— Перед женщиной благородного происхождения, попавшей в бедственное положение, лежат два пути, — говорила моя тетя Аделаида. — Первый — это выйти замуж, а второй — наняться гувернанткой в хороший дом.

Сидя в поезде, несшем меня по заросшим лесом холмам и сквозь зеленые луга, я следовала по этому второму пути — отчасти, думала я, потому, что мне так и не выпала возможность, испробовать первый.

Я представила себе, как я выглядела в глазах моих попутчиков (если бы они удосужились обратить на меня внимание, что было, впрочем, маловероятно): молодая женщина среднего роста, уже вышедшая из поры юности (мне исполнилось 24 года), в простом коричневом платье с кремовым кружевным воротничком и такими же манжетами.

Ворот моей дорожной накидки был расстегнут, так как в вагоне было жарко, а моя коричневая бархатная шляпка была того фасона, который очень к лицу женственным особам вроде моей сестры Филлиды, но, как я всегда подозревала, выглядит несколько нелепо на такой голове, как моя.

Мои волосы — густые, с медным отливом — были расчесаны на пробор посередине, обрамляя с боков мое чересчур длинное лицо, и соединялись позади в большой неуклюжий пучок, торчащий из-под шляпки.

Моим лучшим украшением всегда были глаза — большие, цвета янтаря, но, по мнению тети Аделаиды, они смотрели слишком смело, что означало (по ее же мнению), что я так и не усвоила те добродетели, которые должны украшать женщину. Нос у меня слишком короток, а рот — слишком велик. В общем, думала я, все как-то не так, и посему мне придется навсегда смириться с тем, что моя жизнь будет состоять из переездов с одного места службы к другому, так как я должна зарабатывать свой хлеб, и мне никогда не удастся встать на первый из обозначенных моей тетей путей, то есть найти себе мужа.

Мы проехали зеленые луга Сомерсета и теперь мчались сквозь вересковые пустоши и лесистые холмы Девона. Мне советовали обратить внимание на знаменитый мост, который пересекает реку Тамар около Сэлтеша, и, переехав который, я должна была оказаться за пределами Англии, в герцогстве Корнуэлл.

По мере приближения к этому мосту я начала ощущать какое-то нелепое волнение. Я не была тогда еще склонна предаваться игре воображения (возможно, позже я изменилась, но ведь жизнь в таком доме, как Маунт Меллин, заставила бы играть воображение даже самых трезвомыслящих людей!), поэтому я не могла понять причину своего волнения.

«Это глупо, — говорила я себе. — Маунт Меллин может оказаться великолепным поместьем, а Коннан ТреМеллин столь же романтичным, как и его имя, но тебя все это совершенно не касается. Твое место будет «под лестницей», со слугами, или, может быть, в верхнем этаже под крышей, и твоя жизнь в этом доме будет ограничиваться попечением о маленькой Элвиан».

«Какие же странные имена у этих людей!» — думала я, глядя в окно. Вересковая пустошь была освещена солнцем, но серые скалистые вершины холмов, похожие на силуэты людей, выглядели странно зловеще.

Семья, в услужение которой я поступала, была корнуэлльской, а у корнуэлльцев был свой язык. Может, мое имя — Марта Ли — тоже покажется им странным. Марта! Я всегда вздрагивала, когда слышала это имя. Тетя Аделаида называла меня только так, но дома, когда мой отец был еще жив, он и Филлида никогда и не думали называть меня Мартой. Для них я всегда была Марти. Я не могла не чувствовать, что «Марта» была гораздо более симпатичной особой, чем «Марта», и, приближаясь к реке Тамар, я ощущала грусть, и даже некий страх, потому что эта река должна была полностью отрезать меня от Марта на долгое-долгое время. Став гувернанткой, я, наверное, превращусь в «мисс Ли» или, может быть, просто «мисс», или (что будет совсем уж унизительно) всего-навсего «Ли».

Одна из многочисленных приятельниц тети Аделаиды от кого-то услышала о «затруднительном положении» Коннана ТреМеллина. Ему нужна была подходящая особа, чтобы помочь ему из него выйти. Она должна была обладать достаточным терпением, чтобы воспитывать его дочь, достаточной образованностью, чтобы обучать ее, и достаточно благородным происхождением, чтобы ребенок не пострадал от близости персоны, не принадлежащей к его классу. Иначе говоря, Коннану ТреМеллину требовалась обедневшая дворянка. И тетя Аделаида решила, что я подходила по всем статьям.

