– Боже мой, Боже мой… – бормотал он с выражением беспокойства на своей тощей физиономии. – Неужели лорд Феликсбурн не знает, что творится в редакции?

– Знает, но знать не хочет. Он дал этому типу полную свободу действий и вряд ли пойдет на попятную.

– Но не говоря уж о несправедливости, если все в самом деле так ужасно, как вы говорите, людям ведь предстоит бедствовать, не так ли? Не представляю, где они сразу смогут найти другую работу. А ведь у многих семьи, как у Огилви!

– То-то и оно! – почти вскричал Уилсон. – Половине из них точно никуда не пристроиться, слишком почтенный возраст. Огилви могло бы еще повезти – такие, как он, наперечет; но я и насчет него сомневаюсь. Говорю же, дела такие, что прямо хоть плачь.

Мистер Тодхантер покивал. И вдруг некая мысль явилась ему в голову, да с такой силой, что перехватило дыхание, и он вспомнил про аневризму, о которой, захваченный переживаниями, последние десять минут совсем позабыл.

– Обратите внимание, – продолжал Уилсон, – я не говорю, что ни один из выгнанных этого не заслуживал. Была, была пара-тройка типов, о которых никто тут скучать не будет… Но остальные десятеро…

– В самом деле? Так много? – рассеянно переспросил мистер Тодхантер, задумавшийся, что сказал бы юный Уилсон, узнай он сейчас, что беседует с человеком, которому и жить-то осталось месяца три-четыре. Его охватило нелепое желание поделиться своим несчастьем, выслушать нечленораздельно выраженную симпатию и утешиться этим.

– И даже больше. И это не все – уберут еще человек десять, пока этот гад не угомонится. А что делать? Армстронгу наплевать. Фишман назначил его редактором, он каждое утро, являясь на ковер, начисто вылизывает ему башмаки. Ну, мы докатились! Еще немного, и, чего доброго, станем газетенкой вроде «Ежедневного телеграфа»!

Мистер Тодхантер, вытянув шею, впился взглядом в лицо молодого человека.

– А что будет, если Фишмана самого уберут?

– Да кто ж его уберет! – с хриплым смешком сказал Уилсон. – Разве что он сам себя, а на это надеяться невозможно.

– Ну, скажем, серьезная болезнь принудит его уйти в отставку. Кого тогда назначит лорд Феликсбурн на его место – может, кого-то еще похуже? – спросил мистер Тодхантер, вспомнив про Гитлера и политические движения, которые должны себя исчерпать.

– Да уж куда хуже! – отозвался Уилсон. – Но если серьезно, Феликсбурн печалиться о нем не будет. Так или иначе, я уверен, что никого другого на эту должность он не назначит. Мы окажемся предоставлены самим себе. Армстронг без Фишмана долго не продержится. И когда во главе «Лондонского обозрения» встанет приличный человек вроде Феррерса, мы опять вернемся на круги своя.

– Вроде Феррерса?

– Наверняка следующим редактором будет он. Он давно намечен на эту должность, и Феликсбурну все-таки хватает ума оценить профессионала. Больше того, Феррерс вполне может вскоре сделаться главным редактором, боссом всего концерна. Потому-то его не уволили, как остальных, хотя, можете быть уверены, он не стал пресмыкаться перед этой свиньей Фишманом. И это, – в порыве искренности добавил Уилсон, – единственная причина, по которой я все еще здесь, потому что я в первую же неделю выложил Фишману все, что о нем думаю, а Феррерс не дал им меня уволить. Один Бог знает, как ему это удалось!

– А если Феррерс станет главным редактором, – вдумчиво спросил мистер Тодхантер, – сделает он что-нибудь для тех, кого преступно уволили?

– Ну разумеется! – с негодованием воскликнул Уилсон. – Феррерс – порядочный человек. Первым же делом он снова возьмет их на работу. И больше того, скажу я вам, Феликсбурн не станет против этого возражать.

– Ясно, – кивнул мистер Тодхантер. – А эти… приказы об увольнении… их рассылают когда придется или в определенный день?

– В субботу по утрам, а что?

– Да так просто, – отмахнулся мистер Тодхантер.

