– Это церковный хор, – шепнул Вока. – А вон, смотри, в середине второго ряда – Павел и Никита.

Присмотревшись, Гена увидел двух старших Вокиных братьев. Перед хором, как и положено, стоял дирижер – черноволосый, худощавый мужчина лет тридцати, в черном фраке. Он повернулся к музыкантам, взмахнул палочкой, и в зал полились звуки музыки. Дирижер сделал знак певцам, и тут же послышалось тихое пение; оно становилось громче и громче.

– Это хвала Богу, – шепнул Вока на ухо Гене.

Происходящее действительно трудно было назвать как-то иначе. Это была именно хвала Богу в исполнении обыкновенных людей, наполненных особой благодатью. Зал подхватил песню, и она мощно зазвучала под сводами церковного здания. И хотя Гена не знал слов песни, его не покидало чувство, что он – один из участников этого величественного восхваления.

В прошлом году Гена ездил с отцом, на Новогодние праздники, в соседнее село, к родне, в гости. Дети родственников – Витька со Степкой, уговорили его пойти на школьный Новогодний вечер. И лишь они зашли в клуб, как те сразу же растворились в пестрой веселящейся толпе, оставив Гену одного. Он стоял посреди всего этого разодетого веселья, чувствуя себя посторонним, и жутко сожалел, что вообще согласился прийти на этот чужой для него праздник. В церкви, Гена тоже почти никого не знал, но не чувствовал себя как сбоку припека, – как тогда, в школьном клубе, – наоборот, с самого начала, его не покидало ощущение, что он участник всего, что происходит вокруг.

Хор закончил петь, и к кафедре вышел седовласый мужчина в возрасте.

– Приветствую вас, возлюбленные Господом братья и сестры! – непривычно для Гены поприветствовал он сидящих в зале. Но что-то встрепенулось в груди от этих слов: «Возлюбленные Господом!». Ведь это относится и к нему!

– Это наш пастор, Филипп Николаевич, – шепотом комментировал Вока.

Пастор попросил всех встать для совершения молитвы. До этого Гена слышал, как молилась бабушка; у Воки в семье тоже молились, когда усаживались за стол, так что ничего нового или необычного для него в этом не было. Ну, разве что кроме некоторых непонятных словосочетаний, но о них он решил спросить у Воки потом, после… Но все же не выдержал – спросил:

– Слышь, Вока, а что такое «открыть ум к разумению Писаний?».

– Это значит, чтобы ты понял, что в Библии написано, – тихо ответил Вока.

– Аминь! – закончил молитву пастор.

– Аминь! – эхом отозвался зал.

– Аминь, – вместе со всеми произнёс Гена.

Филипп Николаевич открыл Библию, окинул взглядом прихожан и сказал, что проповедь, которую он сегодня собирается прочесть, будет о Божьей мудрости. И хотя Гена внимательно слушал проповедь, он мало что из неё понял. «Наверно, так и не открыл мне Бог ум к разумению Писаний», – с огорчением, всерьез подумал он. И эта мысль настолько поглотила его, что он даже не заметил, как служение подошло к концу и завершилось таким же образом, как и началось – молитвой пастора. По дороге домой, он сказал Воке:

– Наверное, мой ум закрыт к разумению Писаний…

– Чего-чего у тебя закрыто? – переспросил тот.

– Ум к разумению Писаний, – повторил Гена вполне серьёзно.

Смех так и распирал Воку, но он удержался.

– Ты, Гена, лучше говори всё своими словами, а то и у других умы позакрываются. Совсем не обязательно вставлять в разговор то, что говорил в молитве Филипп Николаевич. А не понял ты… – Он задумался. – Да я и сам не знаю – почему… Вроде, всё ясно было. Может, оттого, что первый раз в церкви? Ты будь проще! Представь, что это твой отец говорит, а не пастор, вот тогда всё и поймешь.

– А как ваша церковь называется?

– Евангельских христиан.

– А ты когда-нибудь в другой… Ну, в этой… где в колокола бьют – был?

– Православной?

– Ну да, в Православной.

– Не-а, – ответил Вока.

– А я был, да только ни одного слова, кроме как «Господу помолимся» не понял.

– Ну, значит, ходи туда, где хоть что-то понимаешь, – шутя, подытожил Вока.

