– А в чем проблема? Открывайте.

Она еще и издевается.

– Мам, может, поговоришь с отцом насчет денег, а? Он тебя же слушает.

– Антон, очнись, пожалуйста. Спустись на землю. Мне иногда кажется, что тебе не восемнадцать, а восемь. Я не знаю, почему ты у нас до сих пор такой инфантильный. Вроде бы два года в Америке жил один, повзрослеть вроде должен был. В колледже вас там чему учили?

– Как правильно заниматься любовью. И марихуану курить.

Она зыркает на меня. Как тигрица – сейчас зубами прихватит за шкирку и отшлепает.

– Шучу.

– Вот-вот. Все тебе шуточки. А мы, между прочим, с твоим папой после мединститута еще пять лет пахали на «скорой помощи», дежурили через одного в ночную смену. Еще ты был маленький с пороком сердца, авитаминозы вечные – ладошки до костей облезали. Мы, прежде чем открыть клинику, знаешь сколько всего хлебнули?

Ну все, завелась. Сейчас будет втирать про свое трудное детство и еще более трудную молодость. Мамик с отчимом жила, он ее ремнем порол за то, что она обкусывала ногти. Он порол, а она после этого еще дальше обкусывала, до мяса. Зато теперь ходит с акриловыми. Встретил бы – убил. Но он помер уже, отчим. Мамик за отца рано вышла замуж, ей было восемнадцать, когда она вышла – как мне. А я так думаю: ну их на фиг, эти ранние браки. Сначала созрей, потом женись. Вот я не созрел для хомяка даже или там котенка, не то, что для жены.

– Извини, что мне не пришлось хлебнуть, – говорю.

– Ничего, у тебя еще все впереди. Отец в этот раз настроен решительно. Пока не восстановишься в университете – никаких клубов, никаких Ань. И да, кстати, ключи от машины положи сегодня ему на стол.

Что? Я не верю своим ушам. Отдать от тачки ключи?

– Э, родители, вы чего?

– Ничего, поездишь на метро, как все. Ты на бензин и на мойки больше тратишь, чем мы с отцом вместе взятые.

Ах, вот так, да? То есть вот так… Если я, в отличие от отца, на грязной тачке ездить брезгую, со мной вот так можно… Пожалуй, пора пускать в ход тяжелую артиллерию. На метро я больше точно не сяду – меня однажды там чуть не убили. Кулаком по голове – им мой галстук-бабочка не понравился.

– Зачем вы так со мной, мамик?

Неожиданно я сползаю вниз по стенке и роняю голову – на колени падают мои тяжелые кудри. Клево со стороны выглядит, наверное.

– Перестань паясничать.

Лицо у нее становится непроницаемым – я подглядываю. Идеальное накрашенное лицо, как у куклы. Хорошо, что я пошел в нее, отец у нас чуть красивей летучей мыши. Серьезно, они вблизи реально страшные – курносые и ушастые, прям как он.

– Лучше займись братом, я уже иду. – Мамик достает из сумки кошелек. Леопардовый в розочку – «Роберто Кавалли», сумка такая же. Дает мне деньги. – Сводишь его на площадку, потом покормишь, не забудь витамины. В ванну и спать. В холодильнике курица с пюре.

– Иной раз мне кажется, что вы меня не любите. Что я чужой вам, – для пущего эффекта я трясу башкой.

– Не говори глупостей. Мы все делаем ради твоего же блага. Закроешь за мной?

– Игорька вы любите гораздо больше!

Мамик вздрагивает. Проняло наконец-то. Ура.

– Антош, ну что ты такое говоришь?

Она вздыхает. Подходит ко мне и проводит рукой по волосам. Опускается на корточки и обнимает. У нее новые духи. Надо потом глянуть, что за запах – Аньке понравится. Может, уже растает.

– Мы тебя очень любим. Тебя и Игорька. Просто…

– Что? Просто что? – голос у меня дрожит.

Я поднимаю наконец голову. Я смотрю ей в глаза. Долго. Главное, сейчас не сорваться и не заржать. Она почти готова. Осталось каплю дожать – и все, она готова.

– Просто мы хотим, чтобы ты стал более… ответственным, что ли… Взрослым. Чтобы ты повзрослел, наконец. Сам отвечал за себя и свои поступки. За свою жизнь, понимаешь? Папа ведь не вечный.

– Я понимаю, мам. И я стараюсь. Правда. Мы с Егором уже все обмозговали, это реально крутой проект. Прости, я опять говорю ерунду… Я тебя люблю, мамик.

Я редко ей это говорю – мол, люблю и все такое – ну так, по мере надобности. Знаю, что они важные, эти слова, только они все равно особо для меня ничего не значат. Я ни фига не чувствую при этом – ни смущения, ни порыва какого-то… Что обычно испытывают в таких ситуациях? Когда говорят «я тебя люблю»?

– И я тебя, сыночек, – она порывисто прижимает меня к груди. Внутри у меня все просто клокочет от смеха.

– Мам, ты самая родная, – я тихо всхлипываю (тут главное – не переборщить) и утыкаюсь мокрой щекой ей в шею. Пускай прочувствует. – Может, ты все-таки поговоришь с отцом насчет денег?

– Поговорю, сынок. Я поговорю.

– Спасибо, мам. Ладно, иди, я побуду с Игорьком. Мы в парк сходим.

Я подонок, да? Думаете, подонок. Эгоистичный, самовлюбленный, наглый и все такое прочее.

Вот что я вам на это скажу: так оно и есть. Сейчас таких, как я, как собак нерезаных развелось. Это прадед так говорит. Он танк тяжелый, хоть и старый. У него два осколка в груди, поэтому ему цинизм в мой адрес простителен. И знаете еще что хочу добавить, ну типа, в свою защиту? Быть подонком и признавать это – не каждому дано. Далеко не каждому. Это привилегия избранных, если хотите.

– Ну что, брателла, пойдем в парк?

– Ура! В парк! В парк! – Игорек прыгает до потолка, сейчас рейтузы потеряет. Он по дому вечно в них гоняет, уже протер до дыр. – Мы на тарзанку?

– А ты был хорошим мальчиком?

– Хорошим! Я всю неделю им был! И еще мама сказала, что если я буду сегодня особенно хорошим, то получу сахарную вату!

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.