Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

…Почти месяц он проводит после того до окончательной катастрофы, никаких на него подозрений нет и не может быть. Тут-то и развертывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтобы хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям; чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое, убили убеждения, даже без сопро[тивления]. Преступник сам решает принять муки, чтобы искупить свое дело» (ХХVIII, кн. 2 136–137).

Катков принял предложение Достоевского, и теперь работа над романом и его публикация в журнале протекают одновременно. Первая часть «Преступления и наказания» появилась уже в январском (1866) номере журнала и вызвала большой интерес у читателей. В апреле 1866, когда были опубликованы три части, Достоевский пишет священнику И. Янышеву: «Надо заметить, что роман мой удался чрезвычайно и поднял мою репутацию как писателя. Вся моя будущность в том, чтобы кончить его хорошо». На лето 1866 у писателя были самые «эксцентрические» планы. Дело в том, что Стелловскому он обязан был представить большой неизданный роман. Между тем, «Преступление и наказание» еще не окончено. И спешить с ним нельзя, ибо тут – «будущность». Что же делать?

«Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь, – писал Достоевский в июле 1866 года, – написать в 4 месяца 30 печатных листов, в двух разных романах, из которых один буду писать утром, а другой вечером, и кончить к сроку… До сих пор мне вот такие эксцентрические и чрезвычайные вещи даже нравятся. Не гожусь я в разряд солидно живущих людей… Я убежден, что ни единый из литераторов наших, бывших и живущих, не писал под такими условиями, под которыми я постоянно пишу».

Но лето закончилось. До срока оставался один месяц, а к роману для Стелловского Достоевский ещё и не приступал. Шла работа над 5 частью «Преступления и наказания». И тогда друзья посоветовали ему обратиться к помощи стенографистки. Директор курсов стенографии Ольхин порекомендовал свою лучшую ученицу. Ею оказалась Анна Григорьевна Сниткина, будущая жена и верный друг писателя. Ей 4 октября 1866 года он и начал диктовать роман «Игрок» для Стелловского, а когда 31 октября эта работа была закончена, Достоевский вновь вернулся к «Преступлению и наказанию». Шестая и последняя часть этого романа была написана в ноябре.

В 1866 году роман был закончен.

«Человек есть тайна»

Во всех произведениях Достоевского в центре находится человек, личность. Именно тайну личности Раскольникова и пытается разрешить писатель. Кто же он такой, Родион Романович Раскольников, недоучившийся студент юридического отделения? Как он живёт? О чём размышляет? Что волнует его? Писатель не спешит приподнять завесу тайны над ним, как, впрочем, и над всеми остальными героями.

А почему, собственно, тайна? Потому что именно так понимал человека, любого человека, Ф. М. Достоевский? В письме к брату он четко сформулировал своё творческое кредо: «Человек есть тайна. Её надо разгадать, ежели будешь её разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком». Тайна стимулирует работу мысли, вырабатывает умение соединять причину и следствие. От читателя требуется способность к истолкованию противоречий, которых в романе, как и в самой жизни, великое множество. Что же из себя представляют эти противоречия? Ну, например, те, что содержатся в портретах убийцы и его жертвы. В самом деле, писатель как будто нарочно нас путает. Раскольников выглядит вполне привлекательно: «Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-русый, ростом выше среднего, тонок и строен».[3]

Кажется, что автор стремится вызвать у нас сочувствие к нищему студенту: «Он был затравлен бедностью» (5); «он очень слаб: второй день как уж он почти совсем ничего не ел» (6); «он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу» (7).

То, что испытывает нищий, с полным знанием дела, почти торжественно формулирует Мармеладов, тоже, как и Раскольников, «бывший», только не студент, а чиновник: «Бедность не порок, это истина… но… нищета… – порок-с. В бедности вы ещё сохраняете свое благородство врождённых чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять себя» (15). Воистину – «униженные и оскорбленные»…

Между тем портрет жертвы, старухи-процентщицы, вызывает у нас почти отвращение: «Это была крошечная, сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом и простоволосая. Белобрысые, мало поседевшие волосы её были жирно смазаны маслом. На её тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое тряпьё, а на плечах, несмотря на жару, болталась вся истрепанная и пожелтелая меховая кацавейка. Старушонка поминутно кашляла и кряхтела» (8–9). К тому же и характер у неё самого гнусного свойства: было известно, что свою сестру Лизавету эта «маленькая и гаденькая» старушонка «бьёт поминутно и держит в совершенном порабощении, как маленького ребёнка», в то время как Лизавета «работала на сестру день и ночь, была в доме вместо кухарки и прачки», и вообще была существом тихим, кротким, безответным. Что, впрочем, не спасло и её от топора Раскольникова.

Петербург в романе

Условия жизни Раскольникова выписаны так отчетливо, что, кажется, именно они могли бы стать главной причиной его преступления. Место действия – Петербург середины 60-х годов, город не только «самый фантастический», но и самый прозаический, где с ужасом бреда соседствует не меньший ужас действительности.

Здесь все реально и призрачно одновременно. Здесь «гранит, который разлетается в туман, и туман, который сгущается в гранит» (Д. С. Мережковский). В изображении Достоевского он выглядит как душная вонючая клоака, создавая в романе «отвратительный и грустный колорит». Неслучайно приехавшая в Петербург мать Раскольникова, Пульхерия Александровна, сразу установила связь между психическим неблагополучием сына и жизненной средой, его окружающей: «…пусть пройдётся, – говорит она о сыне, – воздухом хоть подышит… ужас у него душно… а где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город!..»

Впрочем, и здесь всё не так однозначно.

Петербург – самый мифологизированный город. Он – символ блеска, величия, богатства, он – зримая материализация фантастической идеи Петра I о возможности «окна в Европу», распахнутого с гиблых русских топей и болот.

Достоевский в романе создает не столько буквальный, сколько символический, духовный пейзаж Петербурга, накрепко связанный с личностью и идеей Раскольникова.

Вот герой в ясный летний день стоит на Николаевском мосту и пристально вглядывается в «эту действительно великолепную панораму». И что же? – «Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина…» (110)

От Раскольникова тоже веет холодом. Он так же угрюм и загадочен, как и город, в котором сформировалась его идея. Как и в Петербурге, соединяются несовместимые стороны в личности Раскольникова. Царственная Нева, золото Исаакиевского собора, гранит мостовых – с одной стороны. А с другой – Сенная площадь, где в безобразной толкучке представлены, кажется, все человеческие пороки и несчастья.

И у Раскольникова романтическая внешность мечтателя и мыслителя соединяется с самым грязным «подпольем» – мыслями о грабеже и убийстве. «Кажется, что ядовитые испарения большого города, зараженное и лихорадочное его дыхание проникли в мозг нищего студента и породили в нём мысль об убийстве».[4] «Безобразная мечта» здесь сменяется безобразной «пробой» и наоборот.

вернуться

3

Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1989. Т. 5. С. 6. Роман цитируется по этому изданию с указанием в тексте номера страницы.

вернуться

4

Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995. С. 362.

2
{"b":"208430","o":1}