Прошел еще год. Джесси уже полностью отвечала стандартам своей породы. Это была крупная, красивая, черного, без подпалин цвета овчарка, и прохожие невольно задерживали на ней взгляд, когда она рядом с хозяином шла по улице. Иногда Гена доверял Джесси нести фотоаппарат. Для неё это было целым событием. С поднятой головой, держа фотоаппарат в зубах за тонкий ремешок, она важно вышагивала рядом – гордая оказанным доверием. Иногда Гена заходил в какие-то здания; здания были разные: большие и маленькие, и пахло из их дверей тоже по-разному – съедобным или несъедобным. Перед тем, как зайти, он отводил Джесси чуть в сторону и давал команду: «Сидеть», клал перед ней пакет либо сумку и давал другой приказ: «Охранять». Джесси прекрасно понимала, что должна сидеть и ждать пока хозяин вернется, и никто, кроме него, не должен прикасаться к вещи, над которой было произнесено священное «охранять».
Порою можно наблюдать, с каким упоением люди выполняют работу, которая им нравится. И, когда труд в радость – это хорошо и полезно. Собаки, наверное, в этом мало отличаются от людей. Если бы кто наблюдал за Джесси, охраняющей положенную перед ней кладь, то не сказал бы, что это скучающая собака. Казалось, она вся была поглощена выполнением своего задания. Её взгляд был устремлен на дверь, и всякий раз, когда она открывалась, Джесси нетерпеливо переступала передними лапами в надежде увидеть хозяина; и она подозрительно косилась на людей, которые, по её мнению, уж слишком близко подходили к охраняемой вещи. Но, даже увидев выходящего Гену, она лишь чуть слышно, взволнованно поскуливала, ни на секунду не покидая своего поста. А ей так хотелось броситься ему на грудь и лизнуть в лицо! Ведь она так скучала и, если честно, очень переживала, что он не придет. Но все, что она себе позволяла – это лишь радостно вильнуть хвостом, когда хозяин поднимал с земли свою кладь. Ведь не пристало же ей, породистой собаке, вести себя как легкомысленная дворняжка, да еще когда рядом столько незнакомых людей.
Подростковый мир – мир конфликтный, непредсказуемый. Вместе с тем, как у Гены появился друг, он успел нажить себе и врагов. И это были все тот же Крендель и двое его приятелей по прозвищу Клин и Чика; все они учились в этой же школе в параллельном пятом «Б». Крендель был старше своих одноклассников, так как ухитрился два года кряду остаться в пятом классе на второй год. Репутация второгодника и отъявленного хулигана давала ему определенный вес, поэтому в отношении Гены он чувствовал себя на высоте. И не упускал случая подначить его, крикнув что-то, типа: «Эй, колхозан, пошли репку дергать!» или же толкнуть плечом так, что Гена отлетал на несколько шагов в сторону. Гена терпел и сносил эти толчки и насмешки и, хотя Вока уже не раз разговаривал с Кренделем, тот унимался лишь на малое время. Конечно, так не могло продолжаться бесконечно долго. На одной из перемен Гена зашел в туалет и наткнулся на Кренделя, который сидел на подоконнике и, скорее всего, ждал, у кого стрельнуть сигарету. Увидев Гену, он спрыгнул с подоконника и, подойдя, с насмешкой спросил:
– Слышь, колхозан, у тебя случайно закурить не найдется?
– Не курю, – ответил Гена и хотел, было, пройти мимо, но Крендель загородил дорогу.
И тут Гену словно прорвало. Неожиданно для себя, – и тем более для Кренделя, он схватил его за грудки и с силой отшвырнул в сторону. Мотнувшись, Крендель растянулся на полу, но быстро вскочил и бросился на него. Они сцепились и, отвешивая удары, принялись таскать друг друга по туалету. Конец драке положили старшеклассники – они растащили их, тяжело дышащих и рвущихся в бой, в разные стороны. В класс Гена вернулся с разбитым носом и приличной шишкой на лбу, а Крендель – с синяком под левым глазом. После уроков Гена и Вока вышли из школы и увидели Кренделя, Клина и Чику, стоящих невдалеке от входа. Те тоже заметив их, не спеша двинулись навстречу и, не доходя пару шагов, остановились. Синяк у Кренделя был приличный и лишь только набирал цвет. Он некоторое время исподлобья смотрел на Гену, затем вдруг улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, превратив из угрюмого хулигана в добродушного паренька, которым он, скорее всего, и был на самом деле, – а хулиган был всего лишь образом, в который Крендель прочно вжился. Затем он так же неожиданно протянул руку.
