— Правильно. По-мужски. Пить за женщин будем обязательно стоя, причем не только чай, а вино сейчас опять принесем, да водочку, да закусочку снова наладим, — проговорил тут же поддержавший Григория хозяин дома.

Так и поступили, и вторая часть застолья прошла и весело, и интересно, и занимательно.

— Пора уж и честь знать, — произнесла Татьяна, первой выбираясь из-за стола. За ней потянулись и остальные гости.

Надежда Васильевна с Алексеем вышли проводить всех до трамвайной остановки и слегка удивились тому, что незатейливая песенка из дома соседа была слышна даже там… Гости сели в полупустой вагон «десятки» в направлении центра города, о котором так самозабвенно пел в этот день из соседского динамика Ара Гаспарян. А Татьяна с родителями потихоньку направилась к дому.

— Мама! Я с Сашей договорилась, что он тоже с ребятами сейчас домой поедет, сам их потом спать и уложит. А я вам немного помогу, уберем все, посуду помоем, да и заночую сегодня, думаю, у вас. Так что я их тоже сейчас до остановки провожу, хорошо?

Когда Татьяна вернулась, мать сказала:

— Спасибо, тебе, доченька. Мы ведь всегда рады с тобой подольше побыть. Поговорим хоть, пообщаемся. А то ты теперь нас не так часто балуешь своим присутствием, редко приходишь, только если ребят завезешь. Жалко, конечно, но что делать. Жизнь есть жизнь.

При этих словах Татьяна обняла мать, крепко прижалась к ней и чуть не заплакала даже.

Защита у меня на носу. Ты же знаешь, мама. Времени поэтому катастрофически не хватает. Замечания еще надо все внести. В Москву, мам, мне скоро опять придется ехать. Недавно к тому же от своего руководителя — Марии Евгеньевны — письмо получила. Пора все в темпе доделать и собираться.

— Как она там, скажи? Когда, знаешь ли, мои коллеги по инязу, кафедралы, только узнали, что у тебя руководитель — это не просто крупный ученый-литературовед, а всем известная Мария Елизарова — племянница самого Ленина, то своими вопросами просто замучили.

— Ну, мама, что в этом необычного? Преподавателей кафедры немецкого языка конечно же должны интересовать и проблемы литературоведения. На мой взгляд, это само собой разумеется, естественно и вполне понятно.

— Ладно, дочка, не лукавь. Ты-то прекрасно понимаешь, о чем я говорю, и знаешь наш контингент. Восемь женщин да двое мужчин, причем оба — после войны, и оба были ранены. А женщины, запомни, кем бы они ни были, всегда остаются в душе бабами. А бабам что интересно прежде всего знать? Замужем ли другая женщина? Кто ее муж? Есть ли у нее дети? В каком доме она живет? Как одевается, как ест, как спит… А тут не о простой женщине речь. Не обыкновенной научной сотрудницей, каких и у нас много, все интересуются, а близкой родственницей Ленина. Не каждый день же такое бывает! Вот и спрашивают поэтому многие.

Подошедший Алексей крепко обнял обеих и поцеловал дочку.

— Ленина вспомнили, девочки. К чему бы это? Неужели, Надежда, тебя опять, в который уж раз, в университет марксизма-ленинизма решили направить учиться? Или тебя, Танюша, твой муж уже заставляет даже ночами конспектировать перед поездкой в Москву труды вождя мирового пролетариата? — подначил отец дочку.

— Вот не любишь ты все-таки, папа, моего Сашу. Не пойму только, за что. Уж не за то ли, что он чуть ли не со школьной скамьи настоящий, не показной, как многие, член партии, да еще и заместитель секретаря парткома университета, да еще и преподает историю КПСС? И кстати, обожает этот предмет, считая его одним из самых главных и нужных студентам всех вузов. Потому преподает еще и в транспортном институте, где полковник Сарычев, отставник, отец моей приятельницы Людмилы, нашего районного терапевта, работает. Причем не из-за денег, как все остальные, а исключительно по убеждению.

