— На тротуаре?

— Не совсем. У тротуара. В его собственной машине.

Взгляд Каламите стал более острым.

— Ты сказал «дом 154», я не ослышалась?

— Настаиваю на этом и подписываюсь. А что?

— А то, что Шальван проживает в 186-м!

Комиссар присвистнул.

— Ну, спасибо, моя красавица, за такие сведения!

Она покраснела от удовольствия.

— Скажи, Каламите, а он был женат, этот Красавчик?

— Да ты что! Он был в своем уме!

— А неофициально?

— Если с тех пор ветер не переменился, то… Недели две назад он был с Сандрой Левассёр. — Каламите заметила, что комиссар пытается что-то вспомнить. — Ага! Вот ее-то ты, вроде бы, знаешь!

— Кажется, видел это имя на афише… Точно, видел! Что-то такое, связанное с живописью… Вернисаж, что ли… Может быть?

Каламите выпрямилась и произнесла тоном ведущего телевикторину:

— Вы ответили на этот вопрос совершенно правильно, господин Тьебо, и вы выигрываете брелок фирмы моющих средств «Эта штучка» — единственной, способной отделить нечто от грязи!

— Кончай нести ахинею, ради Бога! Все? Ну, спасибо. Они жили вместе?

— Сандра, эта милашка, тоже в своем уме, будь спок. У нее — своя квартира, и Красавчик приходил туда и сам поразвлечься, и ее ублажить. Доходит до тебя?

— Доходит, доходит… У него были враги?

— Враги? Я бы выразилась поаккуратнее. Например, так: за годы своей блестящей карьеры он сумел добиться того, что кое-кто крепко его невзлюбил.

Комиссар размышлял, созерцая завитки дыма, поднимавшиеся из его трубки и уплывающие под зеленый абажур настольной лампы.

— Был ли Вале главным действующим лицом, — начал он со вздохом, — или хотя бы одним из действующих лиц в каком-либо скандале типа тех, что журнальчики, вроде «Стар», называют «пикантными»?

— Что-то не припомню… Нет, честное слово, Жером, если б было что-то такое, я знала бы… Уж я бы знала!

Он опять немного подумал и спросил, вынув трубку изо рта:

— Ну, допустим, твой Шарль был мальчиком-паинькой, он хорошо сохранился и так далее. А он был умным?

— Еще каким!

— Дополнительные достоинства?

— Холодный, расчетливый, эгоистичный карьерист, естественно, неразборчивый в средствах…

— В общем, судя по всему, он и тебе не слишком симпатичен?

— Ты попросил — я сдала карты. Как ими играть, дело твое!

Тьебо встал, сунул в карман трубку, поклонился Каламите и улыбнулся:

— Пришлю тебе розы к Рождеству. Но… Поверь, нет ничего здоровее молока с гренадином по утрам, если к нему привыкнуть, конечно!

Секретарша комиссара поймала его в коридоре. Жанна… Не просто ближайшая сотрудница — на ней держится вся его бригада. Высокая, крепкая, может быть, чуть мужеподобная с виду, зато взгляд очень нежный. Она замужем за оператором службы связи и вот уже пятнадцать лет работает вместе с Тьебо.

— Патрон, — обратилась к нему Жанна, — вас уже полчаса дожидается продюсер Шальван. Я ему сказала, что понятия не имею, когда вы будете. Но он так настаивал на встрече с вами, что я велела ему подождать.

— Правильно сделали. Проводите его ко мне через пару минут.

Тьебо вошел в кабинет, повесил пальто и уселся за свой рабочий стол, сдвинув в угол завалившие его папки.

Дверь приоткрылась, и Жанна впустила продюсера со словами:

— Проходите и садитесь, пожалуйста.

Она тут же вышла, а Шальван расположился в кресле лицом к комиссару.

Импозантный мужчина лет пятидесяти. Манеры и уверенность в себе сразу выдают делового человека. Выразительное лицо с ясным взглядом. Большой рот, красиво очерченные губы. Тьебо покосился на его костюм серо-голубого цвета. Должно быть, очень удобный и теплый, хотя ткань совсем легкая. Синяя рубашка и галстук из шотландки тех же тонов делают ансамбль вполне изысканным.

— Благодарю, что согласились принять меня, господин комиссар. Ведь у вас сегодня, вероятно, очень тяжелое утро…

Чистый, хорошо поставленный голос. Довольно быстрая речь.

