Мне очень хотелось принять приглашение и зайти к ним. Но как сказать мадам Сильвии, что на улице меня с нетерпением ждут двадцать человек? Я вышел за калитку. Ребята стояли с разочарованным видом, кто-то курил.

– Плохо ты подготовил операцию, – сказал один из них. – А может, девушка покажет дом этого бандита, и мы его там возьмем?

– Не удалось нам выманить вонючку. А в самом деле, представь: он вдруг видит, что на его тихой улочке появляются незнакомые ребята, а в руках завернутые в газету железки. Они же не идиоты, все понимают. Да вы еще и ржали на всю улицу. Ничего себе – пришли двадцать мужиков и веселятся! Так что, может, нас увидели, а может, действительно сегодня никто из дома не выходил, отдыхают, мало ли что. Вот что я предлагаю: сейчас три часа дня, собираемся здесь в половине восьмого вечера. Пусть придут восемь-десять человек, не больше, остальные подождут в штабе. Так будет правильнее. Рафа, ты можешь отдыхать.

– Это уже не твое дело, начальник. Захочу – приду, нет – найду другое занятие, получше, чем уличную шпану пугать, – ухмыльнулся мой друг.

В семь часов вечера я уже стоял у калитки Мари. Через решетчатый забор был виден ухоженный фруктовый сад и виноградные лозы на деревянных подпорках, образующие двадцатиметровую зеленую арку. Под аркой стоял стол со стульями и табуретками, над ним электрическая лампа, поодаль – столик для пинг-понга, шторы из толстой ткани, позволяющие закрыться от чужих глаз. Все говорило о том, что семья Мари по вечерам собиралась здесь.

После минутного колебания я позвонил в дверь. Тишина. «Неужели Мари нет дома, а я ребят вызвал еще раз? Вот неудача!» Позвонил еще. Дверь открыла младшая сестра Мари – стройная застенчивая брюнетка, на вид не старше пятнадцати, очень приятная, но далеко не такая яркая, как старшая сестра, хотя в чертах лица просматривалось определенное сходство.

– Здравствуйте! Вы, по-видимому, Тереза?

– Да. А вы – Давид?

– Угадали. Мари дома?

Мари уже вышла на открытое крыльцо в легком коротеньком сарафане выше колен. На ногах резиновые шлепанцы. «Какая она все-таки красивая и как хорошо сложена», – невольно подумал я.

– Ты, вероятно, пришел сказать мне «добрый вечер»?

– Знаешь, мне не терпится поговорить с тобой о пользе молока. Я пил молоко, как ты советовала, и у меня прибавилось храбрости. К тому же твоя мама меня сегодня приглашала. Тогда я отказался от кофе, а сейчас мне стало очень неловко, я передумал и вернулся.

Видно было, что она старается не улыбаться.

– А если серьезно… Не кажется ли тебе, что ты, ну… немножко навязчивый?

– А если серьезно, то, может, у тебя дома хлеб кончился? Ты накинь что-нибудь, и мы с тобой сходим в магазин. Что касается навязчивости – ты меня обижаешь, Мари. Я просто последовательный. Привык доводить начатое дело до конца.

– Но я никогда не покупаю хлеб, его покупает папа.

– Что ж, все когда-то приходится делать в первый раз. Попробуй! Не нужен будет хлеб – нам отдашь, не пропадать же добру.

– Рафа здесь?

– Может, и здесь…

– Смотри, Давид, мы не хотим осложнений. Может, убедим Жоко не беспокоить меня?

– Да ничего не будет, не волнуйся. Только задушевный разговор с твоими благоухающими друзьями. Надо же знать, что у тебя за соседи! Уверяю, после нашего разговора Жоко убедится, что ваши отношения бесперспективны!

Мари повернулась и скрылась за дверью. Через минуту вышла, одетая в изящное летнее платье, с накинутым на плечи тонким розовым джемпером.

– Иди спокойно, Мари, не оглядывайся по сторонам. Не бойся, мы за тобой следим.

Возле магазина никого не было, только мои оперотрядовцы, разбившись на группы по два-три человека, караулили неподалеку. Мари зашла внутрь, я остался ее ждать. Прошло десять или пятнадцать минут, но девушка почему-то не выходила. Я поднялся на крыльцо и уже собирался открыть дверь, как вдруг прямо возле входа увидел Мари: она молча вырывалась из рук незнакомого мужчины лет тридцати, долговязого, с крючковатым носом. В зубах хулигана дымилась сигарета. По всей видимости, это и был тот самый печально известный Жоко. В магазине находились еще пять-шесть молодых парней, которые пили пиво прямо из бутылок и с ухмылками наблюдали за происходящим.

