Для этого объяснения Шмидлингу понадобилось добрых полчаса.

– Когда будет смотр, вам надо рассказать это без запинки, ясно? – О предстоящем смотре он вспоминал часто и с сокрушением.

Дальше урок повел Вольцов – медлительность Шмидлинга действовала ему на нервы.

– Если я что не так скажу, вы меня поправите, – успокоил он Шмидлинга. Но у того почти не нашлось никаких поправок, пока Вольцов рассказывал о лафете с крестовидным основанием, о шасси, о верхнем и нижнем станке лафета, о домкратах и цоколе.

– Ишь какой шустрый малый! – похвалил его Шмидлинг, когда Вольцов стал объяснять, как орудие закрепляется на грунте, а также действие домкратов.

Вольцов перешел к описанию механизма наводки. Он сел на стальное сиденье механизма горизонтальной наводки, прикрепленное к правой стороне верхнего станка лафета, уперся ногами в педали, повернул рулевой маховик и поехал вместе с пушкой кругом, словно на карусели. Остальным тоже захотелось это проделать, но Шмидлинг погнал их от орудия.

Вольцов рассказал о действии тормоза отката, на котором покоился ствол, и воздушного накатника, приводящего ствол после выстрела в нормальное положение и заполненного «коричневой тормозной жидкостью». Все это он объяснял так, словно в жизни ничего другого не делал. Затем, перейдя налево, к подъемному механизму, он повернул ствол круто вверх, а потом опять вниз и наконец обратился к прибору для установки дистанционного взрывателя. Он несся вперед на всех парах. Шмидлингу взятый им темп внушал панический ужас, и он то и дело требовал повторения.

– Ну, а уж этого вы, поди, не знаете – как действует дульный тормоз? – спросил Шмидлинг.

– Чего тут не знать? Это же совсем просто!

Но тут, откуда ни возьмись, в орудийном окопе появился Готтескнехт; он уже, конечно, давно наблюдал эту сцену.

– Внимание! – заорал Шмидлинг.

Но Готтескнехт движением руки унял его рвение.

– Так, так, Вольцов! Для вас это совсем просто? Что ж, расскажите! Но если запутаетесь – предупреждаю: я поставлю вам плохо.

Вольцов смотрел на вахмистра, сощурив глаза и склонив голову набок.

– Разрешите мне, господин вахмистр, сначала оговорить один пункт.

– Ну, ну, слушаю с интересом, – сказал Готтескнехт. Вольцов часто заморгал и вытянул вперед шею.

– Я этого никогда не учил и не знаю принятых у вас терминов. Вам придется судить о моем объяснении по существу дела.

На лбу у Шмидлинга выступили капли пота.

– Вам придется… по существу дела… – повторил Готтескнехт с мечтательным выражением лица. И добавил: – Что ж, приступим!

– Дульный тормоз, – начал Вольцов таким тоном и с таким видом, как будто ему предстояло произнести стихотворение, – дульный тормоз навинчен на дульную часть орудийного ствола. При выстреле снаряд проходит через него, и когда дно снаряда на мгновение закрывает переднее отверстие дульного тормоза, рвущиеся вслед за снарядом пороховые газы в своем стремлении расшириться…

Сейчас он собьется, подумал Хольт.

– …проходят через отверстия в дульном тормозе, проделанные сбоку и выходящие в сторону, противоположную направлению выстрела. А это означает, – продолжал Вольцов, уже уверенный в победе, – что пороховые газы вырываются из дульного тормоза назад и этим сообщают стволу направленный вперед толчок, частично уменьшающий силу отката.

Шмидлинг издал глубокий вздох облегчения. Готтескнехт пристально посмотрел на Вольцова, и Вольцов спокойно выдержал его взгляд.

– Все в точности верно, – сказал Готтескнехт. Он вытащил записную книжку. – Получайте заслуженную единицу… Однако вы воззвали к моему чувству справедливости, Вольцов, и я не могу закрыть глаза на такой возмутительный факт, когда курсант берет на себя смелость назваться лейтенантом, чтобы вызвать на станцию машину,

Вольцов побледнел.

– А потому вот вам наряд вне очереди. Извольте ежедневно, ровно в двадцать один ноль-ноль, являться ко мне для чистки моих сапог. Согласитесь, что это заслуженное взыскание!

