Поднявшись с пола, Соланж подошла к мальчикам, которые так и сидели на скамье. Она молча прижала их к себе. Один из них коснулся глубокой раны на ее щеке… Она думала о Магдалене. «Когда я вижу своего мужа или Лилию, я никогда не знаю, не в последний ли раз. Допрос, пытка, расстрел». Допрос продолжался всю ночь. Будут выбраны тридцать человек. Другие, многие из них избитые почти до смерти, будут освобождены.

Шли часы, никто не подходил туда, где Соланж все еще сидела с детьми. Когда в высокие стрельчатые окна церкви проник рассвет, за ней пришли. Их построили вдоль глубокой траншеи, недавно вырытой против передней стены церкви. Сельские жители стояли перед своими домами. И в тот момент появилась Амандина.

Проснувшись, она побежала в деревню искать Соланж, и та успела заметить девочку на краю площади.

Орудийный огонь, думала Амандина, является частью игры. Театрализованное представление. Она смотрела туда, где падали игроки. Она видела, как мелькнуло изящное синее платье, взметнулось вокруг Соланж.

Ах, взгляните, как красиво она падает. Я сказала ей, что она будет столь же прекрасна, как балерины в «Лебедином озере», и она похожа на умирающую птицу. Смотрите на нее, мою Соланж.

Оружие замолчало, и резкий белый дым развеялся. Представление закончено. Теперь Амандина смутилась. Почему они бросают грязь поверх игроков? Соланж мертва?

Босиком, в кружевной юбке и желтом свитере, с ивовым венком в волосах, она добежала до траншеи и била солдата кулачками по животу.

— За что? За что?

Другой солдат отцепил странное существо и откинул подальше, так что девочка приземлилась на спину, больно ударившись ногой. Деревенская женщина вылетела вперед из толпы, схватила ее и быстро увела подальше. Амандина спрятала лицо у нее на груди, а она качала ее, шепча что-то ласковое. Девочка выгнулась, чтобы видеть глаза женщины:

— Мадам, за что?

Женщина опять прижала лицо Амандины к своей груди, обняла ее еще крепче и тихо спросила:

— Ты кто?

— Я — Амандина, мадам.

— И это была твоя мать?..

— Нет, мадам, не мать, а моя Соланж.

— И где же твоя мать, воробышек?

— Я не знаю, мадам.

25 апреля 1941, Краков

Дорогой Януш,

Завтра я покидаю Краков. В течение десяти месяцев я ждала разрешения от нынешних обитателей дворца Чарторыйских изучить оставшиеся вещи Матки, два дня назад мне сообщили, что я могу прийти этим утром. Хотя мне позволили входить в любую часть дома, два солдата неотступно сопровождали меня. Состояние дворца вызывает отвращение: пулевые отверстия в картинах, разбитые зеркала, оборванные с карнизов занавеси, мебель или свалена по углам, или используется для отдыха солдат между вахтами. Запах. Два сундука с вещами Матки нашлись в гардеробной на третьем этаже и выглядели нетронутыми. Я села на маленькую синюю бархатную оттоманку — в детстве я часто сидела здесь, наблюдая, как Матка готовится к очередному выходу в свет — солдаты встали на страже у двери, и я начала разбирать груды бумаг. Очевидно, мать хранила каждое полученное письмо, счет, отчет управляющего. Нашлось две коробки моих рисунков, начиная с трехлетнего возраста. На поиск ушло несколько часов, но результатов не было. Я все переворошила, прочитала, изучила. Но ничего не нашла. Ни одного упоминания о ребенке.

Баська и я уедем в Германию и Швейцарию, как только Вадим сможет достать бензин. Я хотела отправиться поездом, одна, но меня отговорили, главным образом полковник. Это все, что я могу рассказать тебе, памятуя о цензуре, иначе письмо может просто не дойти. Молись об успехе моей миссии, ведь я делаю это для нас обоих.

