Литмир - Электронная Библиотека
A
A
Остров Ифалук - i_008.jpg
Янисеман подстригает свою дочь

Мы вернулись к нашей обычной жизни, искренне радуясь тому, что гости быстро уехали и не помешали нам провести очередные наблюдения за рыбами. Вечером пришел Яни с сообщением, что съели за день в хозяйстве Фалепенах. Четырнадцать членов этого семейства уничтожили пять фунтов плодов хлебного дерева, семь фунтов четырнадцать унций пулакса, три бутылки тодди, четыре куска копченой рыбы бонита общим весом около четырех фунтов, а также мякоть одного спелого кокосового ореха.

Яни и Дон завязали одну из своих обычных длительных дискуссий, в результате которых английская речь Яни быстро совершенствовалась. На этот раз, согласно записям в дневнике Дона, разговор шел на тему «пищевая цепочка» — человек поедает крупную рыбу, которая съедает рыбу помельче; эта последняя поглощает различных мелких обитателей океана, которые в свою очередь питаются микроскопическими морскими растениями.

Не знаю, как далеко Дон зашел в своих рассуждениях о «пищевой цепочке» (удалось ли ему объяснить Яни сущность фотосинтеза и роль микроскопических водорослей лагуны), однако в дневнике он отметил, что Яни довольно быстро разобрался в этом вопросе. Казалось, что Яни всегда все понимал. Мне нередко приходило в голову, что, если бы не случайные обстоятельства, связанные с географией, экономикой и особенностями культуры, он стал бы доктором философии Гарвардского университета.

Мы познакомились еще с одним видом еды ифалукцев — земляными крабами (Cardiosoma), которые здесь носят название рахомов. В бундоках мы всюду наталкивались на их норы; однако днем они редко покидают убежище. Яни сказал нам, что в это время года (май, июнь и июль) крабы выползают из нор три ночи в месяц, во время полнолуния (с которым связаны высокие вечерние приливы), и направляются на океанский берег атолла для откладывания личинок. Именно тогда их и ловят в больших количествах.

Казалось, что ифалукцы и крабы одинаково умеют определять наступление этого периода, хотя нам легче было понять это чувство времени у людей, чем у крабов. Тед во время первой поездки на остров довольно тщательно разобрался в календаре Ифалука. Он не нашел слова, соответствующего понятию «год», и каких-либо способов записи числа прошедших лет. Однако ифалукцы различали два сезона. Вместе взятые, они, должно быть, составляли год: ванг — период восточных пассатов, раг — период штилей и переменных, по преимуществу западных, ветров. Раг, длящийся с апреля по ноябрь, значительно продолжительнее ванга. Кроме того, островитяне точно определяли фазы лупы. У них были названия для всех двенадцати лунных месяцев и специальные термины для обозначения каждой ночи лунного цикла. Таким образом, словарь ифалукцев позволял без труда различить ночи полнолуния (полнолуние приходилось на начало сезона западных ветров).

О том, как угадывали этот период крабы, мы можем только догадываться. Конечно, многие биологические явления происходят в определенное время, которое устанавливается с гораздо большей точностью, чем откладывание личинок крабами. Это связано с внутренними физиологическими ритмами, которые часто управляются каким-то специфическим фактором окружающей среды, например продолжительностью дня или температурой воздуха. В центральной зоне тропиков, где условия среды в течение года отличаются поразительным постоянством, проведено еще слишком мало экспериментов, чтобы можно было сказать, какие именно факторы определяют время цветения растений или размножения животных. Что касается крабов, то основной ритм — созревание икринок раз в год — определяется физиологическими факторами; то же обстоятельство, что крабы спускаются к воде для откладывания личинок только в течение трех определенных ночей, зависит, по всей вероятности, от приливов или от освещенности. Норы крабов в земле достигают уровня воды, которая в них поднимается и опускается в зависимости от приливов и отливов. К тому же крабы выходят на охоту каждую ночь, они могут ощущать изменения интенсивности лунного света.

В нашу первую крабовую экспедицию мы отправились на внешний берег Фалалапа. Ночь была светлая, лунная. Мы ожидали, что увидим берег, кишащий крабами, старающимися освободиться от своего бремени, и людей, пробирающихся среди этой массы крабов и черпающих их ковшами.

