«Еще раз реконструируем события», – сказал я себе. Смутно я припоминал, как Беа недавно обронила что-то насчет коробки с летними вещами, которую вроде бы следовало снести вниз. Причем сказала она это всего пару дней назад. Если меня не подводила память, в тот момент жена была одета в серое пальто – мой подарок на первую годовщину нашей свадьбы. Я улыбнулся, гордый своими дедуктивными способностями, и открыл шкаф, чтобы поискать пальтишко среди верхней одежды супруги. Оно там и висело. Отцовские ключи, если я верно усвоил уроки Конан Дойла и его последователей, должны были покоиться в одном из карманов серого пальто. Запустив руку в правый, я обнаружил две монеты и горсть мятных леденцов, какие обычно дарят в аптеках. Я принялся за левый карман и с радостью убедился, что моя догадка оказалась верна. Пальцы нащупали связку ключей. И кое-что еще.

В кармане пальто лежал листок бумаги. Я вынул ключи и, поколебавшись, решил достать и бумажку. Отчего-то мне показалось, что это один из списков нужных покупок, которые Беа всегда составляла перед походом по магазинам, чтобы не упустить ни одной мелочи.

Изучив находку внимательнее, я увидел, что держу в руках конверт. Письмо. Письмо, отправленное на имя Беатрис Агилар неделю назад, судя по штемпелю. И послали его на адрес родителей Беа, а не нашей квартиры на улице Санта-Ана. Я перевернул конверт, и ключи от подвала выскользнули у меня из пальцев, когда я прочитал имя корреспондента: «Пабло Каскос Буэндиа».

Я сел на кровать и в растерянности уставился на конверт. Пабло Каскос Буэндиа считался женихом Беа, когда любовь вскружила нам голову. Отпрыск очень состоятельного семейства, владевшего судовыми верфями и заводами в Эль-Ферроле, этот персонаж, никогда не вызывавший у меня добрых чувств (взаимно, впрочем), в то время служил в армии в чине младшего лейтенанта. С тех пор как Беа написала ему о разрыве помолвки, он ни разу не появлялся у меня на горизонте. До настоящего момента.

Что делало свежее письмо от бывшего жениха Беа в кармане ее пальто? Конверт был вскрыт, но целую минуту щепетильность не позволяла мне вытащить письмо. Получалось, что я тайком шпионил за Беа, и, сознавая низость подобного поведения, я испытывал сильное желание вернуть письмо на место и бежать из спальни со всех ног. Правда, благочестивый порыв длился не дольше нескольких секунд. Последние проблески чувства вины и стыда бесследно исчезли прежде, чем я дочитал до конца первого абзаца:

«Дорогая Беатрис, надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо и счастлива, окунувшись в новую жизнь в Барселоне. В течение многих месяцев я не получал от тебя ответа на свои письма и порой задавался вопросом, что я натворил, почему ты отворачиваешься от меня. Я понимаю, что ты замужняя женщина, мать, и, наверное, не следовало бы мне писать тебе. Вынужден покаяться, что не могу забыть тебя, как я ни старался, хотя прошло уже немало времени. И я не стыжусь откровенно признаться, что по-прежнему люблю тебя.

В моей жизни тоже произошли перемены. Год назад я занял должность коммерческого директора крупного издательства. Я знаю, что ты любишь книги, и возможность работать с ними позволяет мне чувствовать себя ближе к тебе. Мой кабинет находится в представительстве фирмы в Мадриде, но я часто езжу в интересах дела по всей Испании.

Я неотступно думаю о тебе, о той жизни, которую мы могли бы вести, о детях, которые могли бы у нас родиться… Меня постоянно терзают сомнения, способен ли твой муж сделать тебя счастливой, не решилась ли ты выйти за него под давлением обстоятельств. Я не могу поверить, что тебя устраивает та скромная жизнь, которую он в состоянии тебе предложить. Я хорошо знаю тебя. Мы были друзьями и возлюбленными, и между нами не оставалось никаких тайн. Помнишь ли ты, как мы проводили вечера на пляже в Сан-Поле? Помнишь, какие планы мы строили, о чем мечтали вместе, в чем клялись друг другу? Ни с кем я не чувствовал себя так хорошо, как с тобой. После разрыва нашей помолвки я встречался с разными девушками и теперь твердо уверен, что ни одна из них не сравнится с тобой. Когда я целую в губы другую женщину, я думаю о твоих устах. Каждый раз, когда я глажу кожу другой женщины, то словно чувствую под пальцами твою.