Люблю,

Твоя Анжелика

21 мая 1941 Женева, Швейцария

Дорогой Януш,

По дороге у нас с Баськой было много приключений. Если бы не швейцарские паспорта… Но опустим детали. Сначала мы отправились в Шварцвальд в окрестностях Фридрихсбада. Вы помните, я рассказывала про виллу, где Матка и я жили в течение семи месяцев и где родился ребенок. Клиники здесь больше нет, слуга, который открыл нам дверь, утверждал, что никогда и не было, что дом всегда служил загородным поместьем семьи из Кельна. Сначала я решила, что просто перепутала место, что мы, наверное, жили где-нибудь по соседству, и поэтому мы расспрашивали всех, с кем сталкивались и кто пожелал разговаривать с нами, но ответ был всегда одинаков. Здесь нет никакой клиники и никогда не было раньше. Несколько дней спустя женщина, работающая в гостинице, где мы остановились, и услышавшая о наших проблемах, сообщила, что на самом деле клиника существовала. Когда она объяснила Вадиму, как ее найти, оказалось, что это был, конечно, тот же самый дом, который я вспомнила с самого начала. Женщина из отеля сказала нам, что СС и гестапо использовали его, то ли как конспиративную квартиру, то ли как дом свиданий. По большей части информацию она передавала не словами, а жестами, гримасами, многозначительными паузами.

Затем мы отправились в Швейцарию искать больницу, куда Матка отвезла ребенка на операцию. В некотором смысле, это оказалось намного проще, так как директор первой же клиники в нашем списке связался с другими клиниками и частными больницами, включая даже государственный госпиталь, в которые Матка могла обратиться. Был составлен список специалистов, которые могли консультировать или, возможно, принимать участие в обследовании и лечении ребенка, их всех опросили. После двух недель поисков директор клиники, руководивший запросами, сообщил мне, что никаких записей, упоминающих фамилию моей матери или любые другие имена, которые, по моему предположению, она могла использовать, обнаружено не было. Когда поиск был завершен, он вызвал меня, усадил в кресло и сказал, что сомневается в том, что ребенок вообще когда-либо привозился в Швейцарию. Он объяснил, что, кроме частных и государственных архивов, всегда есть люди, которые вспомнили бы произошедшее, особенно смерть младенца. Судя по описанию графини, данному мной, заверил он меня, кто-нибудь к настоящему времени вспомнил бы ее. Я попросила его по возможности продолжать поиски, он пообещал, покровительственно похлопав меня по руке, достаточно любезный, чтобы не разубеждать. Я понимаю, что если Матка привезла ребенка в Швейцарию, информацию об этом, даже если она просила о конфиденциальности, теперь, после ее смерти, мне бы дали. Здесь вторая каменная стена. Мы постараемся добраться до Франции и, надеюсь, до Парижа. В Краков возвращаться незачем.

Возможно, вскоре я тебя сильно удивлю. На этот раз, надеюсь, приятно. Все, что могу сказать, — полковник фон Караян помогает мне.

Храни тебя Господь,

Твоя Анжелика

10 июня 1941, Краков

Дорогой Януш,

У меня нашлась великолепная причина, чтобы вернуться в Краков. Я поздравляю тебя — ты стал отцом. (Ах, боже мой, теперь я вижу, какой бестактностью с моей стороны было писать тебе об активном участии полковника фон Караяна. Помощь он действительно мне оказал, но не такого рода.) Но ты действительно стал отцом. Полковник, серьезно рискуя, спас полуторагодовалого мальчика, который… ну неважно, благоразумие требует промолчать. Его зовут Алексей, он такой же блондин и красавец, как и ты. Но это только половина новости. Еще есть Элиаш, которому год исполнился несколько дней назад. Он выглядит более хрупким, чем Алексей, но глазки его светятся жизнелюбием и храбростью. Этих детей спасли, и теперь они наши. «Друзья» фон Караяна готовят документы для них. Как только Вадим найдет достаточно бензина (фон Караян работает над этим), мы отправимся в обратный путь в Париж. Я просила его (полковника) не останавливаться на двух. Он найдет еще детей, я верю. Для меня это просто спасение… Ах, как объяснить? Я считаю, что забота об этих детях — лучший способ для меня стать ее матерью. Матерью нашей девочки. Ты меня понимаешь?