– Итак, вы купили картину моего кузена.

– Купил. И, как мне сказали, купил очень дешево – похоже, что цены на работы вашего родственника растут.

– Трудно поверить!

– Нет, правда! Владелица галереи сама сказала мне. Она даже собирается позднее в этом году устроить его ретроспективную выставку.

Гм! Джун. Они не виделись после того, как она последний раз рассталась с Джоном. Флер ощутила прилив нерадостной гордости оттого, что интуиция посоветовала ей воздержаться от посещения галереи вместе с аргентинцем.

– Итак, я стал обладателем подлинного Джолиона Форсайта, – сказал Баррантес.

Всякий раз, как он произносил это имя, Флер чувствовала, что нервы ее напрягаются все больше.

– Хотя, конечно, – продолжал он, и его улыбка незаметно перешла в странную гримаску, – я никогда не мог бы считать себя ее законным владельцем.

Они уже подходили к следующему углу. Здесь она должна расстаться с ним. Флер так сосредоточилась на этой цели, что, когда из «Олбани» вышел какой-то человек и, приподняв шляпу, хотел что-то сказать ей, она, не заметив этого, холодно отвернулась. Человек пошел дальше, но, очутившись под прикрытием ближайшего тента, остановился и проводил внимательным взглядом знакомую даму, занятую разговором с незнакомым ему господином.

– Я надеюсь, снисхождение к моей просьбе не помешает вам быть на месте в назначенное время.

– Забудьте об этом, однако теперь уж мне придется взять такси.

Еще несколько секунд, и она уедет. Баррантес уже поднял руку. Вывернувшаяся из Сэвиль-роу машина приближалась к ним; шофер опустил в ней все окна, тщетно пытаясь устроить сквозняк. Аргентинец открыл дверь, подержал ее и осторожно прикрыл после того, как Флер села, ощутив через платье жар нагретой черной кожи. Она наклонилась к шоферу, чтобы сказать, куда ехать, и чуть не коснулась щекой лица аргентинца, пригнувшегося ко второму опущенному окну.

– Благодарю вас за то, что вы потратили на меня время, и за вашу помощь, – произнесли его губы, находившиеся в шести дюймах от ее собственных. На миг ей показалось, что непрозрачный колпачок, вроде тех, что нахлобучивают иногда на головы отдыхающих ястребов, сдвинулся, открыв его глаза. – Прошу вас, разрешите мне… – спокойно и в то же время настойчиво прибавил он, передавая ей прямоугольный пакет.

Еще до того, как Флер успела запротестовать, она подставила руку и придержала пакет, чтобы он не упал, тут же ощутив тяжесть переданного подарка. В следующий момент Баррантес подал знак шоферу. Последнее, что она увидела, когда машина, встроившись в поток уличного движения, уносила ее вместе с лежащим у нее на коленях портретом Джона, был аргентинец, склонивший голову в прощальном почтительном поклоне.

Этот новый образ что-то понявшего Баррантеса продолжал упрямо присутствовать на периферии ее мыслей, пока она переодевалась, чтобы отправиться в ресторан «Монсеньор» на обед с Мессенджерами – с Вивианом и его второй, молоденькой, женой Ноной. Но внимание ее было приковано к пастели, занявшей почетное место на принадлежавшем когда-то ее бабушке Эмили пемброкском столе, на котором было уже расставлено с дюжину семейных портретов. Она сидела спиной к туалетному столику и, не отрываясь, смотрела на портрет, закинув ногу на ногу, обхватив себя руками, погруженная в свои мысли, подобно индийскому священнослужителю, ушедшему в созерцание мандалы. В руке она держала щетку, но, только услышав шаги Майкла, спускавшегося вниз с верхнего этажа, провела первый раз ею по волосам; к тому времени как он, побыв недолго в своей комнате для переодевания, проходил через спальню, можно было подумать, что только этим она и была занята.

– На западном фронте без перемен! – воскликнул Майкл. – Что может быть лучше фунта отменных карамелек, если требуется заткнуть рот малышкам и их братцам, причем недовольство Финти бесконечно улучшает их вкус.

– Кит знает, что один кулек он должен увезти в школу.

– «Поздно! – вскричал страж».

– Ты портишь его, Майкл.