– Ну, что, колхозан, мир?
– Мир, Крендель. – Чуть помешкав, пожал протянутую руку Гена.
А Вока, уже готовый защищать друга, лишь покачал головой.
– Чудеса, да и только…
Михаил Иванович и Людмила Александровна были только рады, что у Гены появился такой друг как Вока. И, несмотря на его юный возраст, величали уважительно – Володя. Спокойный, уравновешенный Гена тоже понравился Вокиной семье. Семья у Воки была простая – рабочая. Отец – Василий Семенович, водил рейсовый автобус; был он среднего роста, широк в плечах, стриженные под канадку густые темно русые волосы, чуть тронутые сединой на висках, открытый взгляд, простота в общении, честность в поступках, умение смеяться весело и заразительно завершали его словесный портрет. Мать Воки – Полина Алексеевна – работала медсестрой на станции скорой помощи. Высокая, даже чуточку выше своего коренастого мужа, волосы – соломенного цвета, всегда гладко зачесанные и перехваченные на затылке, волнисто и густо ниспадали на спину, взгляд карих глаз был добр и участлив. От неё веяло душевным теплом и семейным уютом. Кроме Воки в семье были еще два его старших брата и младшая сестренка Катя. Жили они дружно. Вся семья посещала евангельскую церковь, поэтому в комнатах на стенах висели плакаты с библейскими изречениями. Подобное в атеистическом обществе не приветствуется, если не сказать больше – воспринимается враждебно. И если не подвергается гонениям, то уж насмешкам – точно. Но Вока выстроил свои отношения со сверстниками так, что они остерегались говорить ему что-то унизительное или оскорбительное по поводу его веры, во всяком случае, в глаза. В нём каким-то удивительным образом сочетались христианская добродетель и воинствующий дух. А крепость его кулаков испытал на себе уже не один насмешник.
Если твой друг ходит в церковь, а ты в это время сидишь дома, то рано или поздно ты тоже пойдешь вместе с ним; хотя бы из любопытства. И когда это случилось, Гена очень удивился, что они пришли к обыкновенному зданию из белого кирпича со строгим крестом на фасаде. А он-то, было, надеялся увидеть нечто величественное и грандиозное, устремившиеся ввысь золотом куполов, увенчанных вычурными крестами; а внутри – иконы, дым курящегося ладана и монотонный, говорящий нараспев голос священника… То есть примерно то, что он видел внутри небольшой церквушки, когда ездил с бабушкой в соседнее село – святить на Пасху куличи и крашеные яйца. Тогда им пришлось выстоять длинную очередь, и священник с черной густой бородой, растущей от самых глаз, говоря что-то нараспев, окропил водой принесенные яства. Потом бабушка купила тонкие свечи и, зажигая, ставила их перед иконами и подолгу молилась перед каждой, часто крестясь и кланяясь. Дома, в углу бабушкиной комнаты, тоже были иконы. На самой большой, что стояла в центре иконостаса, был изображен человек с узким худым лицом и строгим пронизывающим взглядом больших черных глаз, для которых, как казалось Гене, не существует ничего тайного. Бабушка говорила, что это – Иисус Христос, Божий Сын, который пришел на землю, чтобы спасти людей от грехов, и он знает всё – и прошлое, и будущее. Иногда, когда бабушки не было в комнате, маленький Гена, вставал на табурет и, глядя прямо в его глаза, спрашивал:
– Иисус, Иисус, Божий Сын, скажи мне о моем будущем! – И, вслушиваясь, трепетно замирал.
Иисус молчал, но Гене казалось, что Его взгляд теплел, становился ласковым и одобряющим, словно Иисус знал о нем что-то хорошее.
Когда они зашли в здание, Гена удивился еще больше – длинный зал, два ряда стульев с проходом посередине; сцена, на ней – кафедра, с правой стороны зала – длинный балкон. Всё это больше походило на сельский клуб, чем на церковь. Они пришли поздно, зал уже был полон, и только в заднем ряду оставалось несколько свободных мест. И когда они уселись, Гена увидел, что на балкон стали выходить люди. Те, у кого в руках были музыкальные инструменты, прошли в правую его часть, где еще раньше он заметил фортепиано, – за него села девушка. Остальные заняли левую сторону балкона до самой его середины, образовав классическое построение хора в три ряда.