Ни слова не говоря, я со всего размаха ударил Жоко в лицо. От неожиданного мощного удара подонок отлетел обратно в магазин и грохнулся спиной о цементный пол. Я соскреб его с пола и с размаху швырнул в дверь, разбив стекло. Осколки дождем посыпались на него и на оперотрядовцев, вбежавших в магазин. Кто-то из дружков Жоко бросил пивную бутылку и попал в одного из наших, поранив ему голову, но ребята не растерялись и кинулись на хулиганов. Те были так напуганы, что даже не сопротивлялись. Продавщица съежилась за прилавком и, выпучив глаза от страха, дико кричала.

– Молчи, дура, мы дружинники, оперотряд! Вот удостоверение!..

– Прошу, пожалуйста, этого мальчика не трогайте, это мой сын Ашот, он никакого отношения к хулиганам не имеет!

– А не ты ли бутылку кинул? – ухватил я парня за грудки.

– Нет, дядя…

«Вот дурак, – подумал я, – мы примерно одного возраста, а он меня зовет дядей».

– Да брось, маменькин сынок, это же ты!

– Вот он, – Ашот указал на потемневшего от страха жгучего брюнета.

– Ладно, держите этого метателя, чтоб не убежал, мы с ним еще должны поработать.

Потрепанных и дрожащих хулиганов вытолкали на улицу и загнали за магазин. Парни так громко скулили и умоляли их отпустить, что возле нас начали задерживаться прохожие.

– Не видите, оперотряд работает! – отгоняли мы любопытствующих. – Проходите, не стойте!

Люди быстро уходили, только один пожилой мужчина осмелился несколько раз обратиться к нам:

– Ребята, они же молодые, ваши ровесники, не надо их калечить, хватит…

– А ты, хорек, – процедил сквозь зубы Айк, взрослый парень, недавно демобилизовавшийся из армии, – где был, когда они терроризировали всю улицу? Иди, папаша, твоя тетя тебя ждет. А то вдруг я рассержусь!

Рафа и Георгий обрабатывали плачущего Жоко. Взяв мужчину за руки и ноги, они с размаху ударили его о стену. Судя по всему, эту операцию они повторяли уже не в первый раз.

Метрах в десяти от них стояла Мари с искаженным от страха лицом. Увидев, что я вышел из магазина, она кинулась ко мне:

– Пожалуйста, отпустите его, он больше не будет! Давид, помоги, они убивают Жоко, он умрет… Достаточно, он свое получил… Больше не посмеет…

– Все, ребята, хватит! Кто-нибудь, принесите воды, паразит притворяется мертвым.

На Жоко опрокинули два ведра воды и с трудом привели в чувство. Рядом Рафа и еще пять-шесть парней из отряда «воспитывали» его дружков, но без особого рвения.

– Жоко, мой мальчик, ты пришел в себя? Молодец, умный сукин сын, – с притворной ласковостью протянул Георгий. – Ты знаешь, кто мы?

Одним глазом (другой полностью превратился в кровоподтек) Жоко уставился на меня:

– Вот этот ударил меня первым… Ара[7], почему ты так? Вах, мама-джан… – он выплюнул выбитые зубы, – за что, вашу мать, за что вы со мной так, кто вы такие?

– Жоко, – вступил я в разговор, – ты плохо воспитан! Ни за что обругал меня матерными словами…

– Ара, ты что как педик говоришь!.. Ты не мужик, ты мусор, мент…

– Нет, Жоко, я еще не мент, я начальник оперотряда дружины.

– Что я вам сделал? Почему ты меня убиваешь?

– Сейчас объясню. Знаешь вон ту девушку? Мари, подойди ближе!

Мари неуверенно приблизилась. Ее трясло.

– Да, знаю, она моя соседка.

– Жоко, разве соседке угрожают ножом, а потом пистолетом? Разве это по-соседски – обещать изуродовать лицо, отрезать нос, правый или левый сосок и говорить, что один патрон на выбор предназначен правому глазу ее отца?

– Начальник, врет она, я пошутил, а пистолета у меня вообще нет!

Сильный удар ногой по ребрам на время лишил Жоко возможности говорить.