Я изложил свою идею Теду и Дону, которые все это время скрывались по соседству. Печенье было пущено по кругу и уничтожено с очевидным удовольствием. Одна уже немолодая особа явно испытывала затруднения в связи с отсутствием зубов (что она не преминула тут и<е нам продемонстрировать). Однако она вышла из положения, ломая печенье на мелкие кусочки.

Пока женщины лакомились печеньем, они все время что-то мне говорили. Я улыбался им, старался выглядеть веселым, однако очень скоро понял, что они чего-то просят, глядя на меня и повторяя: «пипи, пипи». Это означало картинки, то есть привезенные нами фотографии жен и детей. По-моему, все на острове уже по нескольку раз видели эти фотоснимки, но, очевидно, им доставляло огромное удовольствие разглядывать их и обсуждать предполагаемые достоинства и недостатки наших близких.

На этот раз, однако, все получилось немного по-другому: женщины начали петь, обращаясь к фотографиям. Наверное, это была песня, подобная тем, которые поются в разлуке с близким другом, родственником или любимым человеком. Что-нибудь вроде: «Ах, если бы ты был со мною». Они спели песню каждой фотографии отдельно и пошли но домам, рассыпаясь в благодарностях. Вечер записи песен прошел успешно. Мы завязали прочные связи с местными дамами, разумеется, на строго братской или сыновней основе.

Мое пребывание на острове подходило к концу. Меня ожидали лекции, заседания комитетов, галстуки, ботинки, решения, конференции выпускников и студентов — словом, все ужасные атрибуты так называемого цивилизованного мира. Почему нельзя совместить все это с удовольствием? Сохранить медицину, искусство, науку, но избавиться от зимы вместе с теплой одеждой. Я выкинул из головы все эти мысли; у меня была еще целая неделя впереди, и я решил жить настоящим.

По расписанию нас должны были взять на борт 12 сентября. Днем 4 сентября, когда мы разбирали образцы, собранные утром, над островом пронесся крик: «Корабль!» Меня охватила паника. Они обманули нас и приехали раньше времени. Я с трудом заставил себя выйти на берег, чтобы узнать, что же это за корабль.

Это был эсминец, совершающий обычный объезд островов. Дон, у которого еще было впереди два месяца, мог позволить себе спокойно относиться к происходящему; он отправился с Яни в маленьком каноэ на корабль. Там их вдоволь угостили мороженым, молоком, пирожными и тому подобными деликатесами. Наконец они вернулись с грузом отсыревших сигарет и размокших журналов, так как на обратном пути их дважды захлестнуло шквалом.

Приход корабля был убедительным напоминанием о неизбежном отъезде с Ифалука, но, помню, во мне все же теплилась слабая надежда, что мир, может быть, забудет нас. Однако всерьез на это рассчитывать не приходилось, поэтому Тед и я старались устранить все недоделки в нашей работе. Мы просмотрели материалы переписи, хозяйство за хозяйством, вместе с Томом и вождями еще раз проверили паши записи об использовании различных растений. Тед продолжал упаковку своих этнографических образцов — тесел, моделей каноэ, всевозможных плетений и тому подобного. Я лихорадочно пытался собрать коллекцию насекомых; помимо того, мы с Доном делали все возможное, чтобы завершить нашу работу о ящерицах. Эти ящерицы без особого труда обводили пас вокруг пальца, и только позднее, уже после моего отъезда, ифалукские малыши наловили их по древнему ребячьему способу.

Нам становилось грустно при мысли о расставании с Ифалуком, да и ифалукцы явно сожалели о том, что мы с Тедом уезжаем. Они звали нас в гости, приносили подарки, считали, сколько дней осталось до отъезда, и спрашивали, когда мы приедем снова.