— Хотите верьте, хотите нет, господин Шальван, но я как раз собирался звонить вам в контору!

— Значит, все в порядке. Я полагал, что должен явиться до того, как меня вызовут.

— Ну и отлично!

Шальван поправил складки на брюках и положил ногу на ногу: стали видны рыжевато-коричневые сапожки из мягкой блестящей кожи.

— Я услышал о смерти Шарля Вале сегодня утром — по радио. Если б вы только знали, как это меня потрясло!

— Охотно верю. Когда вы видели его последний раз?

— Вчера. Около пяти. Мы с ним приняли решение начать рекламу «Ночного свидания» — картины, которая должна выйти к Рождеству.

— Следовательно, больше не виделись?

— Нет, и это меня удивило. Вернее — нас удивило.

— Нас?

Шальван сделал легкое движение рукой.

— Да, именно — нас. Я говорю о группе нового фильма, с которой мы должны выехать послезавтра на натурные съемки в провинцию. — Он улыбнулся. — Снимаем детективную историю. Бывают же такие странные совпадения! — Продюсер помолчал, как видно, потеряв нить разговора, но сразу же вспомнил, о чем шла речь, и снова заговорил: — Так вот. Я подумал, что неплохо было бы обмыть запуск фильма в своем кругу, и решил устроить это дело вчера вечером. Отпраздновать — нет, наверное, слишком громко сказано, — просто отметить, что ли, наш отъезд.

— И что же, намечался официальный прием?

Шальван, словно обороняясь, поднял обе руки.

— Нет-нет, помилуйте, сугубо частный. Всего-то человек двадцать приглашенных: исполнители главных ролей, режиссер, главный оператор, представитель сотрудничающей с нами фирмы… Шарль, конечно, тоже должен был быть с нами, и, признаюсь, его отсутствие очень меня удивило.

— К которому часу вы его ждали?

Продюсер вздохнул.

— У нас, видите ли, сейчас столько забот… Я предполагал, что мы начнем откупоривать бутылки где-нибудь часиков этак в девять…

— И, естественно, он не явился к этому времени?

— Нам и в голову не могло прийти, что, пока мы тут потягиваем шампанское в ожидании Шарля, он умирает… В своей машине… В какой-то сотне метров от нас… — Он снова протяжно вздохнул, потом покачал головой. — Была такая чудесная атмосфера, мы так веселились, так радовались, что все вместе делаем новый фильм. И вдруг — такой удар, такая драма! — Шальван несколько секунд молча рассматривал комиссара, затем глухо продолжил: — Кино — мир вымысла, господин комиссар. В фильме любят, страдают, живут, умирают… Но все понарошку. Все остается только на пленке. Кровь — всего лишь красная краска, сколько слез прольется — зависит от мастерства актера… И когда вот так внезапно вымысел обращается в реальность, мы, такие, как мы есть, не можем в это поверить! Понимаете?

— Думаю, что да. В каких отношениях вы были с Шарлем Вале?

Шальван, похоже, не ожидал такого вопроса и недоуменно уставился на комиссара.

— Да в прекраснейших, господин комиссар! Он же был одним из лучших пресс-атташе в нашей области!

— Ясно. А в личном плане?

— Думаю, что могу смело утверждать: мы были симпатичны друг другу. — Шальван снова махнул рукой. — Ну, что говорить, конечно, у каждого — свой характер. Конечно, иногда с Шарлем бывало непросто. Но я всегда старался выбирать себе в сотрудники личность, а он был четко сложившейся личностью, и это не могло не нравиться.

Тьебо сделал передышку в допросе, пытаясь увязать то, что было ему уже известно о преступлении, с новыми данными.

— Ваши гости пришли все вместе?

— Помилуйте, господин комиссар! Не надо путать вечеринку киношников с военным парадом! — улыбнулся продюсер. — Разумеется, приходили кому как было удобно — кто пораньше, кто попозже. — И, предваряя вопрос Тьебо, добавил: — Только, ради Бога, не спрашивайте, кто когда пришел, все равно не смогу ответить. Я переходил от одного к другому, как и подобает радушному хозяину, разговаривал то с тем, то с этим… Да и вообще — к чему мне было вести хронометраж? — Выпрямив ноги, он положил руки на колени. Длинные ухоженные кисти — таким пальцам позавидовали бы многие пианисты!