– Дурак дураком и останется, – сказал он. И с усмешкой: – Маас прав, когда считает, что умом ты в мать, потому что жир у тебя явно от папаши!

Земцкий, стоявший у Феттера за спиной, стал потихоньку его накручивать:

– Этого ты ему спускать не должен!

Феттеру вся кровь бросилась в голову:

– Это… это… такое оскорбление… Сегодня же, в шесть у Скалы Ворона!

Вольцов удивился:

– Ты вздумал со мной драться?

– Ты оскорбил мой род! – кипятился Феттер. – Условия диктую я. К тебе явится Фриц, он мой секундант. – Земцкий усердно закивал.

– Я за судью! – протиснулся вперед Гомулка. Все стали уговаривать Феттера:

– Ты что, очумел? Да от тебя мокрое место останется.

Феттер чуть не плакал:

– А как же мой род?.. Он оскорбил честь моего рода!..

Из коридора послышался свист караульного.

В класс вошел Маас с аттестатами под мышкой, косо поглядывая поверх очков. Даже Вольцов был переведен в следующий класс, его выручили отличные отметки по гимнастике и истории, остальные оценки были у него самые плачевные. На улице он сказал Хольту, жмурясь от солнца:

– Прибыли вещи отца – все, что осталось. Пошли ко мне, распакуем.

Был удушливо жаркий день. Хольт и Вольцов в одних трусах стояли в кухне и набивали рот чем попало. Здесь уже давно не мыли посуды, раковины были завалены грудами грязных тарелок и кастрюль. На столе среди пакетов и остатков еды стояли бутылки красного вина, пустые и нераспечатанные. Вольцов, прихватив с собой молоток и стамеску и зажав под мышкой бутылку красного, повел Вернера в холл. Здесь на ковре стояли три больших ящика и два чемодана. Вольцов раздвинул тяжелые занавеси; в комнату ворвался яркий солнечный свет, заплясали тысячи пылинок.

– Выпей для начала глоток ротшпона.

Вино понравилось Хольту. Он тянул его из бутылки жадными глотками. Вольцов побросал в горящий камин доски от ящиков и принялся разбирать мундиры и брюки. Плевал он на плохие отметки, подумал Хольт. Собственный его аттестат еще терпим, но в характеристике Маас пришил ему «моральную незрелость и болезненное самолюбие». Ну да в зенитной части никто на это не посмотрит, рассудил Хольт.

– Видал? – воскликнул Вольцов. – Что ты на это скажешь? – Он вытащил из ножен офицерский кортик с рукояткой слоновой кости. – Конфетка, верно? Ну и воняет же из камина!

Хольт бросился открывать окно. Второй ящик был набит шкатулками, футлярами и дорожными сумками. В большом портфеле лежали бумаги, толстые пачки топографических карт, клеенчатые тетради, исписанные небрежным беглым почерком, ларчик с орденами, знаками отличия и всякой мелочью.

– Единственный наследник – я, – сказал Вольцов. – Если старуха не урезонится, отдам ее под опеку. Да погляди, какие чудеса! – воскликнул он. То были две – вернее, три – пистолетные кобуры. Вольцов открыл первую и вынул большой пистолет.

– Ч-черт! – захлебнулся Хольт от восторга. – Никак это «восьмерка»!

– Si vis pacem, para bellum[4] , – сказал Вольцов. – Отсюда и название – парабеллум. – Он вытащил магазинную коробку и оттянул затвор, оттуда выпал патрон и покатился по полу. А это – «вальтер», калибра 7,65, с ним я еще не знаком. – Третью кобуру Вольцов пододвинул Хольту, и тот вынул из нее маленький автоматический пистолет.

Он обхватил рукоятку и отвел назад затвор; оттуда вывалился блестящий патрон. Затвор, легонько звякнув, скользнул на место. А сейчас только согнуть палец и… я повелеваю жизнью и смертью!

– Бельгийский браунинг, – объявил Хольт, – калибра 6,35. По сравнению с этими пушками – игрушечка. Но хорош!

– Если нравится, – сказал Вольцов, – возьми его себе. – Он побежал наверх за чучелом куропатки и поставил его на каминную полку, на фоне блестящих клинкерных плиток.

Звонок. У порога стояли Гомулка и Земцкий. Хольт повел их к Вольцову. Вольцов сунул в рукоятку «вальтера» магазинную коробку. «Входите!» Он поднял пистолет и нажал курок. Выстрел грохнул с силою взрыва ручной гранаты. Пуля отскочила от каминной полки и рикошетом ударила в большую вазу, стоявшую в каком-нибудь метре от Гомулки. Сразу в нос ударил едкий запах пороха. Осколки вазы разлетелись над самой головой у Гомулки, но тот и бровью не повел.

