Иола Игнатьевна вяло с ним соглашалась, «печальная позиция» России в войне тоже ее расстраивала, но если она и беспокоилась о ком-то, то только о детях. «За себя я не боюсь, — отвечала она Шаляпину, — смерть была бы для меня спасением, если бы я не должна была покинуть моих детей, которым я еще нужна».

Ее мысли занимало другое. С каждым днем жизнь для Иолы Игнатьевны теряла смысл. Она видела, что ее дети подрастают и приближается неумолимо то время, когда она должна будет сказать им о двойной жизни Шаляпина. Тот светлый и чистый образ их отца, который она старательно создавала в этих детских душах, будет разбит. И она боялась, что дети воспримут это болезненно, они могут возненавидеть Шаляпина. К тому же она понимала и чувствовала, что рано или поздно та жизнь, которую они ведут, кончится, она лишится Шаляпина, эта страшная женщина навсегда заберет его у нее. И от этого не хотелось жить, не хотелось думать о будущем — о том будущем, которого для нее не существовало.

Но пока еще она должна была — ради детей своих — нести эту ношу. А Шаляпину эта ноша уже становилась тяжела. Он начинал более легкомысленно относиться к семейным обязанностям — мог не приехать домой на праздники, забывал отвечать на письма детей. Иолу Игнатьевну это огорчало. Но переживала она больше за детей — не за себя! Иногда с глазу на глаз она могла быть с Шаляпиным очень резкой. Но при детях она не позволяла себе ни одного неуважительного слова в его адрес. Своих детей она воспитывала в уважении к отцу. И даже когда он подолгу не писал им, она убеждала их писать ему и не забывать его, потому что это есть, как она говорила, их священный долг перед отцом.

И для детей слово Иолы Игнатьевны было законом, хотя они и без этого обожали Шаляпина. «Отец, о да, тебе и одному тебе принадлежит моя горячая, бесконечная любовь. Ты мое яркое солнышко, без которого я не могла бы жить, тебе бы мне хотелось отдать всю жизнь, всю мою душу! О, как безумно я люблю тебя! Люби и ты меня, помни, я так в этом нуждаюсь!» — записала в своем дневнике шестнадцатилетняя Ирина. Это были плоды воспитания Иолы Игнатьевны.

Летом 1916 года Шаляпин собирался с Горьким ехать в Крым — писать автобиографическую книгу. Горький согласился взять на себя редактирование воспоминаний Шаляпина. Иола Игнатьевна с детьми летом тоже отдыхала в Крыму. Поселились они в местечке Суук-Су, недалеко от Ялты, на даче, которая называлась «Орлиное гнездо». В Гурзуфе, недалеко от них, жил К. А. Коровин с семьей.

В июне Шаляпин отправился лечиться на Минеральные Воды, в Ессентуки, откуда он время от времени присылал Иоле Игнатьевне милые письма, заканчивающиеся словами: «Целую тебя крепко и прошу верить, что я всей душой расположен к тебе».

А в конце июня Шаляпин уже приехал в Форос, поселился с Горьким на вилле, принадлежавшей К. К. Ушкову, мужу сестры Марии Валентиновны, и начал свою работу над книгой, о которой он писал Иоле Игнатьевне: «Работа моя идет пока успешно, хотя должна считаться только сбором материала. Горький говорит, что все очень интересно…»

Позже, в конце 1916 и в 1917 годах, главы из автобиографической книги Шаляпина «Страницы из моей жизни» начали печататься в горьковском журнале «Летопись». В этой книге есть прекрасные страницы, посвященные Иоле Игнатьевне. О Марии Валентиновне в ней не упомянуто ни разу.

Время от времени Шаляпин выбирался к своей семье в Суук-Су. Вместе ездили в гости к Константину Коровину, в гурзуфском парке слушали выступление итальянского оркестра и баритона Карло Феретти, после чего Шаляпин широким жестом пригласил всех итальянцев к себе на дачу. Вместе с Иолой Игнатьевной они ездили покупать подарки детям. Какое это было прекрасное, мирное течение жизни!.. Однажды, гуляя с детьми и хозяйкой дачи Ольгой Михайловной Соловьевой, Шаляпин забрел на скалу, возвышавшуюся над морем. С левой стороны виднелся Аю-Даг, впереди Одаллары и море… Привлеченный красотой окружающей природы, задумал Шаляпин на этой скале, названной именем Пушкина, выстроить замок искусства для талантливой и серьезной молодежи, где бы они вместе могли трудиться на благо искусства.

