Она продолжала:

— По-корнуэлльски Элвиан означает маленькая Элис.

Она подошла ко мне и положила руки на колени. Посмотрев мне в лицо, она произнесла серьезным тоном:

— Видите ли, мисс, мою мать звали Элис. Ее больше нет. Но меня назвали в честь нее. Поэтому меня зовут маленькая Элис.

Я встала, потому что не могла больше выносить ее пристальный взгляд, и подошла к окну.

— Смотри, — сказала я, — на лужайке два павлина.

Она встала у окна рядом со мной.

— Они пришли, чтобы их покормили. Они такие обжоры. Дейзи скоро вынесет им горох. Они это знают.

Я смотрела в окно, не видя павлинов на лужайке. Я вспоминала насмешливые глаза человека в поезде, который предупреждал меня, что я должна остерегаться Элис.

Через три дня после моего приезда в Маунт Меллин хозяин поместья возвратился домой.

Я уже успела привыкнуть к определенному распорядку своей жизни в этом доме. Я занималась с Элвиан каждое утро после завтрака, и, если не считать ее постоянного стремления вывести меня из равновесия с помощью вопросов, на которые, как она надеялась, я не смогу ответить, я была довольна тем, как проходили наши уроки. И не потому, что она хотела вызвать мое одобрение, а потому, что ее жажда знаний была так велика, что она не могла ее скрыть. Я даже подозревала, что в ее головке созрел некий план: переняв от меня все знания, которыми я располагала, заявить отцу, что ей не нужна больше гувернантка, раз она не могла ее больше ничему научить.

Я раньше часто слышала рассказы о гувернантках, о которых в старости заботились их бывшие ученицы. Мне на это рассчитывать не приходилось — по крайней мере, в случае Элвиан.

Меня вывело из равновесия ее упоминание имени Элис, и с наступлением темноты я каждый раз начинала ощущать, что дом был полон таинственных и недобрых теней. Конечно, это была всего лишь игра воображения, вызванная той злополучной встречей в поезде и разговором о предвидении, который тогда состоялся.

Оставаясь поздно вечером одна в комнате, я невольно опять начинала думать об Элис и о причине ее смерти. Она, должно быть, была совсем молодой, когда случилась трагедия, тень которой, как мне казалось, все еще витала в доме. Иногда у меня возникало совершенно нерациональное ощущение, что и сама Элис все еще присутствует в нем.

Я просыпалась ночью, и мне казалось, что я слышу голоса, зовущие ее. «Элис, где ты, Элис?» — будто шептал кто-то рядом со мной.

Я подходила к окну, прислушиваясь, и шепот словно растворялся в ночном воздухе.

Дейзи, которая, как и ее сестра, была начисто лишена воображения, принеся как-то утром мне воду для умывания, сама того не подозревая, почти рассеяла мои ночные страхи, спросив меня:

— Вы слышали море ночью, мисс? Ссс, ссс, у-у-у, у-у-у — всю ночь напролет. Как две сплетницы, болтающие друг с другом.

— Да, я слышала.

— Это бывает иногда ночами во время прилива, когда ветер дует в определенном направлении.

Я посмеялась над собой. Всему есть рациональное объяснение.

Я постепенно узнавала всех, кто жил или работал в доме. Миссис Тэпперти как-то зазвала меня к себе отведать ее домашнего вина. Она выразила надежду, что мне было хорошо в Маунт Меллине, и пожаловалась на своего мужа, который не мог пропустить ни одной юбки и был грозой всех девчонок в деревне. Она боялась, что Китти и Дейзи пойдут в отца. «А жаль, если так будет», — говорила она, потому что она «сама-то — богобоязненная женщина», которая не пропускает ни одной воскресной службы в местной церкви. Теперь, когда девочки подросли, ей надо было думать не только о том, за кем приударял Джо Тэпперти, но и о том, что делает Дейзи в конюшне с Билли Трехейем, а Китти — с этим парнем из Маунт Уиддена.

Я навестила и миссис Соуди в сторожке и выслушала ее рассказ о трех ее сыновьях и их детях, в том числе и жалобы на то, как часто ей приходилось штопать их чулки.

