— Я знаю, — с легким нетерпением сказала она.
— Вы знаете и то, — ухмыльнулся он, — что я люблю послушать сам себя.
— Мне очень бы хотелось побывать на Авалоне, — задумалась она.
— Мне тоже. Из чисто социологического интереса. Хотел бы я знать, не станет ли эта планета проблемой в ближайшем будущем.
— Каким образом?
Он, ступая все так же медленно и не забывая о ее руке, лежащей на его рукаве, посмотрел вперед и высказал то, что всерьез заботило его:
— Причиной может стать двурасовая культура, которая там создается. Сама создается или ее создают: нельзя ни предугадать, ни направить новое течение в истории. Может быть, отсюда и проистекает их упорство — они словно сплав двух разных металлов, который намного прочнее, чем каждый металл в отдельности. Нам предстоит заселить всю Галактику, весь космос… — «О Господи, сколько метафор, включая и эту». Он внутренне засмеялся, пожал плечами и заключил: — Впрочем, я до этого не доживу. Пожалуй, мне не придется даже распутывать последствия того, что Авалон оставил Ифри.
— Но как же иначе? Вы сами сказали, что это был единственный выход.
— Что ж, возможно, во мне говорит пессимизм человека, который весьма неудовлетворительно позавтракал в Доме правительства. Однако можно себе представить, что из этого выйдет. Авалонцы, обе расы, начнут ощущать себя большими ифрианами, чем сами ифриане. Предвижу, что будущие их поколения заселят Сферу в непропорционально большой степени, причем большинство их адмиралов, возможно, тоже будут из авалонцев. Надо надеяться, что они при этом не распространят повсюду реваншизм. И в мирных условиях Авалон, этот уникальный и уникально расположенный мир, притянет к себе непропорционально большую часть торговли — а значит, и мозгов, которые всегда ищут выгоды. И последствия этого предсказать я не берусь.
Она чуть сильнее сжала его рукав:
— Слушая вас, я радуюсь, что я не государственный деятель.
— Я тоже радуюсь, что вы не деятель, потому что мужской род к вам неприменим. Ну довольно об этих важных, но неприятных делах. Поговорим, например, о вашей экскурсии на Авалон. Я уверен, что ее удастся устроить через пару месяцев.
Она отвернулась от него. Видя, что молчание затягивается, он остановился и спросил испуганно:
— В чем дело?
— Я улетаю отсюда, Экрем. Скоро. И насовсем.
— Что? — Он едва удержался от того, чтобы не схватить ее за плечи.
— Отец. Сегодня он подал в отставку.
— Я знаю… его осаждают злобными обвинениями. Если помните, я написал об этом в Центральное Адмиралтейство.
— Да. Вы очень добры, — она снова взглянула ему в глаза.
— Я всего лишь исполнил свой долг, Луиза. — Страх не оставлял его, но он с удовольствием отметил, что говорит твердо и сохраняет на лице одну из лучших своих улыбок. — Империи нужны такие, как он. Никто не мог предвидеть скорпелунскую катастрофу, или, когда она уже произошла, совершить больше, чем Хуан Кахаль. Упрекать его, настаивать на военном суде — значит проявлять бессильную злобу, и уверяю вас, из этого ничего не выйдет.
— Но он-то себя упрекает еще больше, — тихо заплакала она.
«А вот на это у меня ответа нет», — подумал он.
— Мы возвращаемся на Нуэво Мехико, — сказала она.
— Я понимаю… эти места должны вызывать у него тяжелое чувство. Но надо ли вам сопровождать его?
— А кто еще у него есть?
— Я. Вероятно, меня вскоре отзовут на Терру…
— Извините, Экрем. — Тень ее ресниц упала на тонкие щеки. — Терра тоже не для него. Я не допущу, чтобы он терзался в одиночестве. Дома, среди своих, ему будет лучше. — Она улыбнулась дрожащей улыбкой и вскинула голову. — Нам будет лучше. Я уже и сама немного заскучала по дому. Навестите нас как-нибудь. — Она старательно подбирала слова: — Я, конечно, со временем выйду замуж. Мне бы хотелось, если вы не против, назвать своего сына в вашу честь.
— Я буду гордиться этим больше, чем всеми побрякушками, какие бы ни навесила Империя на мою хилую грудь, — машинально ответил он, — не выйти ли нам в дом? Для спиртного, пожалуй, еще рановато; а с другой стороны, сегодня особый день.
