Голавль этот — не просто голавль, у него есть имя. Я этого имени никогда не слышал, но твёрдо знаю, что оно есть.

Однажды имя голавля мне приснилось, но потом я проснулся и подумал: ну что с того, что я буду знать, как его звать? Или, скажем, он — как звать меня? Хотя он-то моё имя наверняка знает. Мушуня ведь тогда носился по берегу и кричал: «Серёжа! Ну Серёжа!»

И пока я вот так размышлял, имя гигантского голавля забылось.

И потом, наверное, он на меня тогда обиделся. И на Мушуню тоже. А после просто забыл: сколько нас таких было…

Впервые в жизни мы с Мушуней путешествовали самостоятельно. Брат мой на два года младше меня, и ему, конечно, было намного проще: ведь, если разобраться, самостоятельно-то путешествовал один я, а он ехал под моим присмотром! Мама только посадила нас на станции Дружинино в электричку, строго-настрого запретила даже с места вставать до самого Нязепетровска, где нас должна встретить бабушка, а всё остальное мы сделали сами.

Кстати, «остальное» в путешествии и есть самое интересное: мы с Мушуней смотрели в окно на неведомые края, благополучно пересекли границу двух областей и первыми обнаружили бабушку, которая нервно расхаживала по дощатому перрону в Нязе, боясь пропустить единственную электричку.

— Ого! — сказала бабушка, как только мы спрыгнули к ней с подножки. — Я жду своих внуков, двух малявок, а тут два взрослых мужчины!

Нам с Мушуней в то время было на двоих восемнадцать лет, возраст вполне взрослый, поэтому к бабушкиному «ого» я отнёсся с доверием.

— Да, — по-взрослому ответил я за нас обоих, — время летит!

— И вообще, бабуля, мы не погостить приехали, а на рыбалку! — гордо сообщил Мушуня, а потом тихонечко добавил: — На целых два месяца…

— Вот и замечательно! — бодро сказала бабушка. — На рыбалку? Отправляйтесь хоть прямо сейчас! Но лучше… с дядей Робертом, он такие места знает!..

Надо сказать, что ещё до приезда в Нязепетровск мы с братом стали настоящими и очень опытными рыбаками.

Мушуня прочитал в газете о совершенно невероятном способе хранения червей для рыбалки. Надо холщовый мешочек набить до отказа влажным мхом, и готово — сажай червяков и проживут они в этом мешочке… хоть сто лет, розовые и аппетитные, всем червякам червяки! Брат мой ещё ранней весной сшил такой мешок, набил мхом и таскал с собой повсюду, даже в школу с ним ходил. А я на своём счету имел пойманную рыбу. Ельца!

Перед нашим отъездом в Нязю мама разрешила нам с Мушуней порыбачить на водоёме. Рыбаков собралось видимо-невидимо, человек шесть. В том числе и мы с Мушуней. Сидели часа два; потом брату надоело, он засобирался домой; я вытащил удочку… а на крючке болталась рыбка! Елец!

И больше в тот день вообще никто ничего не поймал! А потом мы уехали…

Дядя Роберт ни о холщовых мешочках, ни о ельцах не имел ни малейшего представления. Червяки у него совершенно ненаучно жили в ржавых консервных банках. А ельцов в реке Нязе не водилось. Видимо, только поэтому дядя Роберт предпочитал им самых обыкновенных щук.

— Рыбачить у нас — дело нехитрое, — объяснил дядя Роберт, налаживая нам удочки. — Не скажите только кому-нибудь «поплавок» — засмеют! Тут все говорят «наплав». А в остальном что — закидывай да тягай, вот и всё…

И ушёл на работу.

Такого поворота наша бабушка не ожидала, но пока она размышляла, как быть дальше — может, самой натянуть болотные сапоги да отправиться с нами? — мы с Мушуней уже мчались с удочками вниз по склону, туда, где впадает Нязя в Уфу, где раскачивается над водой ненадёжный деревянный мостик…

У местных рыбаков, кроме привычки называть поплавок «наплавом», были и другие странные обычаи, но дядя Роберт о них почему-то ничего не сказал. Может быть, потому, что для него они странными не были.

Возле самого мостика нам с братом встретился здоровый парнища лет двенадцати-тринадцати. В левой руке он держал ведёрко чуть поменьше тех, с какими ходят за водой. Он ступал тяжело и неторопливо; увидев нас, оглянулся на реку и как-то неодобрительно хмыкнул — то ли рекой был недоволен, то ли рыбалкой.