– Мой тирольский штуцер разнес бы ваш клинкер вдребезги, – заметил он.

Вольцов поставил пистолет на предохранитель и положил его на курительный столик. – Ну, брат, и нервы у тебя, как я посмотрю! – сказал он. – Да и вообще неплохая закалка.

– Опупели вы тут! – пискнул Земцкий. – Садите из пистолетов почем зря, с вами без глаз останешься.

Вольцов принес бутылку красного вина.

– Раз уж вы здесь, будьте гостями! – Бутылка пошла по рукам.

– Ты перед всем классом нанес оскорбление Феттеру, – начал Земцкий. – Он говорит, что родителей он себе не выбирал, к тому же они его бьют смертным боем. Но родовая честь ему дороже всего на свете. Видали? Я сказал ему, что, если он не будет с тобой драться, все сочтут его трусом.

– Пусть не валяет дурака! – сказал Хольт.

– Бокс ему не с руки, так он, знаешь, что выдумал: вы будете драться на ножах!

Вольцов рассмеялся.

– Это не его идея! Он стащил ее у Карла Мая.

– Битье, видишь ли, ему осточертело. Отец его только вчера плеткой исполосовал. Он хочет твоей кровью омыть честь своего рода.

Гомулка улыбнулся.

– Что ж, Гильберт принимает вызов, – сказал Хольт. – Мы согласны на встречу в шесть часов у Скалы Ворона. Скажи только Феттеру, что у Гильберта это вырвалось невзначай, под горячую руку. По-моему, такого извинения достаточно. Поножовщина – это уж слишком!

– Нет, нет! – запротестовал Вольцов, – Он еще скажет, что я испугался!

– Над Феттером издеваются все, кому не лень, – рассудительно заметил Гомулка. – Он и озверел. Дома он козел отпущения. Вы понятия не имеете, что там творится. Я знаю наверняка – он ваших объяснений не примет.

– Не примет – не надо, – равнодушно сказал Вольцов. – А теперь проваливайте. Мне не до вас.

Друзья разгрузили последний ящик. Вся комната была завалена военным снаряжением. Один чемодан оказался набит патронами различных калибров, а под конец Вольцов обнаружил сигары – чуть ли не двадцать пять ящиков ароматных сигар. Нашелся и отцовский бумажник; в нем было триста марок с небольшим.

Вольцов опять поиграл «вальтером» и о чем-то задумался, склонив голову набок.

– Я тут обмозговал эту историю с Мейснером. Ведь это ему я обязан тем, что должен вытягиваться в струнку перед каждым шарфюрером. Он давно заслужил хорошую взбучку. Я согласен тебе помочь, но с этим надо спешить – ровно через неделю его забреют. Я встретил штаммфюрера Вурма, они с Бартом возглавляют нашу команду по сбору урожая. Напляшемся мы с ними! Так вот Мейснеру на той неделе являться.

– Когда мы вернемся, будет слишком поздно, – озабоченно сказал Хольт, – ищи тогда ветра в поле!

– Уж не собираешься ли ты все три недели торчать в деревне?

– А ты?

– Я смотаюсь!

– Куда? – спросил Хольт.

– В этом вся заковыка! Во всяком случае, здесь меня не будет до самого призыва.

Хольт задумался.

– Далеко ты не уйдешь. Теперь не то, что когда-то. – Но тут перед ним предстали одинокие горы, дикий безлюдный ландшафт, неоглядные леса… Пещера! – Я знаю одно местечко, – продолжал он внезапно охрипшим голосом. – Настоящий тайник! – И он рассказал Гильберту свое недавнее приключение.

– Пошли наверх, – предложил Вольцов. Он раскопал у себя топографические карты окрестностей. – Во всяком случае, это не Фострауэр, Фострауэр я знаю как свои пять пальцев… Ну-ка, покажи, как ты шел!

Хольт стал рассматривать карту.

– Вот я где проходил… через эти две деревни… Потом взял на север, обогнул какую-то нескончаемую гору, а потом двинул на западо-северо-запад и опять на север…

– Ты зашел куда дальше, чем думаешь. Фострауэр совсем в другом направлении. Видно, ты обошел гору Широкую и забрел еще дальше… В тех местах до черта каменоломен… Вот, очевидно, ты где побывал, в окрестностях Каленберга… подальше Брухшпице… Это не меньше тридцати километров отсюда…