«Ну что ж, — думал он, преодолевая боль, — мечта была приятной гостьей, но теперь я избавлен от хозяйских обязанностей. Можно успокоиться и играть себе дальше в губернатора, в рыцаря, в вельможу, в лорда-советника, в отставного политика, диктующего нескончаемые лживые мемуары.
Завтра надо будет исследовать местные возможности относительно резвых и безотказных дам. В конце концов, зрелость бывает только раз».
В Грее было лето, когда известие достигло Авалона. Его ждали с некоторым напряжением — кто знает, можно ли доверять Империи? — и радость, охватившая человеческое население планеты, вылилась в праздник.
Птицы Кристофер Холм и Табита Фолкейн вскоре оставили общее веселье. Церемонии и пиры могут подождать; они давно решили, что ночь заключения мира станет их свадебной ночью.
Но спешить им не хотелось. У ифриан не принято спешить в таких случаях. Напротив, двое стремятся слиться со своим миром, своей судьбой, своими мертвыми — все равно, настал ли любовный период или он еще впереди, — чтобы разрешить все заботы и слиться наконец воедино друг с другом.
Холмы за северным мысом оставались пока незаселенными, хотя растения, чьи семена привезли сюда пионеры, давно прижились здесь. Крис и Табби опустились там на закате, пылавшем красным и золотым огнем над спокойным морем. Они разбили лагерь, поели, выпили немного вина и насладились поцелуями; а потом, рука об руку, пошли по тропе вдоль обрыва.
Слева круто сбегал к воде травянистый берег, поросший трилистником и мечами горя. Воды мерцали до самого горизонта, где густая чернота сменяла лиловый сумрак. Вечерняя звезда горела, как свеча, среди пробуждающихся созвездий. Справа темнел лес, сладко пахнущий сосной. Звенели лозы-арфы под теплым бризом, и переливался огнями самоцветник.
— Эйат? — спросила она.
— Летит домой, — ответил он.
Его голос и то, как он коснулся губами ее чуть видных во мраке волос, говорили: «Убедив меня, что я должен исцелить ее, и научив как, ты исцелила меня, дорогая».
Ее пальцы, дотронувшись до его щеки, ответили: «К собственной своей радости, которая все растет и растет».
И все же он чувствовал, что ее беспокоит какой-то вопрос Ему казалось, он знает какой. Он сам часто задавал его себе; но он, книгочей, философ, поэт, мог найти ответ в прошлых столетиях легче, чем она, чей дар заключался в понимании настоящего.
Он не побуждал ее произнести вопрос вслух. Довольно пока и того, что она здесь и принадлежит ему. Поднялась Моргана, полная, с темными пятнами и не столь яркая, как была — до того ее изувечили. Табби остановилась.
— Не слишком ли высока была цена? — спросила она с затаенной болью.
— Ты о войне?
— Да. Посмотри туда. Посмотри на все эти солнца вокруг нашего шарика — всюду смерть, увечья, страдания, скорбь, разрушение — столько погублено, испорчено, как вон та луна, столького мы лишили своих детей — и все ради того, чтобы одержать верх в политической игре?
— Я тоже думал об этом, — признался он. — Но не забывай, однако, что мы все-таки сохранили детям кое-что, чего они могли лишиться. Мы сохранили за ними право быть самими собой.
— Ты хочешь сказать — быть такими же, как мы. Ну а если бы мы потерпели поражение? Мы были к этому близки. Тогда следующее поколение выросло бы умеренно довольным имперскими подданными. Не так ли? Так имели ли мы право делать то, что сделали?
— Мой ответ — да. Общего принципа тут не существует, и я могу ошибаться. Но мне кажется, что мы, такие, как есть — наше общество, наша культура, как ни назови, — имеем право жить по-своему. Любимая моя — если общество не будет сопротивляться нашествиям, его вскоре поглотят самые сильные и самые алчные враги. И везде настанет мертвое единообразие. Не с кем будет состязаться, не с кем себя сравнивать. Плохую услугу оказали бы мы жизни, допустив такое. Кроме того, вражда не бывает вечной. Предполагаю, например, что предки губернатора Саракоглу и адмирала Кахаля стояли друг против друга при Лепанто[10]. — Он видел, что Табита не поняла его исторического сравнения — но это неважно, главное — общий смысл. — Суть в том, что и те и другие боролись, сопротивлялись, и выстояли, и передали потомкам что-то свое, чего никто другой не мог бы передать. Почему же ты не веришь, что тут, на Авалоне, ты тоже спасла какую-то часть будущего?
