– И саму Гиту в придачу, – хихикнул Роджер.

– Ее для меня слишком много, – фыркнул Анкетиль, – но пара кусочков не помешала бы. По норфолкским пышкам я тоже соскучился.

Песнь корабельного гудка, мощно пронзившая туманную мглу, прервала тихий обмен шутками. Гудок прозвучал трижды. Затем еще трижды, на этот раз ближе, хотя расстояния могли быть обманчивы. Роджер поднялся, держась за рукоять меча. Ричард вышел из-под холщового навеса в носовой части судна, отведенной для них с матерью, и встал рядом с Роджером.

– Расслабьтесь, милорд Биго, – произнес он. – Это друзья, и меч вам не понадобится, разве только я жестоко ошибаюсь.

Еще три гудка разнеслись по туманной воде, и Ричард повернулся к капитану «Тренчемера» Стивену де Тернему.

– Ответьте, – приказал он. – Повесьте фонарь на носу, сегодня нас ждет добрая еда и сухие постели.

– Сир.

Де Тернем дал сигнал матросу, и вскоре на баке загорелся фонарь и горнист просигналил ответ «Тренчемера». Мелодия поплыла по воде, раздвигая клочья тумана, и на нее был получен ответ, но все равно казалось, прошли годы, прежде чем появилось другое судно, призрак, постепенно обретший промокшую плоть. «Милостью Божьей» называлась крупная галера, грузовое судно из Рая, оснащенное новыми боевыми башенками и ощетинившимися рыцарями, сержантами и лучниками. По «Тренчемеру» пронесся общий вздох облегчения.

Они еще не вернулись домой и определенно не высохли, но стали к этому ближе.

На борту «Милостью Божьей» Роджер сидел за столом под большим палубным навесом вместе с Ричардом, Лонгчампом и многочисленными баронами и священниками, явившимися, чтобы сопроводить Ричарда домой. Алиенора со своими дамами удалилась под женский навес на другом конце судна, и мужчины тоже собирались на боковую.

Лонгчамп чувствовал себя как рыба в воде, поскольку ненавистный ему архиепископ Руанский задержался в плену в качестве гарантии уплаты остатка выкупа, предоставив Лонгчампу возможность бахвалиться и пыжиться. Все без исключения узнали о том, кому целиком принадлежит заслуга в освобождении короля, и стало ясно, что Лонгчамп возвращается в Англию фаворитом, а это вряд ли придется по вкусу отдельным лордам и прелатам. Глаза Лонгчампа злорадно блестели. Капитан «Милостью Божьей» привез из Англии новость, которая, похоже, подкрепила предостережение, высказанное им в Шпайере.

– Разве я не говорил, что Уильяму Маршалу нельзя доверять? – спросил он. – Кровь себя покажет. Его отец был известным мятежником.

Роджер отодвинулся от стола. На нем была любимая шляпа из зеленого войлока с широкими полями, которые отбрасывали тень на глаза. Вместе с бородой они обеспечивали ему вполне достаточную защиту.

– Как и мой отец, – произнес он, – но мы с ним не одно и то же, милорд епископ. Даже если брат Маршала встал на сторону лорда Иоанна и подготовил замок Мальборо к войне, это еще не делает предателем самого Маршала.

Глаза Лонгчампа сверкнули.

– Нет, милорд, не делает, но когда Маршала видят направляющимся в Мальборо – это становится подозрительным. Возможно, его сношения с изменниками не просто действия встревоженного юстициария. Я, к примеру, сомневаюсь в его мотивах.

– Я там не был и могу только догадываться, но, полагаю, он ездил на переговоры. Нельзя судить, если не владеешь всеми фактами… или хотя бы теми фактами, которые можно собрать.

– Биго прав. – Ричард бросил резкий взгляд на своего канцлера. – Мы не знаем всей правды, и я склонен истолковать сомнение в пользу Маршала. Он мог убить меня на пути из Ле-Мана, всего лишь наклонив копье под другим углом, но не сделал этого. Он защищал моего отца, когда надежды не осталось и казалось, что он приобретет намного больше, дезертировав.

– Вот увидите, что в ваше отсутствие он перешел на сторону вашего брата, – настаивал Лонгчамп.

– Милорд канцлер, я не советую делать подобные заявления без надежных оснований, – произнес Роджер спокойно, но твердо. – Мы просто ничего не знаем.