Наступило молчание. Вольцов не сразу собрался с духом для ответа. А затем:

– Господин вахмистр, – сказал он, – согласитесь, что вы не полномочны требовать от подчиненного личных услуг в качестве меры взыскания. Прошу наложить на меня взыскание, более отвечающее уставным нормам!

Дело дрянь, подумал Хольт.

– Вольцов, – ответил Готтескнехт, – я бы с удовольствием поставил вам единицу за проявленное мужество. Но это не мужество! Это наивность! Вы просто не знаете, чем это вам грозит! – И уже обычным деловым тоном: – Значит, по окончании занятий, явитесь ко мне для отбытия наказания.

– Слушаюсь, господин вахмистр.

Бросив еще на прощанье снисходительное «Продолжайте!», Готтескнехт удалился. Как только он исчез, Шмидлинг так шумно перевел дыхание, что Хольт подумал: чего ему бояться? Ведь он только инструктор!

– Эх, Вольцов, натворили вы делов, без ножа себя зарезали!

– А мне на… – отмахнулся Вольцов.

Унитарный патрон с гранатой, дистанционный взрыватель с максимальной продолжительностью действия в тридцать секунд, трубчатый бездымный порох в патронах… – вот что еще входило в программу их первого урока.

По окончании занятий все новички сошлись в столовой, бывшем буфете стадиона, где еще обедали старшие курсанты с другой батареи. На грубых деревянных подносах кучами лежала картофельная шелуха вперемешку с окурками и обглоданными костями. Вольцов размашистым движением руки смел со стола весь мусор – прямо на колени нескольким старшим курсантам. Их негодующие возгласы он подавил угрозой:

– Молчать, а не то нарветесь!

На обед был картофель в мундире и водянистый соус, в котором плавало несколько кусочков мяса. «Скверно, дальше некуда», – ворчал Феттер.

Земцкий, Шенке и Груберт, учившиеся на приборах управления огнем, сидели неподалеку и перебрасывались непонятными терминами, вроде «упреждение по высоте», «поправка на износ канала», «сумма метеорологических и баллистических поправок»… Они ужасно важничали. Земцкий рассказывал:

– Я обслуживаю дальномер… Он увеличивает в двадцать четыре раза!

– Заткнись! Никого это не интересует! – оборвал его Вольцов. – Всякий уважающий себя человек старается попасть к орудию.

За соседним столом все еще толковали об итальянском «путче», о телефонном разговоре Гитлера и Муссолини и, наконец, о новых воздушных налетах.

– Эссен опять бомбили. Оттуда сообщают о значительных потерях и разрушениях.

Хольт машинально уминал картошку. Мысль о разрушениях, об Эссене и Рурской области не покинула его и тогда, когда он лежал на своей койке, а Гомулка, склонившись над столом, усиленно строчил что-то в блокноте.

Сегодня непременно напишу Уте, говорил себе Хольт. Но мысль об Уте не гасила тайного страха. Напротив. «Все жертвы напрасны…» – звучало в его ушах. А что будет с Германией?

Он обрадовался, когда к ним в барак снова донесся голос Шмидлинга: «Выходи!» После двух часов строевой подготовки началось бесконечное заучивание утреннего урока; от постоянного повторения Хольт уже слышать не мог слов «лафет», «дульный тормоз», «дистанционный взрыватель». Это надо так вызубрить, чтобы помнить и спросонок, внушал им Шмидлинг. Да и Вольцов, чуть ли не в одно слово с ним, поучал их вечером, что память и сознание тут ни при чем, надо, чтобы вся эта премудрость въелась в плоть и кровь.

– Память может вам изменить, рассудок – угаснуть, но эта наука должна сидеть в вас, как условный рефлекс.

Вольцов отправился к Готтескнехту отбывать наряд, но предварительно догадливый малый обратился за советом к Шмидлингу.

– Это считается как рапорт, – пояснил ему тот. – Положено, чтобы в полной форме, на голове каска.

О столкновении между Готтескнехтом и Вольцовом много говорили в бараках. Надлер некоторое время наблюдал, как Вольцов усердно начищает вахмистру башмаки и ремень, а потом сказал с усмешкой:

– Когда Готтескнехт приказывает, Вольцов повинуется.

Феттер запустил в него шнурованным башмаком пониже спины, и Надлер счел своевременным обратиться в бегство.