У каждого из людей есть свой персональный кеволеч. Он появляется сразу же после рождения с первым криком младенца. В начале он очень маленький и ему трудно мешать людям. Поэтому-то дети такие общительные и непосредственные, у них нет комплексов, и они всегда вместе. Со временем кеволеч, питаясь людскими страхами, предрассудками и глупостью, растет. Иногда к старости люди понимают, что нельзя его кормить и кеволеч начинает сохнуть от голода, но не умирает. Его можно только убить. Собственными руками».
Когда буквы исчезли, Ветеран посмотрел на Сову, которая уже открыла глаза.
– Ну, что, воин, попробуешь победить этого темного фантома.
– Да.
Ветеран без промедления схватил кеволеча, стоящего между ним и Совой и начал его душить.
– Что ты делаешь?! Отпусти! Отпусти меня!
Крик птицы охладил ярость воина, и он увидел, что держит за горло Сову.
– Ха-ха-ха-ха-ха!
Смех Совы острым лезвием прошел по сердцу Ветерана.
– Куда тебе, старому вояке, уловить тонкую грань между человеком и кеволечем! Это великое искусство!
– Можно я попробую еще раз?
– Хорошо, попробуй.
Ветеран внимательно посмотрел на Сову и задумался. Он вспомнил недавнюю битву, погрустнел. Затем улыбка невольно расслабила его уста – парусник его детства промчался по его мыслям. А вот и кеволеч проскочил! Но он не дал ему уйти! Ловко схватив, он начал его душить. Тот извивался, истошно визжал, но, в конце концов, испустил дух. Лицо Ветерана озарилось, тело стало как бы легче, воздушней. Все окружающее засверкало. А Сова? Ему на секунду показалось, что вместо нее на планшире сидит маленький божок и улыбается.
Как убить кеволеча
Это упражнение нужно проделать заблаговременно до намечаемого общения в закрытом помещении без яркого света.
Ноги на ширине плеч. Руки вытянуты вперед, ладонями внутрь. Шея кеволеча находится на уровне носа (кеволеч чуть выше нас). Глубоко вдохните и, резко схватив его, начинайте на шумном продолжительном выдохе душить его в течение 3–5 секунд. Делайте это энергично с полным напряжением сил. Сразу же после этого резко расслабьте руки (как бы бросьте их вниз). Если вы чувствуете, что кеволеч еще жив, повторяйте упражнение до тех пор, пока не ощутите, что он уже уничтожен. Своего кеволеча вы убили, и он не будет мешать вам минимум неделю, пока вновь не воскреснет.
Отдай долги, в поход собираясь, можешь ведь не вернуться
Скрипя деревом, шлюп нес старого воина по волнам моря и времени. В задумчивости стоял он на палубе и наблюдал, как величественно парил в воздухе поморник. Неожиданно из трюма послышался шум. Ветеран, с трудом передвигая холодеющее тело, спустился вниз. Там он, лишенный всеми произошедшими ранее событиями способности удивляться, обнаружил Берга, соратника по оружию. Тот полулежал на каких-то тюках спиной ко входу и что-то сосредоточенно делал. Ветеран подошел к нему вплотную и заглянул через плечо. У Берга в руках была глина, и он из нее лепил, от усердия даже слегка сопя.
– Эй, Берг, дружище! Так ты жив! Как ты из мясорубки той кровавой выбрался?
– Жив, жив еще пока. Спешить, спешить надо.
– Да ты весь в крови!
– Это ничего, ничего. Не мешай только. У меня времени совсем мало. Разрешили не надолго.
– Хорошо, хорошо! Не буду мешать, только скажи, что ты делаешь?
– Потом, потом…
Ветеран в недоумении отступил вглубь трюма. Он отчетливо вспомнил, как на Берга обрушился страшный удар двуручного меча и тот, истекая кровью, рухнул на палубу. «Неужели выжил… Или нет…»
– Чашку я делаю, – вдруг заговорил неожиданно спокойным голосом Берг. – В детстве такую же разбил. Любимая она у матери была. Всегда она из нее пила. А я разбил. Случайно, конечно. Плакала мать очень. Но меня не ругала. А за что? Я же не специально разбил. А от того, что не ругала, еще тяжелее было. Я тоже плакал. Сильно плакал. Осколки собрал, а склеить не могу. Вроде бы чашку разбил, а, казалось, что матери сердце. Плакал, губы кусал. Потом забыл. Сейчас уходить пора, вот и вспомнил. Завершить все надо прежде, чем проститься со всем. Иначе, себя-то я знаю, маяться там буду.