Через месяц я рассчитываю приехать в Барселону, чтобы посетить филиалы издательства и провести серию переговоров с персоналом о предстоящей реструктуризации. В действительности я мог бы решить все формальные вопросы с помощью почты и телефона. Истинная причина моего путешествия в том, что я надеюсь на встречу с тобой. Я знаю, ты решишь, что я сошел с ума. Но я предпочитаю выглядеть в твоих глазах безумцем, только бы ты не подумала, будто я забыл тебя. Я приеду двадцатого января и остановлюсь в отеле «Ритц» на Гран-Виа. Очень прошу тебя, давай увидимся, пусть ненадолго, чтобы я мог высказать тебе все, что у меня на сердце. Я заказал столик на двоих в ресторане гостиницы на двадцать первое число. Я буду ждать тебя там. Если ты придешь, ты сделаешь меня счастливейшим человеком на свете, и я пойму, что моя мечта вернуть твою любовь имеет шанс осуществиться.

Навеки твой Пабло».

Некоторое время я сидел в оцепенении на постели, которую делил с Беа всего несколько часов назад. Я пошевелился, чтобы вернуть письмо в конверт, и, встав, почувствовал себя так, словно меня только что нокаутировали. Я бросился в ванную комнату, и меня стошнило в раковину выпитым с утра кофе. Пустив из крана холодную воду, я умылся. Из зеркала на меня смотрело лицо того прежнего Даниеля, шестнадцатилетнего мальчика, у которого дрожали руки, когда он впервые обнял Беа.

Отец вопросительно посмотрел на меня и укоризненно покосился на часы, когда я наконец вернулся в магазин. Полагаю, он недоумевал, чем я занимался последние полчаса, но я не стал ничего ему объяснять. Избегая его взгляда, я протянул отцу связку ключей от подвала.

– Разве ты сам не сходишь в подвал за книгами? – удивился он.

– Да, конечно, извини. Сейчас спущусь.

Отец украдкой наблюдал за мной:

– С тобой все в порядке, Даниель?

Я кивнул, сделав вид, что удивлен вопросом, и прежде, чем отец успел его повторить, поспешил в подвал за собранием, которое требовалось поднять наверх. Вход в подвал скрывался под первым лестничным пролетом в дальнем конце вестибюля нашего дома. За железной дверью, запиравшейся на висячий замок, начиналась крутая лестница, которая спиралью ввинчивалась в темноту; пахло сыростью и чем-то неопределенным, навевавшим мысли о свежей пашне и увядших цветах. Под потолком тянулась короткая гирлянда тускло мерцавших лампочек, чье мертвенное свечение воскрешало в шахте тревожную атмосферу бомбоубежища. Я спустился по ступеням и, очутившись внизу, провел рукой по стене, нащупывая выключатель. Желтоватый фонарь вспыхнул у меня над головой, осветив очертания помещения, которое являлось всего-навсего кладовой, страдавшей манией величия. Скелеты ржавых бесхозных велосипедов, окутанные паутиной картины, картонные коробки, громоздившиеся на разбухших от сырости деревянных стеллажах, создавали декорацию, не располагавшую задерживаться в подвале дольше необходимого. Обозрев безрадостную панораму, я вдруг осознал, как странно повела себя Беа, решившая сама спуститься сюда, вместо того чтобы попросить меня. Я с подозрением уставился на груды хлама и рухляди, терзаясь вопросом, какие еще тайны погребены под ними.

Ощущая, сколь скверное направление приняли мои мысли, я только вздохнул. Слова письма прожигали мозг подобно брызгам кислоты. Я поклялся себе, что не стану копаться в ящиках в поисках связок надушенных писем этого типа. Мгновение спустя я непременно нарушил бы клятву, но вовремя услышал шаги на лестнице: кто-то еще спускался в подвал. Подняв голову, я обнаружил Фермина, с гримасой отвращения созерцавшего унылый антураж.

– Послушайте, тут смердит, как от покойника. Вы уверены, что в одном из старых ящиков с выкройками для вязания не лежит забальзамированное тело матушки Мерседитас?