– Получай, подруга, своего партийца! – обратился к ней Рафа. – Давайте отметим нашу удачу! А я должен еще встретиться с Юлей.

Пришли в наше излюбленное место рядом с университетом, заказали, как обычно, куриный кебаб, овощной салат, хинкали, тархуновый лимонад, сыр, мацони. Подошла новая подруга Рафа, русская девушка Юлия из Нижнего Новгорода. Юля училась на третьем курсе Института физкультуры и уже имела звание мастера спорта по метанию диска, жила в общежитии в сравнительно неплохих условиях, и Рафа был у нее частым гостем. Девушка она была видная, одного роста с Рафой, и могла без труда свалить двух крепких парней, при этом была удивительно стройна, даже изящна. Как часто бывает, когда встречаются две противоположности, они легко сходятся. Крепкая и мужественная Юлия и женственная, артистичная Мари быстро нашли общий язык и даже подружились.

– Мари, ты почему такая невеселая? И какая-то задумчивая. Что-нибудь случилось?

– Нет, Давид, все в порядке.

Вскоре мы тепло распрощались с Рафой и Юлей и поехали домой к Мари.

– Может, чаю попьешь, Давид? У меня сегодня вкусные пирожки, – предложила мадам Сильвия, – а потом пойдешь домой.

– Мама, он вступил в партию.

– В какую партию?

– Какая еще есть партия в этой мрачной стране? – воскликнула Мари со слезами в голосе. – Давид, и на кой черт тебе партия? Ты что, до конца своих дней решил жить в этой жестокой, несправедливой империи, где все люди – враги друг другу?

– Мари, мы с тобой по-разному воспринимаем окружающий мир. У тебя обостренное и гипертрофированное восприятие негативных сторон нашей жизни.

– Да, конечно, для тебя, сына партработника, уже партийца, открылась дорога к хорошей по вашим меркам государственной службе. А вот скажи, репатриант может вступить в партию?

– Исключительно редко, только если это известный артист или врач.

– А есть ли среди партработников, чекистов, милицейских чинов хоть один репатриант?

– Нет, конечно, и ты это хорошо знаешь.

– А ты сам знаешь, кто твой участковый милиционер? Фининспектор? Вряд ли. А ведь их надо кормить, этих людей с мизерными зарплатами, государство же их не кормит, государство в вашей стране все перекладывает на плечи своего народа. Их кормит частный, индивидуально работающий ремесленник, стоматолог, врач, портной, сапожник, торговый работник, да тот же спекулянт. И, в конце концов, криминал. Я сужу по моему отцу. Не хочу, чтобы он вечно дрожал от страха перед этими людьми. Не хочу вечно быть человеком второго сорта у себя на родине. В капиталистической Франции мы были абсолютно равны, все мы: партийцы, не партийцы, французы, евреи, хоть черти, неважно, все были равны во всем. А здесь даже среди представителей одной нации такое различие – местные и приезжие, русские и все остальные, основная нация в республиках и национальные меньшинства. Так, Давид, вы когда-нибудь дойдете до новой гражданской войны. Я никак не чувствую себя ниже других и в корне отвергаю то, что мы ниже русских, что я ниже тебя, потому что ты местный и партиец.

– Ну вот, новая Роза Люксембург появилась. Очевидно, Варужан перестарался. Ты же повторяешь его слова.

– Можешь донести на Варужана, так должен поступить настоящий партиец. Чем ты хуже Павлика Морозова? Возможно, это тебе зачтется.

– Не уверен, что зачтется, поэтому не донесу. Такая версия тебя устраивает? Интересно другое. Почему ты всю эту чушь говоришь мне сегодня? Как-никак день для меня такой удачный, и ты с таким нетерпением ждала результатов голосования. Неужели ты не рада моему успеху?

– Нет, не рада.

– И почему же?

– Боюсь, что все это, Давид, отдаляет нас друг от друга. Это для меня важнее, чем твой мнимый успех.

– Не хочу спорить. Может, куда-нибудь сходим? Или останемся дома?

