Другой сосед почему-то тоже вспомнил о Китае (или это я обращал особое внимание на всякие, даже беглые, упоминания тех стран, через которые собирался проехать?):

– Мой друг из Чехии по дороге в Австралию специально заезжал в Пекин, чтобы в австралийском посольстве оформить визу, которую в Праге дают только по приглашению.

От Улан-Удэ на местном поезде я за ночь добрался до пограничной станции Наушки. Но перейти границу пешком там нельзя. Ближайший переход находится возле города Кяхты. Опять начался автостоп!

«УАЗ» с пограничным нарядом проехал мимо. А ведь в советское время у меня наверняка проверили бы документы и поинтересовались пропуском в погранзону. Зато на следующей «Ниве», водителем которой оказался спешивший к началу своей смены таможенник, попал сразу к автопереходу. Там меня «по блату» – как путешественника – пропустили в обход длинной очереди «челноков» с огромными тачками и тележками, заваленными прохладительными напитками (это в конце декабря!), сгущенкой, бананами, яблоками, тряпками…

Быстро перейдя через нейтральную полосу, я попал на монгольскую сторону. И здесь столкнулся с точно таким же разделением на «своих» и «чужих». На этот раз уже мне пришлось стоять на морозе, наблюдая, как монгольские пограничники пропускают «блатных». В результате переход границы занял почти четыре часа.

При слове «Монголия» воображение сразу же рисует бескрайние степи и пески, караваны верблюдов, стада овец, табуны лошадей Пржевальского и дикие орды Чингисхана. Но все это было где-то далеко впереди. За пограничным переходом я увидел только все тех же челноков, грязный поселок и стоянку таксистов-частников.

Пошел по дороге, надеясь поймать попутную машину прямо на ходу. Километра через три мне удалось остановить легковую «Мазду». Там уже сидели четыре женщины.

Водительница молча открыла багажник, помогла положить туда мой рюкзак. Всю дорогу до Сухэ-Батора она ни одного слова не проронила. Но, как только мы остановились у железнодорожного вокзала, вдруг сообщила:

– 1500 тугриков.

– Вообще-то я автостопом еду, – удивился я.

– Давай деньги! – завопила она и вцепилась в мой рюкзак, призывая на помощь других таксистов и демонстрируя решимость биться до последнего тугрика.

– Тугриков все равно нет, – попытался я ее успокоить. – Могу дать тридцать рублей (их я оставил для того, чтобы заплатить за выезд из Бурятии «экологический налог», но его почему-то не взяли).

– Тридцать мало, нужно пятьдесят, – таксистка попыталась торговаться, но, убедившись, что больше с меня все равно не получишь, смирилась: – Хорошо, давай тридцать рублей.

Так я познакомился со спецификой монгольского автостопа, а заодно и избавился от остатков российских денег.

Этот случай меня не обескуражил. Подобные недоразумения иногда встречаются и у нас в России. Таксисты иногда путают автостопщиков с клиентами. Но не может же такого быть, чтобы в Монголии не нашлось ни одного альтруиста! Видимо, как и при поездках на попутках по российским городам, нужно сразу же предупреждать о своей безденежности.

Пытаясь вспомнить, как по-монгольски звучит фраза: «У меня нет денег», я продолжал идти по дороге, голосуя всем проезжавшим мимо машинам. Но они даже не притормаживали. Постепенно стемнело. Ночь выдалась ясная, все небо усыпано яркими звездами – красота, да и только. Но мороз стал крепчать. По моим ощущениям, было уже никак не меньше -40 °C. Тащиться пешком до самого Улан-Батора я, конечно, не собирался. Но и простоять на одном месте больше пяти минут без риска обморозиться было невозможно. Идти приходилось хотя бы для того, чтобы согреться.

