Парень пошатнулся — девятый удар справа в грудь оказался слишком силен.

Муджин пришпорил коня.

Парень едва стоял на ногах и в любую секунду мог упасть. Myджину следовало спешить.

— Берегись! — крикнул Гунлаки.

Внезапно парень поднял посох, стремительно отбил им копье и бросился к конскому боку, грубо нанеся удар по ребрам. Конь всхрапнул от боли, и парень изо всех сил ударил его еще раз; конь беспокойно задергался на месте, пытаясь избежать ударов и боли, и потерял равновесие. Муджин, нога которого застряла в стремени, упал вместе с конем так, что оказался прижатым к земле. С вытаращенными глазами он смотрел, как окровавленный парень заносит над ним посох. Он не успел нанести удар — подоспевший Гунлаки кольнул его копьем прямо под левую лопатку.

Чертыхаясь, Муджин поднялся и дернул коня за узду.

Гунлаки вытащил копье из тела парня.

Муджин был в бешенстве, он награждал безжизненное тело яростными пинками. Его конь стоял поодаль, еще пофыркивая и отряхиваясь от снега.

— Ты в порядке? — спросил Гунлаки.

— Пес! Пес! — орал Муджин, пиная труп.

Гунлаки привел его коня. Муджин проверил подпругу и взобрался в седло.

Гунлаки оглядел равнину — она казалась совершенно пустынной. Он вновь повернулся к трупу.

— Он был смелым, как мы, — сказал Гунлаки.

— Он пес!

— Да, но смелый пес, — поправил Гунлаки.

— Смелый, — кивнул Муджин.

— Конечно — все они смелые псы. Достойные противники.

Муджин кивнул.

Время от времени оглядываясь, всадники направились по тропе. Вскоре впереди показался связной.

Крестьянин спустился по лестнице в зал таверны. Было уже поздно.

— Постой, — подал голос Бун Тал. Он стоял за стойкой, мимо которой надо было пройти, чтобы достичь двери.

Крестьянин остановился.

Двое мужчин, сидящие за грязным столом справа от двери, оглянулись. Больше в таверне никого не было. На круглой столешнице перед ними стояли стаканы. Мужчины резались в карточную игру «танлин». Круглая доска с колышками для ведения счета лежала между ними.

Бун Тал, владелец заведения, извлек из-под стойки неглубокое медное блюдо и водрузил его перед собой. На блюде валялось несколько монет.

— Плати, — сказал Бун Тап.

Крестьянин вспомнил, что такое же блюдо видел в комнате наверху — именно туда полагалось класть деньги в уплату за услуги женщины. Он приехал издалека, с другой планеты. Однако планета входила в Империю, и крестьянин знал о здешних правилах.

— Почему? — спросил он.

— Плати, — повторил Бун Тап.

— Я не ел и не пил здесь, — медленно проговорил крестьянин.

Бун Тап махнул рукой в сторону лестницы.

— С ней было хорошо?

— Да, — ответил крестьянин.

И это была правда — женщина доставила ему удовольствие. Вначале она показала ему то, чего крестьянин не знал, и даже не мечтал узнать в своей деревне. Но спустя час женщина просто отдалась ему — беспомощная, не сдерживающаяся; она умоляла и кричала, как Тесса, Лиа или Сат. В конце она уже была не наставницей, а покорной рабыней.

— Ты взял ее? — спросил Бун Тап.

— Да, — ответил крестьянин.

— Тогда плати.

— Я не ел и не пил здесь, — повторил крестьянин.

— Ты должен заплатить, — настаивал Бун Тап, указывая на медное блюдо.

Двое мужчин за столиком отодвинули стулья, подошли к стойке и встали по бокам от крестьянина.

— Лучше не нарывайся, — предупредил Бун Тап.

— Я не нарываюсь, — ответил крестьянин.

Он не хотел неприятностей; он был здесь впервые и не знал этих людей. Для них он был чужаком. Кроме того, ему не хотелось огорчать брата Вениамина. Брат Вениамин в недавней беседе как раз упоминал о таких случаях; он прошел всю дорогу от фестанга, чтобы попрощаться с ним. Крестьянин опустился на колени в дорожную пыль и склонил голову, чтобы получить благословение брата Вениамина, принятое в Телнарии и имеющее глубокий смысл. Кажется, брат Вениамин никогда не считал, что крестьянин останется в деревне. Во время путешествия крестьянин понял, что брат каким-то образом предчувствовал это уже несколько лет. Другие люди тоже попрощались с ним, они испытывали различные чувства. Несомненно, его уходом многие были огорчены, но кое-кто радовался этому. Крестьянин возвышался над толпой, он выглядел не похожим на односельчан. Кроме того, он был опасен: его нрав отличался буйством и непредсказуемостью. Он мог свернуть кабану шею голыми руками.