Поначалу Ольга Михайловна встретила эту мысль безо всякого восторга, но когда ночью у костра Шаляпин пел народные русские песни, она смягчилась — отдала Шаляпину скалу почти задаром.

Он сразу же загорелся новой идеей. Заказал архитектору проект замка, начались работы по подготовке его строительства. В Суук-Су с дирижером Э. Купером и Иолой Игнатьевной Шаляпин также работал над переводом либретто оперы «Дон Карлос» Дж. Верди на русский язык. Премьера должна была состояться в начале будущего года в Москве.

Здесь же, в Крыму, была сделана фотография, которая попала потом в газеты — «Шаляпин с семьей на отдыхе». Впереди стоит маленькая Иола Игнатьевна, над ней нависает огромный Шаляпин. Их лица серьезны и озабочены. Как будто они, сами того не подозревая, заглянули в будущее, которое их ужаснуло. Со всех сторон их облепили беззаботные, улыбающиеся дети. Это были последние ускользающие мгновения их большой семьи, несмотря на войну, относительно спокойной и мирной жизни…

Но семье Шаляпин уделял неизменно мало времени. «Спасибо тебе за письмо, — писал он Иоле Игнатьевне из Фороса вскоре после своего отъезда из Суук-Су. — Мне было жаль очень моих дорогих детишек, когда я представил себе их личики грустными после моего отъезда. Ну ничего, скоро будем все вместе».

Но вместе — это опять ненадолго, опять на считанные дни…

Новый 1917 год Иола Игнатьевна встречала с друзьями под городом Александровым, недалеко от Москвы. Шаляпин прислал ей поздравительную открытку: «Я очень рад, что ты сейчас в деревне и наслаждаешься чудным воздухом. Дай вам Бог здоровья и счастья, всего в наступающем году».

Новый год встречали с надеждой. Надеялись на то, что закончится война и жизнь постепенно наладится, войдет в привычную колею.

В начале 1917 года в Большом театре состоялась премьера оперы «Дон Карлос». Шаляпин не только впервые на русской сцене пел роль короля Филиппа II, но и принимал участие в постановке спектакля. В Белом зале дома на Новинском бульваре проходили репетиции оперы. Жесткий, требовательный режиссер Шаляпин безжалостно муштровал подопечных артистов, пытаясь добиться от них наилучших результатов. А потом, по окончании первого (и единственного для него в Москве) благотворительного спектакля, прошедшего 10 февраля с огромным успехом, он пригласил всех участников к себе домой на праздничный ужин и первый тост поднял за трудолюбие, намекая артистам на то, что им следует работать гораздо больше. В искусстве Шаляпин всегда стремился к совершенству.

В тот торжественный вечер, когда столовая дома Шаляпиных вновь ожила и заполнилась народом (среди гостей был и С. В. Рахманинов), когда в ней снова слышались шутки, смех и все вокруг говорили об искусстве, строили планы на будущее, делились своими творческими мечтаниями, — никто не мог предположить, что постановка оперы Верди станет последним ярким всплеском по-настоящему напряженной артистической деятельности Шаляпина в России…

А тем временем за окнами этого мирного дома сгущались тучи. События начинали развиваться угрожающим образом. В феврале в России разразилась революция. Иола Игнатьевна с детьми встретила ее в Москве, Шаляпин — в Петрограде. «Конечно, здесь пришлось пережить кое-какие тревоги, но слава Богу, все кончилось пока благополучно, — сообщал он Иоле Игнатьевне. — Теперь дела всякие уже налаживаются, и мы скоро заработаем снова. Надолго или нет, не знаю…»

В большинстве своем люди радовались падению монархии, отречению царя Николая II. Социал-демократические взгляды Шаляпина и его ближайшего друга Максима Горького не могли не отразиться и на шаляпинских детях. В февральские дни эти юные создания бегали по Москве с красными флажками и радовались свободе. Но что говорить о детях, если и сам Шаляпин — и не только он один! — приветствовал февральскую революцию. «Это великие и великолепные дни», — писал он Иоле Игнатьевне.