Вокруг тянулась безбрежная заснеженная степь. С каждым шагом я все дальше уходил от жилья, и мне все больше и больше хотелось повернуть назад. Посреди бескрайней пустоты я чувствовал себя очень неуютно. И тут, совсем некстати, вспомнилось, как путешественник Юрий Рерих, побывавший в этих местах в тридцатые годы XX века, писал о живущих здесь одичавших собаках. Однажды ночью они напали на караульного. С помощью ружья и сабли ему удалось убить несколько псов, но оставшиеся лишь рассвирепели и разорвали здорового крепкого мужика на куски. На следующее утро нашли только ружье, саблю и часть одежды – шапка, сапоги и даже патронташ были растерзаны на части.

Когда я уже совсем решился повернуть назад в Сухэ-Батор, вдалеке показался одинокий огонек. Он вселил надежду и придал новые силы. Подойдя немного поближе, я разглядел, что это светилось оконце маленького глинобитного домика, служившего блокпостом монгольской дорожной полиции.

Скучавший в одиночестве полицейский принял меня радушно – как своего личного гостя. Он сразу же предложил горячего чая и вареной баранины. А узнав, что я путешественник из России, показал на свободную кровать.

– Оставайся на ночь.

Я стал отказываться.

– Кровь из носу, но утром мне нужно быть в Улан-Баторе. Вот сейчас немного отдохну и пойду наружу голосовать.

– Зачем тебе ночью торчать на морозе, – он вышел, поставил знак «стоп» и вернулся назад. – Сиди спокойно. Теперь водители сами будут останавливаться и заходить отмечаться.

Голосовал я с комфортом: прислонившись к жарко натопленной печке с пиалой горячего чая в руке, смотрел по телевизору французскую кинокомедию на монгольском языке. Время от времени на пост заходили водители. Но все, как сговорившись, ехали в Сухэ-Батор.

Часа через два такого автостопа я уехал в «Жигулях» до Дархана. По дороге пытался женщине-водителю и ее сыну-подростку объяснить, почему принято подвозить попутчиков на попутных машинах. Но безуспешно. Они не понимали самой сущности явления. Хотя об оплате даже не заикались, но, видимо, исключительно потому, что я попал к ним по протекции полицейского.

В Дархан мы приехали очень поздним вечером. На автостоп надежды уже не было. Обстановка на железнодорожном вокзале была как в какой-нибудь российской глубинке. На скамейках спали бомжи; к закрытому окошку билетной кассы тянулась длинная очередь. Примерно посредине в ней стоял высокий парень в очках. Хорцог, как и все мало-мальски образованные монголы, говорил по-русски.

– Примерно через два часа в Улан-Батор пойдет поезд. В этой кассе будут продавать на него билеты.

Мне не пришлось становиться в самый конец очереди. Хорцог купил билет и для меня. И вообще он взял надо мной шефство. И это оказалось очень даже кстати. Когда на перрон подали пустой состав, пассажиры сразу же рванули к дверям. В наш общий вагон пыталось проникнуть человек двадцать, причем одновременно! Картина была, как в старых фильмах о Гражданской войне. Люди с огромными мешками и котомками карабкались друг другу по головам.

Я пропустил Хорцога вперед, и он оправдал мое доверие, ухитрившись проникнуть внутрь одним из первых и занять сразу две полки. Мой рюкзак положили в багажный ящик под нижней полкой, на которую лег мой новый знакомый. Я же забрался на верхнюю, переложив на плечи своего попутчика заботу о сохранности и моего рюкзака, и сумки с видеокамерой.

Поезд пришел в Улан-Батор рано утром, и к девяти часам утра я был уже у дверей консульского отдела китайского посольства. Там, как мне и говорили в Москве, визы оформляют без приглашения и всего за 30$.

Улан-Батор раскинулся между высокими горными хребтами в долине реки Тола на высоте полутора тысяч метров. Склоны к югу от города заросли хвойным лесом, а на севере видны одни камни: ни кустика, ни травинки. Но именно там почему-то и строятся новые городские кварталы. Хотя зародился город внизу, на берегу реки с кристально чистой водой.

Центр застроен сталинскими домами, на окраинах можно увидеть типичные российские спальные микрорайоны, застроенные панельными высотками. А вокруг хаотично разбросаны войлочные юрты. Из труб буржуек идет удушливый дым от сжигаемого навоза, отчего в воздухе висит неповторимый аромат.