Молодежь острова устроила для нас, вечер и готовилась к нему несколько дней. Это был вечер для очень узкого круга, только для тех парней, которые непосредственно работали с нами, — ни скучных стариков, ни «начальства». Они знали, что нам нравится перебродивший сок кокосовых орехов, который на Ифалуке называют тубвой. Вожди запретили сбраживать сок. Поэтому Яни решил осторожно выяснить, не будут ли вожди возражать, если нас на этом вечере угостят тубвой, на что получил косвенное разрешение. Ребята запасли омаров, кокосовых крабов и другие деликатесы. Предполагался настоящий пир.

Так оно и было. Вечер состоялся на школьном дворе. Пришли только приглашенные гости (а я-то думал, что никакое ограничение списка гостей невозможно на Ифалуке, где все составляют единую общину). Тубва наполнила сердца всех присутствующих теплым чувством хорошей дружбы. Мне действительно понравился этот приятный кисловатый напиток, по вкусу напоминающий хороший сидр. В этой мягкой, теплой, пронизанной лунным светом атмосфере действительность как-то теряла свои острые проблемы, все люди казались братьями, а мир — раем.

А потом, в последний вечер, прием устроили вожди. На этот раз собрались все жители острова. Здесь мы тоже пили тубву! Все были очень веселы, но в то же время грустили, потому что вскоре предстояло расставание.

Около двух часов ночи меня разбудил тихий голос Тавелимала: «Марстон, Марстон, корабль идет!»

Я заставил себя подняться с постели и побрел к берегу. Там, за лагуной, виднелись огоньки корабля, ставшего на якорь с внешней стороны рифа. Запад намеревался увезти пас в точном соответствии с расписанием.

Шел нескончаемый проливной дождь. Вода ручьями сбегала с крыши дома, с обвисших листьев пальм. Целые потоки стекали по стволам деревьев в железные бочки для дождевой воды, монотонно стуча по стенкам. Даже в помещении было сыро. Я выглянул из Фан Напа. Дом хозяйства Соумат едва виднелся сквозь завесу ливня.

Я сел за старый рабочий стол Марстона, который стал теперь моим. В машинку вложен белый лист бумаги, на нем заголовок: «Дневник Эббота, 13 сентября 1953 года». И больше ничего. Но сегодня не 13-е, а 18 сентября. Значит, прошло пять дней. А казалось, гораздо больше. Я посмотрел на последнюю короткую запись Марстона Бейтса: «Итак, корабль пришел». Вот и все, ни советов, ни веселых шуток или слов ободрения остающимся, ни прощаний. Эти три слова живо напомнили мне день его отъезда.

«Метомкин», корабль Управления подопечной территории, пришел в назначенное время и остановился за островком Элла. В бинокль было видно, как от него направился к берегу катер. Я возвратился в Фан Нап. Тед торопливо упаковывал последние мелочи. Марстон молча сидел на ящике из-под консервов, уставившись в пол. Он не смотрел на корабль и не хотел ни с кем разговаривать. Я снова пошел на берег.

Катер скользил по спокойной лагуне. Теперь мы уже могли разглядеть машущих нам людей. Начали собираться ифалукцы: молодежь — на берегу, а те, кто постарше, — в тони на траве перед Фан Напом.

Катер круто повернул на восток, замедлил ход и наконец, пройдя между двумя рифами, мягко причалил к берегу.

Команду катера составляли темнокожие парни с Палау, рядом с ними вновь прибывшие казались странно бледными. Джош Трейси, высокий худощавый геолог из штата геологической экспедиции на Гуаме, неловко спрыгнул в воду, подняв столб брызг, и, улыбаясь, пошел к берегу. За ним последовал гидролог Управления подопечной территории Тед Арноу, человек с копной густых черных волос и небольшими усиками. Следующим был зоолог из Смитсоновского института Фредерик (Тед) Байер, гибкий, словно без костей. Затем ихтиолог Боб Рофен из Фонда Джорджа Вандербильта, в большой шляпе и пестрой гавайской рубашке. Мы пожали друг другу руки, разгрузили шлюпку и направились в Фан Нап засвидетельствовать свое почтение вождям и всем остальным.