– Завтра у нас концерт Стравинского по абонементу. Давай лучше сегодня немного позанимаемся.

В университете нам раздавали абонементы на симфонические концерты, и мы, по настоянию Мари, два раза в месяц присутствовали на них. Постепенно я тоже увлекся классической музыкой и с удовольствием ходил почти на все концерты. Сперва эта новость сразила Рафу и некоторых моих друзей своей дикостью и необычностью. А потом они пришли к общему выводу, что я просто хочу быть с Мари, так как «нормальный» парень моего склада не может любить симфоническую музыку, тем более по собственной воле ходить на такие концерты.

Пятого января, перед православным Рождеством, как правило, проводился молодежный вечер. Обычно все мероприятия подобного плана организовывал наш друг Георгий, Голубоглазый Джордж, как мы его называли. Он получал истинное удовольствие от таких встреч, имел много друзей в разных институтах, особенно в театральном и в консерватории, из-за возможности завести там новые интересные знакомства. Девушки с большим удовольствием принимали его приглашения. Георгий умел найти общий язык со всеми, искал и находил новых интересных людей, в том числе артистов, певцов, литераторов. У него была отдельная трехкомнатная квартира, которую он превратил, как он выразился, в оазис ненормальной еды и ненормальной выпивки, куда приходят сплошные педики – имея в виду длинноволосых музыкантов, артистов и писателей, среди которых и впрямь иной раз трудно было с первого взгляда отличить юношу от девушки. Георгий был любителем живописи и имел большую коллекцию работ отличных мастеров. А еще он скрывал, что это его квартира, и всем говорил, что она принадлежит мифическому дяде Георгия, которого мы ни разу не видели. Такая осторожность объяснялась тем, что отец Георгия был членом Верховного Суда Армении и, по всей видимости, старался держать в тайне свои реальные финансовые возможности. К тому же он знал, что его сын дружит с нами, был знаком с нашими родителями и явно не хотел, чтобы мы рассказывали дома об их квартире, серебряной посуде и коллекции картин.

Гости на вечеринке собрались в основном из медицинского института, консерватории и театрального института, все интеллигентные и все, как на подбор, русскоговорящие, выпускники русских школ и учащиеся факультетов, где преподавание велось на русском. В консерватории, политехническом и медицинском институтах русский язык использовался чаще, чем в Ереванском университете: у нас занятия проводились на армянском, за исключением только одного факультета – русской филологии.

Пришла Иветта – моя давнишняя знакомая. Она была удивительно похожа на Элизабет Тейлор: невысокого роста, прекрасного телосложения, с большущими миндалевидными глазами, гладкой матовой кожей, красивым, даже несоразмерным ее изящной комплекции пышным бюстом, роскошными черными волосами и тонкими, очень густыми бровями. Иветта безумно нравилась всем ребятам – в том числе за веселый характер и свободный нрав. Родом она была из Баку и жила в доме родителей Лили. Я знал, что отец Иветты – профессор Бакинского института экономики и финансов и что с родителями осталась старшая дочь – не то разведенная, не то в процессе развода женщина с двумя детьми. Иветта одной из первых обратилась в оперотряд, чтобы мы помогли ей отвадить назойливых «женихов», и мы быстро разобрались с ними – в отличие от Мари девушка жила в благополучном центральном районе, где рядом были дома известных людей, и местная шпана там фактически отсутствовала. Какое-то время я общался с ее компанией, между нами существовала взаимная симпатия, но появление Мари заставило меня забыть обо всем вокруг.

С виду казалось, что ничего особенного не произошло. Иветта всегда была окружена повышенным вниманием, но Мари она недолюбливала – прежде всего, за ее характер, за холодную непроницаемую вежливость и нежелание близко общаться. Конкурсы красоты тогда еще не проводились, но, по общему мнению, в соревновании двух типов женской внешности, североевропейского и южноевропейского, выиграла бы сверкающая белокурая Мари.

– Ну что, мой мальчик, парижанка так тебя заколдовала, что ты уже никого рядом не замечаешь?