– Смерть, – буркнул Фермин себе под нос.

Не прошло и минуты с момента торжественного подключения иллюминации, как мамочка с тремя детьми остановилась у витрины, чтобы полюбоваться на ясли. Затем, поколебавшись немного, она отважилась войти в магазин.

– Добрый день, – поздоровалась она. – У вас есть рассказы о жизни святых?

– Конечно, – ответил отец. – Позвольте предложить вам «Сборник рождественских рассказов», не сомневаюсь, что ваши дети будут в восторге. Издание богато иллюстрировано и снабжено предисловием дона Хосе-Мария Пемана, ни много ни мало.

– Ой, как хорошо. Дело в том, что в наши дни очень трудно найти по-настоящему добрые книги, которые поднимали бы настроение. Такие, где нет преступлений, смертей и всех этих проблем, которых решительно никто не понимает… Вы так не думаете?

Фермин закатил глаза. Он собрался что-то сказать, но я успел его остановить и оттащил подальше от покупательницы.

– Полагаю, вы правы, – согласился отец. Он искоса наблюдал за моими действиями и незаметно подавал знаки, умоляя связать Фермина и заткнуть ему рот, поскольку ни за что на свете не хотел потерять эту клиентку.

Я затолкал Фермина в служебное помещение и плотно задернул занавеску, предоставляя отцу возможность спокойно завершить продажу.

– Фермин, не знаю, какая муха вас укусила. Я, конечно, уважаю ваши чувства, раз уж традиция ставить вертепы противоречит вашим убеждениям. Однако если окажется, что младенец Иисус размером с трамбовочный каток и стадо глиняных свиней сделают отца счастливым и вдобавок привлекут в магазин покупателей, я попросил бы вас поставить на прикол корабль экзистенциализма и сделать вид, будто вы млеете от восторга, по крайней мере в рабочие часы.

Фермин, повздыхав, покаянно опустил голову.

– Не сердитесь, друг мой Даниель, – сказал он. – Вы уж меня простите. Ради спасения магазина, а главное, чтобы порадовать вашего отца, я готов, если потребуется, совершить паломничество в Сантьяго, обрядившись в костюм тореро.

– Будет достаточно, если вы скажете отцу, что находите удачной затею с вертепом, и продолжите в том же духе.

Фермин кивнул.

– Этого мало. Во-первых, я извинюсь перед сеньором Семпере за неподобающий тон, а во-вторых, в знак раскаяния пополню вертеп фигуркой, чтобы показать, что рождественскому духу не страшны даже большие универсальные магазины. У меня есть приятель в подполье, который мастерит каганеры доньи Кармен Поло де Франко[15]. Они выглядят так реалистично, что просто оторопь берет.

– А ограничиться агнцем или царем Валтасаром вам не по силам?

– Как скажете, Даниель. А теперь, если не возражаете, я сделаю что-нибудь полезное. Например, распечатаю коробки с собранием вдовы Рекасенс, они уже с неделю собирают пыль в чулане.

– Вам помочь?

– Не беспокойтесь. Занимайтесь своими делами.

Я проводил его взглядом: Фермин направился в кладовую, находившуюся в дальней части служебного помещения, и начал облачаться в синий рабочий халат.

– Фермин, – окликнул я.

Он обернулся, глядя на меня вопросительно. Я замялся на миг.

– Сегодня случилось одно происшествие. Я хотел бы рассказать вам о нем.

– Расскажите.

– Даже не знаю, с чего начать. Вас кое-кто разыскивал.

– Она была хорошенькой? – спросил Фермин, пытаясь придать беседе шутливый тон, хотя ему не удалось скрыть тень тревоги, затуманившую взгляд.

– Приходил мужчина. Достаточно пожилой и немного странный, если честно.

– Он не назвался? – поинтересовался Фермин.

Я покачал головой:

– Нет. Но он оставил для вас подарок.

Фермин нахмурился. Я протянул ему книгу, которую незнакомец купил пару часов назад. Фермин взял ее и с недоумением повертел в руках, изучая переплет.

– Разве это не тот Дюма, что выставлен у нас в шкафу за семь дуро?

Я подтвердил, что тот самый.

– Откройте титульный лист.

Фермин послушно выполнил мое указание. Прочитав дарственную надпись, он резко побледнел и с трудом проглотил комок в горле. Зажмурившись на миг, друг молча посмотрел на меня. Мне показалось, будто за пять секунд он постарел на пять лет.

