просто свинство! – резюмировала Ирина.

Полина едва сдерживалась, дабы не расплакаться. На протяжении всей лекции она не могла сосредоточиться, ничего не записывала в тетради, поглощенная лишь сим неприятным открытием.

Полине казалось, что лекция тянулась невероятно долго, и она жаждала скорейшего ее завершения. Наконец, профессор произнес последнюю фразу и покинул аудиторию. Полина вздохнула с некоторым облегчением.