Вместо этого нам открылась совершенно иная картина. Прибрежный пляж, залитый мягким лунным светом, сначала показался нам пустынным; слышен был только слабый шум прибоя. Однако при свете фонарей мы вскоре заметили группы людей, укрывшихся в густой тени прибрежных зарослей на расстоянии примерно футов сто пятьдесят одна от другой; все они соблюдали полное молчание. Почувствовав, что наши фонари явно мешают, мы выключили их и быстро пошли вдоль берега в поисках свободного участка, на котором могла обосноваться наша партия.

Вскоре мы поняли, что эта охота представляет собой своего рода соревнование в осторожности между крабами и людьми. Крабы боком ползли к краю зарослей и прятались там. Казалось, они выжидали подходящего момента, чтобы незаметно перебежать через открытый, усыпанный коралловыми обломками склон, ширина которого во время полного прилива составляла футов пятнадцать. Наконец они решились выползти на открытое место, и мы могли видеть, как в каких-нибудь тридцати футах от нас по пляжу двигались загадочные темные силуэты. Дон наблюдал, как одна из самок вползла в воду, постаяла минуты две недалеко от берега и за это время от икряной массы, прилепившейся к ее брюшку, отделилось много тысяч свободно плавающих личинок.

За два часа мы поймали около пятидесяти крабов. У них очень сильные клешни, и иногда даже самые опытные ловцы получают порезы. Вся хитрость состояла в том, чтобы схватить краба за спинку панциря, до которой он не может добраться клешнями.

Постепенно пляж обозначился полосой маленьких костров, на которых ифалукцы пекли только что пойманных крабов. Больше всего ценилась икряная масса, по вкусу напоминающая икру калифорнийской сельди; довольно много вкусного мяса можно было найти не только в клешнях и лапках, но и в самом тельце краба.

В ту первую ночь мы были слишком увлечены таинственностью всего происходящего, чтобы заниматься наукой. Но на следующую ночь решили, что будем прежде всего учеными.

Вечером Дон давал очередной урок английского языка. Теперь у него было около дюжины постоянных учеников; усевшись на корточках в кружок за Фан Напом, они около часа упорно трудились над английскими словами при ярком свете двух керосиновых ламп. В этот вечер роща кокосовых пальм была так ярко освещена лунным светом, что я не мог работать в столь романтической обстановке и пошел побродить.

Однако скоро я заметил, что с лунным светом творится нечто странное — из серебристого он стал красноватым. Сама же луна казалась зловещей и воспаленной. Меня охватило чувство паники: наверное, в строгом порядке космоса произошло что-то неладное. Через несколько минут все стало ясно — черная тень земли надвигалась на диск лупы. Мы находились в полосе полного или почти полного затмения. Я позвал тех, кто занимался, — они ничего не заметили из-за яркого света фонарей. Ученики Дона, позабыв об уроке, уставились на луну. «Алусы, алусы», — прошептали они, и мне вдруг стало понятно, что такое явление может вызывать суеверный страх.

В этот момент педагогическое дарование Дона проявилось в полную силу: при помощи двух кофейных чашек и керосиновой лампы он объяснил слушателям происходившее явление. Получилось вполне профессионально и убедительно; однако гнетущее чувство, вызванное странным красноватым лунным светом, прошло не сразу. До этого мне никогда не случалось наблюдать затмение лупы, и уж тем более из рощи кокосовых пальм в Южных морях.

Захватив с собой наволочки, чтобы складывать добычу, мы с Доном отправились на океанский берег ловить крабов. В этот вечер их было не так много. Стало трудно сосредоточиться на ловле: мешал магический лунный свет. Кое-как нам удалось все же поймать восемь самок, еще не освободившихся от бремени, и мы направились домой. Однако чарующая сила лунного света была так велика, что мы не могли заниматься наукой — взвешивать и измерять крабов. Наволочка с добычей была оставлена до утра. Я уселся на бревно и стал смотреть сквозь ветви пальм на серебряную лагуну, пока москиты не прогнали меня в кровать под защиту сеток. Дон, неизлечимый романтик, допоздна писал при лунном свете стихи (в такие минуты он становился нечувствительным к укусам москитов). Между прочим, он не разрешил мне цитировать свои стихотворения.

27
{"b":"208076","o":1}