— Ну что, клюёт? — крикнул нетерпеливый Мушуня.

— М-эк! — хмуро отозвался парень и для убедительности тряхнул головой. — М-эк!

Трясти головой было совершенно не обязательно, и так понятно: проторчал, бедняга, на речке с самого утра, а поплавочек… то есть наплав, даже ни разу не шелохнулся! Извёл, наверное, весь запас червяков, исходил весь берег, выискивая счастливое местечко…

Печальная такая участь была, конечно, не для нас с Мушуней, и мне стало жалко парня. Я представил, как тот проходит с пустым ведром через всю Нязю, и все видят, что ведёрко-то пустое, что…

Я мельком заглянул в ведро… и обмер: почти до самых краёв оно было наполнено рыбой! Сверху лежал язище в сковородку величиной!

Парень ещё раз горько вздохнул и косолапо побрёл по тропинке вверх на бугор.

— А мы-то вдвоём! — обрадовался Мушуня.

— И ведра у нас нет… Куда рыбу девать станем?! Может, я сбегаю?.. А ты пока лови, складывай на землю и сеном прикрывай! Сена тут много!

Сена в самом деле было много: аккуратные стожки теснились по заливному лугу, но Мушуня на всякий случай окинул их взглядом — хватит ли сена для нашей рыбы?

— Нет! — твёрдо ответил я. — Давай сначала вместе половим!

Брат посмотрел на меня с благодарностью: кому ж, в самом деле, захочется бежать за ведром, когда тут такое сейчас начнётся!

Река Нязя была безлюдна, нетороплива и ленива; невдалеке грохотала, выкатываясь из-за горы, Уфа. Мне вдруг показалось, что только что ушедший хмурый парень оставил реку нам с Мушуней, только нам двоим.

— А рыбу нам всей улицей не съесть, если по столько ловить будем! — не унимался Мушуня.

— Придётся сушить! Представляешь, поедем домой, а у нас несколько мешков сушёной рыбы!

Я представил. Получалось действительно здорово. Вот мы забираемся по высоким ступенькам в вагон электрички, а с перрона нам начинают быстро-быстро — стоянка всего пять минут — передавать тяжеленные мешки! Один, другой, третий!.. Вагон постепенно заполняется великолепнейшим в мире запахом — запахом сушёной рыбы; остальные пассажиры с завистью смотрят на нас: эти ребята летом не теряли времени даром! А мешки всё прибывают и прибывают…

— Смотри! — Мушуня схватил меня за рукав.

— Пошли туда!

Река, оказывается, принадлежала не только нам двоим. Как это я сразу не заметил? На мостике торчал какой-то человек.

— Ты посмотри, он же таскает одну за другой! — восхитился брат.

У человека не было удочки, но я увидел, как из воды вдруг выскочила рыбка, поднялась высоко-высоко в воздух, подлетела к мостику. Через мгновение вторая рыбка сделала то же самое, за ней третья, четвёртая…

— Пескари! — дёргал меня за рукав Мушуня, теоретически подготовленный очень солидно. Может быть, это и в самом деле были пескари — на таком расстоянии разглядеть было трудно. Но я понял, как тот человек это делает: он просто забрасывает в воду длинную нитку или леску. Но у нас-то были самые настоящие удочки!

— Мы не будем ловить пескарей! — у меня перед глазами всё ещё трепыхался огромный язь в ведёрке. — Пескари — не самая лучшая рыба, а потом… потом, у нас удочек не хватит, чтобы ловить с моста, понял? Видишь, как высоко? Тут только на дурацкую нитку и можно ловить глупых пескарей!

Прошло часа четыре. За это время мы с Мушуней нашли отменное местечко, самое рыбацкое: сухое, с падающей на воду тенью деревьев — чтобы хитрая рыба не разглядела удилища, и главное — с омуточком невдалеке от берега.

Неугомонный Мушуня, едва забросив удочку и воткнув конец удилища в песчаный бережок, крикнул мне:

— Ты смотри, если что!

И почти тут же вернулся с охапкой свежего сена:

— Ну что?

За прошедшие несколько мгновений ничего не произошло, я только-только успел настроить свою удочку. Удивительно другое: ничего не произошло и через час, и через два, и через четыре…