– Так ты уже, что ли…
– Да какая разница! Ладно, поговорили! У меня еще дел много: обжечь надо, разукрасить. Ну бывай! Встретимся еще!
Поднявшись на палубу, озадаченный Ветеран подошел к Сове. Но та, опережая вопрос, сказала:
– Не спрашивай. Сам думай, Ничего не скажу. Итак, как с маленьким, с тобой вожусь.
«Чего это она разошлась?»
Он отошел, сел возле борта на палубу. Мысли роились в голове, словно встревоженные пчелы. Но одна все же выделялась. Она-то и хмурила лицо старого вояки.
«А все ли я склеил перед тем, как уходить? Уходить?… А может быть, я уже ушел?»
Кто подарил нам жизнь, того мы вечно будем вспоминать в молитвах
Прошел день, нищий на события. Ушло за горизонт светило. В сумерках воин спустился в трюм и устроился на ночлег. Не успел Ветеран провалиться в блаженную пропасть сна, как его кто-то осторожно потряс за плечо.
– Сова, опять твои штучки! – зло пробурчал он.
– Ты только не удивляйся, старший. Это я, Эрд.
– …Но, но… Ты же погиб! Я своими глазами видел: две стрелы в тебя попало.
Постой, постой, дай огонь зажгу. Так вот же они, стрелы, торчат!
– Да, погиб я, погиб. Не волнуйся ты так. Не мог я там оставаться, пойми. После боя мертвых родственники опознают, потом хоронят. А я у матери один. Меня найдет – сразу ума лишится. А не найдет, будет думать, что я, может быть, жив, или в плену, или еще что…
– Так, а как же ты здесь… оказался?
– Да вот так и оказался. Когда захочешь мать сберечь, и не такое еще сможешь.
Ветеран пошевелил губами, но звуки не вышли наружу. Эрд прилег невдалеке от него, и лунный свет упал на его молодое лицо. Оно было белым, как первый снег. Мука не отражалась на нем, но была скорбь. Тихая скорбь юноши, многое не познавшего в этом мире перед гибелью и потому только интуитивно понимающего, что он потерял, потеряв жизнь.
«Зачем они мне все являются? И Берг, и молодой? Может еще кто придет? Или это я к ним уже пришел?»
Вилась веревочка, не вышла бы коса
Вот уже и внутренняя ткань нашей невеселой повести начинает с треском рваться, испытывая колоссальное напряжение, вызванное неведомыми силами. Хотя, извините, нет, этот треск – это треск грома приближающейся грозы.
Любил погреться мотылек, да, видно, чересчур
Раскат грома, словно слившийся воедино залп тысячи орудий, разорвал глухую тишину открытого моря.
«Поздно. Уже совсем поздно», – почему-то подумал Ветеран. Молнии, словно гигантские огненные столбы, на доли секунд подпирали небосвод.
«Сова… Где Сова?!» – вдруг спохватился он.
Тяжелейшее испытание ожидало воина. Как будто предчувствуя это, взгляд его, казалось, целую вечность плелся в сторону места, на котором обычно сидела Сова. Яркая вспышка очередной плазменной стрелы осветила палубу. Время остановилось. Молния не погасла. Гром грохотал, не переставая.
Сова взглянула на Ветерана в последний раз своими бездонными глазами, взмахнула крыльями и исчезла для него навсегда, растворившись в воздухе. На палубе, точно там, где только что была Сова, лежало бездыханное тело. Его тело.
«Поздно! Совсем поздно!» – неслось внутри сущности Ветерана.
Текущие события, тут же переходящие в воспоминания, напоминали изощренный калейдоскоп.
Дух его медленно поднимался ввысь и слушал, как внизу мало-помалу затихает гроза.
Ему еще до конца не верилось, что все уже позади. Печально оглядываясь по сторонам, прощаясь с материальным миром, он испытывал невыносимую тоску – тоску расставания с Землей, Океаном, Солнцем, грозой, разбитым кораблем, Совой и людьми. А когда самый последний раскат грома грозно грянул завершающим аккордом, ему стало ужасно больно и обидно за то, что такие простые и понятные для человека мысли о мире и единстве пришли к нему так поздно. Слишком поздно.