Мистер Тодхантер не собирался убивать Фишмана (если уж называть того настоящей фамилией), не наведя приличествующих поводу справок. Как уже упоминалось, не в привычках мистера Тодхантера было приступать к делу, не обсудив всех своих действий со множеством разных знакомых, и такой вопрос, как убийство, не подлежал исключению. Примирившись после мучительно долгих раздумий с необходимостью действий решительного характера, мистер Тодхантер чувствовал себя обязанным убедиться в том, что жертва соответствует цели, которую он себе поставил. Короче говоря, требовалось все проверить.

Первым шагом на этом пути стала поездка к Огилви в Хаммерсмит, каковую мистер Тодхантер предпринял назавтра после беседы с Уилсоном.

Огилви без пиджака яростно что-то строчил. Миссис Огилви, хрупкая поблекшая женщина, смущенно засмеявшись, исчезла. Мистер Тодхантер учтиво спросил Огилви, как тот поживает.

– Скверно, – угрюмо ответил Огилви, высокий мужчина в теле, какими частенько бывают мужья хрупких поблекших женщин; тяжелое его, с крупными чертами лицо выглядело даже серьезнее обычного.

– Очень жаль это слышать, – садясь на стул, произнес мистер Тодхантер.

– Душа не на месте, – продолжал Огилви. – Вы слышали, конечно, что я ушел из «Лондонского обозрения»?

– Да, Феррерс сказал.

– Из-за этого даже пищеварение расстроилось.

– И у меня от неприятностей случается несварение, – подтвердил мистер Тодхантер, сопереживая не столько приятелю, сколько себе самому.

– С тех пор как это случилось, мясо прямо видеть не могу.

– И мне мясо вредно, – с мрачным смирением кивнул мистер Тодхантер. – Больше того, мой врач утверждает…

– Даже чай…

– Всего один стаканчик портвейна…

– Да, неприятно, – вздохнул Огилви, – после стольких-то лет…

– Чем же вы теперь займетесь?

– А что я могу? Другой работы мне уже не найти.

– Не говорите так, – огорчился мистер Тодхантер.

– Почему же? Это правда. Я слишком стар. Вот, взялся за роман. В конце концов, – слегка оживился Огилви, – Уильям де Морган[7] начал писать только после семидесяти.

– Ну, кому ж и писать, если не вам… И все-таки, Огилви, как вы расцениваете случившееся? Насколько я понимаю, ваше увольнение – в ряду многих других.

– Это возмутительно, – внушительно заявил Огилви. – Верьте слову, этот человек – сумасшедший. Не говоря о моем случае, его поступки ничем не оправданы. Создается впечатление, что он решил избавиться от всех приличных сотрудников. Я просто не понимаю его.

– Возможно, он психически болен? Можно так сказать?

– Не поручусь, что нельзя. На мой взгляд, это единственное объяснение.

– Значит, если не оставить в стороне, как вы сами сказали, ваш случай, – осторожно сформулировал мистер Тодхантер, – вы убеждены, что этот Фишман являет собой угрозу благополучию множества людей, не имея для этого ни веских причин, ни оправданий?

– Убежден. Он принес уже много горя и принесет еще больше. Мне известно, что нескольких человек он уволил, хотя профессионально они не дали для этого ни малейшего повода, а у них жены, дети и ни гроша за душой. Что им теперь делать, не представляю. К счастью, наше с женой положение несколько лучше, но перспективы суровые и для нас тоже. В самом деле, Тодхантер, достойно сожаления, что один-единственный человек – вернее, один надутый индюк – способен навести страху на почти сотню человек, которые, поджав хвост, ждут, что в очередное субботнее утро они останутся без работы. Поневоле пойдешь в коммунисты!

– Ах да, – кивнул мистер Тодхантер, – субботнее утро… – И, подведя итог услышанному, в воодушевлении выпалил: – Вот убил бы его!

– Именно, – согласился Огилви, и затертую эту угрозу почему-то один из них произнес, а второй воспринял буквальнее, чем это обычно бывает.

По субботним утрам жизнь била ключом в огромном здании, которое занимал концерн «Объединенная периодика». Всего два месяца назад этот ключ журчал не без приятности. Оживленные мыслью о предстоящем досуге, помощники редакторов ярких еженедельников, на которых специализировался концерн, останавливали свой бег, чтобы поболтать с секретаршами; художник, встретив кинокритика, задерживался, чтобы пересказать свежий анекдот; даже редакторы бойчее обычного помахивали своими зонтами, ибо редакторы «Объединенной периодики» излишней чинностью не грешили.