— Кто я? — еще раз спросил крестьянин у брата Вениамина, прежде, чем покинуть деревню.

— Ты — Пес, — ответил брат Вениамин. — Пес из деревни близ фестанга Сим-Гьядини.

Потом крестьянин ушел.

Он почувствовал, как один из мужчин снял с его плеча котомку, но не стал спорить или сопротивляться. Он был здесь чужаком. Он не хотел огорчать брата Вениамина. Котомку бросили на стойку. Второй мужчина взял посох из рук крестьянина и прислонил его к стойке.

— Я скажу, сколько ты должен заплатить, — заявил Бун Тал. — Сколько ты дал в комнате наверху?

Крестьянин молчал.

Сколько ты заплатил ей? — повторил Бун Тап.

— Ничего.

— Как «ничего»? — удивился Бун Тап.

— Она ничего не взяла, — объяснил крестьянин.

— Лгун! — воскликнул Бун Тап.

Крестьянин уловил в его лице сходство с рылом кабана.

— Думаешь, она шлюха из публичного дома, прикованная цепью к кровати, на которой висит кружка для денег с прорезью?

— Нет, — ответил крестьянин.

Он слышал о таких женщинах: пока он чистил загоны для скота на корабле, команда развлекалась болтовней, думая, что их никто не слышит. Монету клали рядом с кружкой, чтобы доказать, что клиент способен заплатить за услуги женщины. Потом монету можно было и не бросать в кружку, если клиент бывал недоволен услугами. Поскольку хозяева публичного дома вели запись посетителей, им было просто проверить количество монет в кружках после работы и увидеть, соответствует ли оно количеству посетителей. Женщины подвергались наказаниям, если монет не хватало. Иногда их били, как рабынь. Поэтому женщины стремились угодить посетителям.

— Ты вор, — сказал мужчина, стоящий за спиной крестьянина.

— Я не вор, — возразил тот.

— Если ты не заплатил ей, ты заплатишь мне вдвойне, — заявил Бун Тап.

— Нет.

— Она работает на меня, — объяснил владелец таверны.

— Нет, она платит тебе ренту, — покачал головой крестьянин.

— Тогда я побью ее, — пригрозил Бун Тап.

— Она свободная женщина, — не слишком уверенно возразил крестьянин. Бьют ли свободных женщин в городах? Крестьянин вспомнил, что иногда мужчины в деревне били жен и дочерей. Конечно, и Тессу, и Лиа, и Сат тоже били — за то, что они встречались с ним, но это не останавливало женщин: они сходились с ним тайно, на сеновалах, в курятниках. Однако крестьянин слышал, что на Тереннии женщин не бьют — неважно, заслуживают они наказания или нет. Вот потому-то женщины на Тереннии кажутся такими избалованными. Но эту женщину было не за что бить — она не сделала ничего дурного. Она была доброй и ласковой. Кроме того, насколько знал крестьянин, она не принадлежала владельцу таверны. Она жила на Тереннии и была свободна. Непохоже, чтобы она оказалась рабыней, которую наказывают за малейшее неповиновение или за то, что она не умеет угодить.

— Посмотрим, что у тебя здесь, — сказал Бун Тап, ослабляя завязки котомки и вытряхивая ее содержимое на стойку.

— У него есть деньги! — воскликнул один из мужчин за спиной крестьянина.

— Смотри, дарин! — сказал другой.

— Ух, смотрите-ка! — Бун Тап схватил серебряный браслет.

— Он вор! — воскликнул мужчина, стоящий справа.

— Конечно, — кивнул Бун Тап.

— Нет, — возразил крестьянин и схватился за стойку.

Ему не следовало поддаваться ярости — по крайней мере, такой внезапной, слепой и неистовой. Ярость оказалась слишком сильной, она была неудержима, стремительна, подобно молнии, поражающей небосвод, разрывающей тучи, изломанной и резкой. С такой яростью ничего нельзя поделать; трудно предугадать, что произойдет. Человек обо всем узнает позднее. Таких приступов особенно боялись в деревне. Существовала ярость, которая накатывается постепенно — она обостряет все чувства, наделяет человека страшной силой, и тот с напряжением ждет всплеска. Ждет, предчувствует, готовый к пружинистому броску. А потом наступает холодное, безжалостное бешенство, самое ужасное из всех — крестьянин еще не испытывал такого чувства, неумолимого, как приближение зимы, научающего холодному и жестокому терпению.