Мне хотелось как можно больше узнать о доме, в котором я жила, и проблема починки чулок меня не очень интересовала. Поэтому я не часто захаживала к миссис Соуди.

Несколько раз я пыталась заловить Джилли и завязать с ней разговор, но, хотя я часто видела ее, поговорить с ней мне не удавалось. Я звала ее, но она всегда убегала. Я всегда чувствовала какое-то беспокойство, слыша ее тихий, воркующий голос, напевавший песни. Я чувствовала, что надо было сделать что-то для нее. Меня злила ограниченность этих людей, которые из-за того, что Девочка была не такой, как все, считали ее сумасшедшей. Я очень хотела разговорить ее, чтобы узнать, что таится за этим будто бы ничего не выражающим взглядом ее синих глаз.

Я знала, что я ее тоже интересую и что она догадалась о моем интересе к ней. Что-то, должно быть, случилось, что сильно напугало ее и сделало такой неестественно робкой. Если бы мне удалось узнать, что это было, и убедить ее, что меня ей бояться нечего, я, возможно, смогла бы помочь ей стать нормальным ребенком.

В те дни я, кажется, думала о Джилли больше, чем об Элвиан. Последняя казалась мне всего лишь избалованным, своенравным ребенком, каких были тысячи, в то время как робкое, застенчивое существо по имени Джиллифлауер было единственным в своем роде.

Говорить с миссис Полгри о ее внучке было бесполезно: она была слишком подчинена обывательским условностям. В ее представлении любой человек был либо сумасшедшим, либо нормальным, при этом степень нормальности зависела от соответствия ее собственному характеру. Так как Джилли отличалась от своей бабушки во всем, она расценивалась последней как безнадежно сумасшедшая. Кроме того, миссис Полгри дала мне понять, что поскольку меня наняли для воспитания Элвиан, Джилли вообще была не моей заботой.

Таково было положение дел, когда Коннан ТреМеллин возвратился домой.

Как только я увидела Коннана ТреМеллина, моему относительному душевному покою пришел конец. Собственно, его присутствие в доме я ощущала еще до того, как встретилась с ним.

Он приехал во второй половине дня. Элвиан где-то бегала, а я попросила принести мне горячей воды, чтобы умыться перед своей обычной дневной прогулкой. Воду принесла Китти, и не успела она войти в комнату, как я заметила происшедшую в ней перемену. Ее черные глаза сияли, а рот сам собой расползался в улыбку.

— Хозяин дома, — сообщила она.

Я старалась не показать свое собственное волнение, вызванное этим известием. Через минуту в дверь заглянула Дейзи. В этот момент сестры были очень похожи друг на друга — на их лицах было одинаковое выражение ожидания, даже предвкушения чего-то. Мне показалось, я поняла, что это означало. Я подозревала, что ни одна из них не была девственницей, об этом говорило их слишком уж фривольное поведение в обществе конюхов и деревенских парней, которые работали в саду поместья. Как только они оказывались в поле зрения мужчины, в них происходила едва уловимая, но, тем не менее красноречивая перемена. Поэтому их возбуждение, вызванное возвращением хозяина дома, я могла истолковать только, как еще одно проявление их распущенности и испорченности.

При этом мне была неприятна не только их реакция, но и тот факт, что она мне самой внушила эти, столь чуждые для меня мысли.

«Неужели он — мужчина того сорта, что заигрывает с прислугой?» — спрашивала я себя.

— Он приехал полчаса назад, — сказала Китти.

Они обе с каким-то новым интересом смотрели на меня, и мне опять показалось, что я угадала их мысли. Они, видимо, говорили себе, что я не смогу составить им достойной конкуренции.

Мое раздражение усилилось, и я отвернулась. Не глядя на них, я сказала холодно:

— Я вымою руки, и вы можете унести воду. Я отправляюсь на прогулку.

Я надела шляпу и пошла вниз. И даже на улице около дома была заметна перемена. Миссис Полгри возилась в огороде, двое деревенских парней работали в саду с не виданным доселе рвением, а Тэпперти был так увлечен уборкой конюшен, что даже не заметил меня, когда я проходила мимо.