В следующее воскресенье Гена слово в слово повторял за пастором слова молитвы, с особым трепетом он произнес то, что касалось «уразумения Писаний». На этот раз Филипп Николаевич говорил проповедь о вере. Поясняя, что вера больше относится к тому, чего нельзя увидеть и ощутить сразу же, и только через молитву и труд она становится осязаемой и зримой. Гена не раз слышал, как бабушка говорила кому-нибудь укоризненно: «У-у, Фома неверующий!». Оказывается, это была не просто бабушкина присказка, – как думал Гена, а библейская быль о Фоме, одном из учеников Иисуса, который не поверил, что он воскрес. Впрочем, многого Гена не понял и на этот раз. Например, как невидимое превращается в видимое, и почему для Бога вера важнее всего, даже важнее, чем хорошие дела. Ещё Филипп Николаевич упоминал о детской вере, пусть наивной, но искренней, потому, что дети верят в то, что им говорят, не сомневаясь. И что именно к такой вере призывает Иисус. А Гена, слушая, размышлял про себя: «Я уже не ребенок, но ещё и не взрослый, так какая же, у меня вера? Наверное, средняя», – заключил он.

– Вока, а какая у тебя вера? – спросил он, по дороге домой.

– Не знаю, – немного подумав, ответил тот.

– А у меня – средняя, – сказал Гена.

– Чего-чего? – чуть не поперхнулся Вока.

– Вера у меня средняя, потому что я уже не ребенок, но еще и не взрослый, – повторил Гена.

– Ага, средневозрастная. Что-то вроде переходной, да?

– Может, и так. – Ничуть не обиделся Гена и спросил: – Вока, а что такое «молитвенный труд»? Это когда много молишься да?

– Ну, вроде того. Только нужно ещё знать, о чем молиться.

– А как узнать? – не унимался Гена.

– Знаешь, я в этих вопросах не такой-то уж и дока, лучше поговори с моим отцом. Он тебе все популярно объяснит, – немного подумав, ответил Вока.

– Ладно, поговорю, – пообещал Гена.

Он видел, что сразу после проповеди к сцене выходят люди; они молились вместе с пастором и некоторые радостные, а другие наоборот – с заплаканными лицами, возвращались на свои места. И после очередного собрания спросил у Воки:

– Вока, почему они радуются?

– Потому что покаялись, и Бог простил их.

– А плачут?

– Потому же.

– А кому нужно каяться?

– Тому, кто грешник.

– А кто грешник?

– Тот, кто грешит, тот и грешник, – как-то уж больно односложно отвечал Вока.

– Ну, а мне надо каяться?

– Наверное, да.

– А ты каялся?

– Каялся.

– И что, уже не грешник?

Вока вздохнул.

– Иногда грешник.

– Но ведь ты же каялся?

– Каялся.

– Тогда почему – грешник?

– Не знаю. – Пожал плечами Вока.

Тем временем они подходили к Вокиному дому, и он предложил Гене зайти и обо всем поговорить с его отцом.

Они пришли первыми, и дома у Воки ещё никого не было. Старшие его братья Павел и Никита, в воскресные дни занятые в церкви, приходили лишь к вечеру. У Кати сразу после утреннего Богослужения начинались занятия воскресной школы, и Полина Алексеевна осталась в церкви дожидаться её. Но вскоре пришел Василий Семенович. Вока сказал, что у Гены есть вопросы касательно Бога и покаяния, и что он, Вока, ничего вразумительного ответить ему не смог.

– Ну, что ж, любознательность – хорошее качество, – сказал Василий Семенович и пригласил Гену в большую комнату, которая служила и залом. Он предложил ему сесть в кресло, сам сел на стул напротив и спросил, каким Гена представляет себе Бога. В глазах Гены навязчиво стоял иконный образ Иисуса, с большими темными глазами.

– Я думаю, Он такой, как на иконе, – не совсем уверенно произнес Гена.

– Хм… – Василий Семенович выдержал небольшую паузу, собираясь с мыслями. – Не хочу разрушать твое представление, но вряд ли изображение на иконе полностью соответствует образу настоящего Христа. Ведь на иконах он изображен по-разному – так, как представляли его художники. Причем, каждый в свое время и движимый духовными переживаниями, которые были присущи только ему. Ну, да ладно, спрошу по-другому: ты когда-нибудь слышал о Боге Отце, Сыне и Святом Духе?