– Я? Ты так думаешь? Возможно. Но, наверное, не больше, чем он портит меня. Эй!.. А ведь я знаю этого мальчишку.

Майкл шагнул прямо к пастели, а у Флер с такой силой перехватило дыхание, что даже в ушах зашумело, и она притворилась, что щетка застряла в запутавшихся волосах. Но это же невозможно! Откуда мог знать его Майкл?

– Мы ее видели сегодня в галерее, – весело продолжал он, – какое совпадение, что ты решила купить ее.

– Да, действительно! – Что еще она могла сказать? Только когда же Майкл был там? Глупый вопрос: ясно, что прежде, чем она и аргентинец. – Я проходила мимо, возвращаясь от Эм, – сказала она. Легче всего солгать, не слишком отдаляясь от правды, и потом уж держаться этой лжи.

– Получилось, что мы с тобой сыграли в «Бокса-и-Кокса»[23]. – Майкл взял пастель в руки – из-за серебряной рамы она оказалась тяжелее, чем он думал. – Мы с Китом тоже решили навестить маму и по дороге зашли в галерею. Выбор был между двумя разновидностями погружения – в искусство или в водную стихию. Вообще-то наш сын и наследник, наверное, предпочел бы нырнуть в воду.

Теперь, вторично рассматривая пастель, Майкл понял, что она действительно хороша, много света, экспрессии, и к тому же была в ней, как это говорится, увлеченность, что ли?

– Гм, Джолион Форсайт хорошее имя для вызова духа на спиритический сеанс.

Флер продолжала работать щеткой.

– Он что, один из Старых Форсайтов?

Даже после девятнадцати лет тесного знакомства с семейной хроникой Форсайтов Флер часто приходилось разъяснять Майклу ее запутанный ход – оплошность, конечно, но человек не столь великодушный мог бы решить, что она умышленно что-то темнит.

– Нет, – невозмутимо ответила Флер, – он из следующего поколения папиного и Уинифрид.

– Еще жив?

– Умер несколько лет тому назад, кажется, так.

– Кит увидел имя и спросил меня, были ли картины этого художника в коллекции деда? Как ты думаешь, он будет понимать толк в живописи?

По причинам собственным и не перестававшим тревожить ее, Флер была убеждена, что картина прекрасна, одухотворенна, и, по-прежнему неправильно истолковывая слова мужа, ответила убежденно и совершенно спокойно:

– Я считаю, что мальчик нарисован довольно мило. Разве нет? Взгляни хотя бы на эту морщинку.

Развернув пакет, она только на нее и смотрела.

– Да, суть века Разума им хорошо ухвачена. Собственно, я имел в виду Кита. Он сделал несколько замечаний в галерее, из которых я заключил, что он может увлечься коллекционированием.

– Что ж, может, пойдет в папу.

Собственно говоря, к этому выводу как раз и пришел Майкл.

Сознавая, что она лишь усугубляет обман, Флер прибавила:

– Мальчик в своей матроске похож на Кита в детстве, тебе не кажется? Когда на него надевали матроску? Поэтому я и обратила внимание на этот портрет.

Помимо того, что у мальчика в серебряной раме были светлые волосы и глаза, как у их сына, Майкл не находил между ними большого сходства, разве что какое-то отдаленное, семейное, но он был готов поддержать ошибочное суждение пристрастной матери.

– Ну так кто же кого портит? – сказал он, целуя ее в лоб.

Он осторожно поставил пастель на стол среди прочих портретов, и при других жизненных обстоятельствах его наивность могла бы вызвать у Флер слезы. Волосы она довела до прямо-таки умопомрачительного блеска!

Поворачиваясь, чтобы пойти к себе в комнату, Майкл скинул пиджак и осмотрел его: моросивший дождь почти не оставил следов на тонкой шерстяной ткани. И тут же сердито ругнулся под нос – из внутреннего кармана выпал на ковер запечатанный, с марками, конверт. Письмо в газету! Весь день он собирался отправить его и вот, нате вам, принес обратно домой. Вот же растяпа! Но когда он подбирал конверт, ему пришло в голову, как загладить вину. Не так уж это сложно.

– Пожалуй, я съезжу и проведаю старину Льюиса, – сказал он Флер, садясь на край кровати. – Нанесу ему завтра визит в миссии.