— А он-то меня за что так не любит? За то, наверное, что я из купеческого богатого рода, бывший нэпман? Или за то, что нынче главным бухгалтером в большом магазине работаю? Может быть, он думает, что все главбухи потенциальные ворюги? Биографию, может, партийную ему порчу своим прошлым да и нынешним своим социальным положением? — довольно резко ответил дочери Алексей. — Мне еще не нравится, что он свое партизанское прошлое все время подчеркивает. Видимо, потому, что я немец. Он что думает, я тоже партизаном должен был быть, что ли? Гауляйтера Коха должен был взрывать, по его разумению, наверное? Или мину кому-нибудь другому под подушку подкладывать, так ведь?

«Сейчас еще, чего доброго, спорить начнут. А то и поругаются», — подумала Надежда Васильевна и стала спешно собирать со стола грязную посуду.

— Мама! Ты что-то в наш семейно-идеологический спор сегодня совсем не вступаешь? Заступилась бы за меня, что ли? Поддержала бы дочь в кои-то веки! А ты, папа, в конце концов, будь проще и не вставай на дыбы. Вспомни анекдот, который твой брат, например, рассказывает частенько про партизана и полицая. Это когда один брат в войну был полицаем, у немцев служил, а другой — партизаном. Война закончилась. Тот, что был полицаем, надолго за решетку угодил. А тот, что партизаном, — получил орден, вернулся в родное украинское село, к земле потянуло вновь, стал бригадиром. Шли годы. Полицай, отсидев положенное, тоже вернулся в родное село, отстроился, завел семью, мирно работал вначале конюхом, навоз убирал, потом, смотришь, тоже бригадиром стал, а потом и председателем колхоза его избрали.

Мира, конечно, и раньше между братьями не было, а тут уж и вовсе раздрай пошел. Случилось им как-то по семейному поводу вместе сидеть за столом за самогонкой. Налил, значит, младший брат себе стакан, выпил и говорит:

— Это как же так получается? Я, понимаешь, воевал за советскую власть, в лесах кровью истекал, таких, как ты, с земли нашей вычищал. А ты, перевертыш, фашистский прихвостень, вроде теперь даже надо мной начальник. Хоть из села беги. Все смеются.

Ты не заводись, — отвечает ему старший брат, а скажи мне лучше: что ты в своей анкете пишешь? Я тебе напомню, если забыл: брат, пишешь ты, — полицай. А я что пишу: брат — партизан. Вот то-то и оно. Документы читать надо внимательно, вот что.

— Я к чему это, пап, тебе говорю. Ты сам тоже резко с ним не говори. Лучше обсудить все по-доброму, с юмором, по-свойски, по-родственному даже, а не так, как вы.

— Ладно, давайте, спорщики-философы, сначала все уберем, а потом, если еще силы останутся, то и поспорим все вместе. Согласны? Времени у нас с вами на это хоть отбавляй. Еще вечер не завершился и целая ночь впереди.

Когда все было убрано и маленький двухкомнатный домик опять сиял чистотой, а Алексей уже видел десятый сон, женщины все еще шептались в маленькой спаленке.

Не просто мне с Сашей, мама, — призналась Татьяна. — Понимаешь, для него партия, ее решения — это, можно сказать, высший закон жизни. Он считает, что партия, например, никогда не может принимать неправильные решения. Что высшее партийное решение чуть ли не вечно, потому что оно верно. Ты же прекрасно знаешь, как он рассказывает о войне, о партизанском отряде Медведева, в котором он воевал в Белоруссии. Его бывшие однополчане для него как родные братья. Они переписываются постоянно, ездят друг к другу в гости. Когда могут, помогают друг другу всегда и во всем. Это же не просто так… У них, представь себе, настоящее партизанское братство.

Я ведь почему отмолчаться за столом хотела, когда о Генрихе Соломонове заговорили? Дело в том, что Саша, например, искренне считает, что раз он в плен попал, сдался, значит, он — настоящий предатель. И слышать о таких людях даже не хочет.

— Странно это как-то для меня. Ведь когда спросили его мнение, он ничего плохого и не сказал.

— Он вас обидеть не хотел. Прямолинейный он чересчур стал, мама. Меня иной раз даже укоряет, что я, например, комсомолкой не была, что общественной жизнью, по его мнению, не живу и не интересуюсь. Даже не принимает во внимание, что у меня двое маленьких детей. Что Ольга совсем еще крошка. Что диссертацию пишу. И то, что дом целиком на мне. Говорит — одно другому, мол, не мешает. Что у людей и больше забот-хлопот, чем у меня, а они ведут активную общественную жизнь.