Без сомнения, Ричард оценивает Роджера и канцлера, и преимущество за последним, поскольку его шпионы видели Маршала в Мальборо.

– Что ж, узнаем, когда прибудем в Англию, – произнес Ричард. – Я пошлю за Маршалом и воздам ему по заслугам, как и всем остальным.

– Если он откликнется на зов, – скептически заметил Лонгчамп.

Роджер стиснул зубы. Лонгчамп всегда старался оставить за собой последнее слово, и спор мог идти по кругу всю ночь.

– Вы старый ворон, Лонгчамп. – Ричард снисходительно и весело разглядывал своего канцлера. – Уверен, он явится ко мне и все объяснит. Если нет, вы сможете говорить во всеуслышание, что я ошибался, и утешаться тем, что мне следовало к вам прислушаться.

– О нет, сир, – с мрачным видом ответил Лонгчамп. – Я буду горевать.

Роджер недоверчиво фыркнул и закашлялся, чтобы скрыть это.

Лонгчамп сверкнул на него глазами:

– Я всегда пекся о благе короля.

– Я не спорю, милорд епископ, – спокойно произнес Роджер. – Но сомневаюсь, что вы станете горевать при виде чужого падения. Простите мою прямоту.

Лонгчамп прикусил язык, но взгляда, который он бросил на Роджера, было достаточно. К епископу явно не стоило поворачиваться спиной.

Роджер пришпорил усталую, покрытую грязью лошадь на последних ярдах моста через ров и рысью въехал во двор Фрамлингема. Он обогнал свой отряд и обоз и намеренно прибыл раньше свиты. Глядя на две новые башни, Роджер восхищался тем, насколько продвинулось строительство за время его отсутствия. Сделать предстояло еще многое, но каменный венец Фрамлингема уже обретал величавую плоть. На фоне мощных башен дом и часовня казались незначительными, хотя выглядели ухоженными и блистали свежим слоем побелки. Перила крыльца тоже недавно починили, и на белом фоне они ярко сверкали красным и золотым. Птицы тут и там клевали червяков, но гусак Вулфвин по счастливой случайности отсутствовал. Роджер спешился и привязал коня к вмурованному в стену кольцу. Конюх, кидавший вилами навоз, остановился, вытаращил глаза и упал на колени:

– Милорд, я не сразу узнал вас, простите!

– Вполне естественно. – Роджер жестом приказал ему встать. – Я опередил свой отряд. Но лучше известить людей. Через час нужно будет позаботиться о лошадях.

– Да, милорд, я…

Он умолк, и мужчины обернулись, когда из-за конюшни высыпали четверо детей, увлеченных игрой в пятнашки. Два мальчика и две девочки слились в единое размытое пятно бегущих ног, летящих волос, ярких платьев и котт. Они встали как вкопанные, завидев конюха и черного коня. А затем Маргарита отлепилась от общей массы.

– Папа, папа! – заверещала она и бросилась к Роджеру.

– Милая! – Он поднял ее в воздух и закружил.

Какое облегчение, что дети его помнят! Роджер вовсе не был уверен, что задержался в их памяти. Дочка звонко чмокнула его в свежевыбритую щеку и обхватила за шею, и отчего-то ему стало трудно дышать, то ли от крепких объятий, то ли оттого, что сжалось горло. Мари держалась поодаль, хотя ее лицо озарилось улыбкой, и Роджер испытал укол боли, увидев, как много уже в ней от маленькой женщины, даже посреди детской игры. Трехлетний Ральф тоже попросился на ручки, хотя Роджер увидел, что требование сына порождено бравадой, а не пылкой любовью, и ощутил, как ребенок застыл и напрягся, когда его подняли. Уильям, на два года старше, ждал неподвижно, словно молодой дубок, но при этом улыбался, показывая щель между передними зубами: у него недавно выпал молочный зуб.

Затем Роджер увидел за спинами детей Иду, которая вышла поприветствовать его, прижимая к левому боку крошечного запеленатого младенца. Ее взгляд был настороженным и даже немного враждебным. На лице жены не играла радостная улыбка, и у него засосало под ложечкой. Он опустил Маргариту и Ральфа и подошел к ней.

– Это твой новый сын, – сухо сообщила она. – Я назвала его в твою честь, хотела напомнить себе, что у него есть отец.