– Когда посетитель вышел из магазина, я проследил за ним, – откровенно признался я. – Неделю назад он поселился в дрянных меблированных комнатах на улице Оспиталь, в доме, что напротив пансиона «Европа». Насколько мне удалось выяснить, он живет под чужим именем, а именно под вашим: Фермин Ромеро де Торрес. Я узнал от одного из каллиграфов у дворца вице-королевы, что старик давал переписать начисто письмо, в котором шла речь о большой сумме денег. Вам все это о чем-нибудь говорит?

Фермин поник и съежился, будто каждое слово моего рассказа падало на его голову, как удар дубины.

– Даниель, чрезвычайно важно, чтобы вы не вступали в разговоры с этим типом и больше не следили за ним. Ничего не предпринимайте. Держитесь от него подальше. Он очень опасен.

– Кто он, Фермин?

Фермин закрыл книгу и спрятал ее на стеллаже за ящиками. Опасливо покосившись в сторону торгового зала и убедившись, что отец все еще занят с покупательницей и не услышит нас, Фермин приблизился ко мне и прошептал:

– Пожалуйста, не рассказывайте о происшествии вашему отцу и вообще никому.

– Фермин…

– Сделайте милость, я прошу во имя нашей дружбы.

– Но, Фермин…

– Умоляю, Даниель. Не теперь. Поверьте мне.

Я неохотно кивнул и показал ему сотенную купюру, которой со мной расплатился незнакомец. Не было нужды объяснять Фермину ее происхождение.

– Это проклятые деньги, Даниель. Пожертвуйте их монахиням на благотворительность или отдайте первому встречному нищему на улице. А еще лучше – сожгите.

Фермин умолк и принялся снова переодеваться. Сняв рабочий халат, он натянул свой истрепанный макинтош и нахлобучил берет на свою маленькую головку, словно оплавившуюся и напоминавшую паэльеру[16], изображенную Сальвадором Дали.

– Уже уходите?

– Передайте вашему отцу, что у меня открылись неожиданные обстоятельства. Вы окажете мне такую любезность?

– Конечно, но…

– Сегодня я не смогу вам ничего объяснить, Даниель.

Он прижал руку к животу, как будто у него скрутило кишки, и принялся жестикулировать второй, словно пытаясь поймать на лету слова, которые так и не сорвались с языка.

– Фермин, может, вам станет легче, если вы поделитесь со мной…

Фермин задумался на миг, потом безмолвно покачал головой и вышел на лестничную клетку. Я проводил его до выхода из подъезда и смотрел, как он удаляется под моросящим дождем: всего лишь человек, на плечи которого легла вся тяжесть мира. А тем временем на Барселону уже надвигалась ночная мгла, которая была чернее черного.

Научно доказано, что любой младенец нескольких месяцев от роду способен безошибочно почувствовать тот самый критический момент среди ночи, когда родителям удалось наконец задремать. Тогда он поднимает рев, чтобы взрослые ни в коем случае не продрыхли дольше тридцати минут кряду.

В ту ночь, впрочем, почти как всегда, малыш Хулиан пробудился около трех, о чем не замедлил оповестить во всю силу легких. Я открыл глаза и повернулся. Рядом со мной лежала Беа, и ее кожа светилась в полумраке. Медленно просыпаясь, жена потянулась плавным движением, позволявшим угадать контуры стройного тела под простыней, и что-то неразборчиво пробормотала. Я подавил естественное желание поцеловать любимую в шею и стянуть с нее бронированную ночную рубашку до пят, которую тесть подарил ей на день рождения, без сомнения, не без умысла. Никакими ухищрениями я не сумел добиться, чтобы этот аксессуар затерялся в грязном белье.

– Я уже встаю, – прошептал я, целуя жену в лоб.

В ответ Беа повернулась ко мне спиной и накрыла голову подушкой. Я замер, с наслаждением созерцая изящные изгибы спины и сладкий спуск к ягодицам, которые не могли спрятать никакие рубашки в мире. Почти два года я прожил в браке с этим загадочным созданием и все еще испытывал изумление, ощущая его тепло подле себя в момент пробуждения. Я осторожно отвернул простыню и погладил бархатистое бедро сзади. Мне в руку тотчас вонзились острые ноготки Беа.