Когда умер наш отец, викарий сельского прихода, тетя Аделаида забрала нас к себе в Лондон. Нам предстоял выход в свет во время лондонского сезона — двадцатилетней Марте и восемнадцатилетней Филлиде. Филлида вышла замуж в конце того же сезона, а я после четырех лет, проведенных в доме тети, все еще оставалась незамужней. Поэтому и настал день, когда тетя произнесла слова о двух путях, лежащих перед бедной девушкой из хорошей семьи.

Я посмотрела в окно. Мы прибыли в Плимут. Мои соседи по купе вышли, а я сидела, наблюдая в окно за тем, что делалось на платформе.

В тот момент, когда прозвучал свисток кондуктора и поезд должен был тронуться, дверь моего купе открылась, и вошел мужчина. Он посмотрел на меня с извиняющейся улыбкой, будто давая понять, что он надеется, что я не возражаю против его присутствия в купе, но я тут же отвела глаза.

Когда мы выехали из Плимута и уже подъезжали к мосту, он спросил:

— Вам нравится наш мост?

Я повернулась и посмотрела на него.

Я увидела мужчину чуть моложе тридцати лет, одетого хорошо, но в манере джентльмена, живущего в деревне. На нем были темно-синий фрак, серые брюки и шляпа, подобная тем, которые мы в Лондоне называли «горшками» из-за их сходства с этими, сосудами. Эту шляпу он положил на сиденье рядом с собой. Он показался мне лишенным всякого благонравия, и в его карих глазах сверкали иронические искорки, будто он был прекрасно осведомлен о тех предупреждениях, которые были сделаны мне перед дорогой и суть которых была в нежелательности вступления в разговор с незнакомыми мужчинами.

Я ответила:

— Да, очень. Я думаю, это замечательное сооружение.

Он улыбнулся. Мы проехали мост и въехали в Корнуэлл.

Его карие глаза наблюдали за мной, и я вдруг снова осознала непривлекательность своей внешности. Я подумала: «Он смотрит на меня только потому, что больше здесь никого нет». Подумав это, я вспомнила, как Филлида говорила мне, что я отталкиваю от себя возможных поклонников тем, что, заметив чей-то интерес к себе, я предполагаю, что он вызван лишь отсутствием иного объекта. «Если ты будешь все время думать, что ты — «рак на безрыбье», ты в конце концов им и станешь», — повторяла она.

— Далеко вы едете? — спросил он.

— Думаю, мне уже недолго осталось ехать. Я схожу в Лискерде.

— А-а, Лискерд. — Он вытянул ноги и перевел взгляд с меня на носки своих сапог. — Вы едете из Лондона?

— Да, — ответила я.

— Вам будет не хватать веселья большого города.

— Я раньше жила в деревне, так что я знаю, чего ожидать.

— Вы будете жить в Лискерде?

Я была не уверена, что мне нравился этот допрос, но я опять вспомнила слова Филлиды: «Ты слишком неприветлива по отношению к противоположному полу. Ты их отпугиваешь».

Я решила, что, по крайней мере, могу быть вежливой, и ответила:

— Нет, не в Лискерде. Я еду в маленькую деревню на побережье под названием Меллин.

— Понятно. — Он помолчал несколько минут, снова занявшись созерцанием носков своих сапог.

Его следующие слова поразили меня.

— Я полагаю, разумная молодая леди вроде вас не верит в предвидения, предсказания и тому подобное?

— Но…, — проговорила я, запинаясь, — что за удивительный вопрос?

— Можно взглянуть на вашу ладонь?

Я колебалась, с подозрением глядя на него. Могу ли я дать, незнакомому мужчине руку в ответ на такую просьбу? Тетя Аделаида наверняка предположила бы, что за этим последуют какие-нибудь гнусные предложения. И, возможно, в этом случае она была бы права. Все-таки я была женщиной и к тому же единственной в поле его зрения в этот момент.