Когда она распахнула дверь в галерею, доктор все еще держал меня такой крепкой хваткой, что мне никак не удавалось вырваться.

— Боюсь, — обратился к ней доктор, — что она все-таки доставит нам некоторые хлопоты.

— Кэтрин, — сказала Рут, — вы должны подчиниться доктору. Он знает, что для вас лучше.

— Он знает, что для меня лучше! Посмотрите на эту рясу. Это он и устраивал все эти фокусы вокруг меня!

— Да, похоже, что ее состояние еще более серьезно, чем я полагал, — сказал доктор. — Боюсь, что у нас будут сложности. В таких делах нельзя затягивать. Я знаю это по опыту.

— Какой еще дьявольский план вы задумали? — резко спросила я.

— Типичная мания преследования, — пробормотал он, обращаясь к Рут. — Им всегда кажется, что против них ополчился весь мир. — Он снова повернулся ко мне и сказал: — Кэтрин, дорогая моя, вы должны довериться мне. Разве я не был вам другом?

Я разразилась смехом, и этот смех меня встревожил. