Мое расписание, кроме еды, сна, обучения языку и истории, включало в себя тренировку во владении оружием и пользованием различными устройствами, которые так же обычны для Гора, как для нас наши машины.
Одним из самых интересных был транслятор, приспособленный для многих языков. Хотя на Горе был общий язык, с несколькими диалектами и разновидностями, некоторые из них по звучанию имели мало общего с тем, что я слышал раньше. Они напоминали скорее крики птиц или рычание животных; эти звуки не могли быть изданы человеческим горлом. Машина применялась для разных языков, но всегда входным или выходным языком был горийский. Если, например, я говорил что-то по-горийски, а в машине был язык А, то на выходе получалась фраза на языке А, и наоборот.
К моему удовольствию, мой отец приспособил одну из этих машин для английского языка, и она оказала немало пользы в изучении горийского языка. К тому же, отец и Торн занимались со мной очень усердно. На машине я упражнялся сам. Переводческая машина была чудом миниатюризации, каждая из них, будучи размером не более портативной пишущей машинки, хранила в себе не менее 4-х не-горийских языков. Перевод, конечно, был буквальным, а словарь ограничивался лишь 25 000 слов. Так что для сложных переводов и полного самовыражения машина была лишь подспорьем. Зато она, как утверждал отец, не совершала преднамеренных ошибок, и перевод, даже не адекватный, был честен.
– Ты должен знать, – говорил Торн мне, – историю и географию Гора, его экономику, социальную структуру и обычаи, например, кастовую систему и кланы, правила размещения Домашнего Камня, Места Святости, когда в войне можно щадить врага, а когда нет и тому подобное.
И я учил все это, или столько, сколько мог успеть. Торн вскрикивал в ужасе, когда я делал ошибки, непонимание и недоверие выражались на его лице, он печально брал большую книгу, автор которой ему нравился, и бил меня ею по голове. Так или иначе, он желал мне добра.
Странно, но меня совершенно не обучали религиозным обрядам, кроме того, что не следует навлекать гнев Царствующих Жрецов, и Торн отказывался сообщить что-либо, заявляя, что это область Посвященных. Религиозные дела планеты целиком взяли в свои руки Посвященные, которые мало поощряли любопытство других каст относительно святынь и церемоний. Меня научили нескольким молитвам Царствующим Жрецам, но они были на старо-горийском языке, употребляемом только Посвященными, я не особенно старался учить его. К моей радости, я узнал, что Торн, при всей его феноменальной памяти, начисто забыл их, Подозреваю, что между кастами Писцов и Посвященных существует некая неприязнь.
Этические учения Гора, свободные от требований и притязаний Посвященных, были собраны в Свод Законов – собрание устных преданий, чье происхождение было утеряно. Я уделял особое внимание Законам Касты Воинов.
– И прекрасно, – говорил Торн, – из тебя никогда не получится Писец.
Законы воинов представляли собой кодекс рыцаря, преданного своему вождю и Домашнему Камню. В этом чувствовалось жестокое, но не лишенное галантности чувство долга, которое я уважал. Это было не самым плохим вариантом.
Меня наставляли в двойном знании. Одно из них представляло собой то, во что верил народ, а другое было тем, что должны были знать люди мыслящие. Между двумя этими знаниями бывало удивительное расхождение, например, все касты, кроме высших, были убеждены в том, что их мир представляет собой плоский широкий диск. Возможно, это делалось для того, чтобы предотвратить исследования и развить привычку полагаться на общее мнение – своеобразный регулятор.
С другой стороны, высшим кастам – Воинам, Строителям, Писцам, Посвященным и Врачам – говорилась правда, потому что считалось, что они все равно ее сами узнают, наблюдая за тенью планеты на одной из трех лун Гора, или за движением звезд, или за тем, как из-за горизонта появляются сначала горы, и так далее.
Я раздумывал, не усекается ли Второе Знание для образованных людей на их уровне так же, как усекается Первое Знание на уровне Низших Каст. Не существует ли тут Третьего Знания, доступного Царствующим Жрецам.
– Город, – рассказывал мне однажды отец, – это основная политическая единица Гора. Города строятся так, что контролируют по возможности большую территорию, вокруг которой простирается ничейная земля.
– Кто руководит этими городами? – спросил я.
– Правители избираются из высших каст.
– Высших Каст?
– Конечно. В круге Первого Знания детям в городских интернатах рассказывается легенда, что если человек из Низшей Касты пожелает управлять городом, то город будет разрушен.
Наверное, у меня был недовольный вид.
– Кастовая структура, – терпеливо объяснил мне отец, чуть заметно улыбнувшись, – непоколебима, но не заморожена и зависит не только от рождения. Например, если ребенок в школе докажет, что он может принадлежать к Высшей Касте, ему позволяется вступить в нее при наличии желания. И, наоборот, если ребенок не проявляет способностей, необходимых для его касты, например, воина или врача, то его не принимают.
– Понятно, – не слишком удовлетворенно сказал я.
– Высшие касты города избирают администратора и Совет, вырабатывающий законы. В случае кризиса власть переходит к военному вождю, убару, который правит без контроля посредством приказов, пока, по его мнению, кризис не минует.
– По его мнению? – скептически произнес я.
– Обычно пост сдается после кризиса – так предписывает закон Воинов.
– Но если он не захочет уступать власть? – спросил я. Я уже достаточно знал о Горе, чтобы понять, что не всегда можно полагаться на Закон.
– Того, кто не желает уступить власть, – сказал отец, – покидают его люди. Провинившийся убар отстраняется от власти, и остается один во всем дворце без охраны, где его и закалывают простые горийцы.
Я кивнул, представив себе дворец, в котором в тронном зале сидит лишь один человек, ждущий, когда разгневанная толпа ворвется в ворота и утолит свой гнев.
– Но, – сказал отец, – иногда такой вождь завоевывает преданность своих подчиненных и они не оставляют его.
– И что тогда?
– Он становится тираном, и правит до тех пор, пока его безжалостно не свергнут в одной из войн.
Глаза отца застыли. Он рассказал мне не просто историю. Я понял, что он знал таких людей.
– Пока, – медленно повторил он, – его безжалостно не свергнут.
На следующий день я вернулся к Торну и к его неописуемым урокам.
Гор, как и следовало ожидать, оказался не шаром, а сфероидом. Южное полушарие было тяжелее и походило на земное. Угол наклона оси был острее чем земной, но не слишком, не на столько, чтобы ликвидировать смену сезонов. Более того, как и у Земли, здесь было два полюса и экваториальный пояс, а также южная и северная климатические зоны. Большая часть Гора на карте изображалась белым пятном, но я был достаточно занят тем, чтобы зазубрить названия рек, морей, равнин и полуостровов, которые были нанесены там.
Экономической основой горийской жизни были свободные крестьяне, которые были одной из низших, но несомненно самой многочисленной кастой. Основной культурой была желтая пшеница, называемая са-тарна или Дочь Жизни. Интересно, что мясо называлось са-тассана, что означало Мать Жизни. И когда кто-нибудь говорил о пище вообще, он говорил о са-тассана. Название желтой пшеницы казалось вторичным, производным. Это означало, что сельскохозяйственной экономике предшествовала охотничья. Это было естественным предположением, но сложность выражений занимала меня. Я догадывался, что сложный язык был разработан прежде появления примитивных охотничьих групп, исчезнувших уже давным-давно. Люди пришли – или, вернее, были привезены – на Гор со своим развитым языком. Вероятно, приглашения совершались достаточно давно.
Но для подобных размышлений у меня было мало времени, ибо мое расписание было составлено так, что грозило превратить меня в горийца через несколько недель, если я не загнусь от этой попытки. Но мне эти недели доставили удовольствие, как и всякому, кому нравиться учиться – хотя я и не знал, с какой целью это делается. Я встречался за эти недели с многими горийцами, не считая отца и Торна, в основном со свободными гражданами из каст Писцов и Воинов. Писцы были учеными и служащими Гора, внутри касты существовали свои группировки, от простых переписчиков до ученых.
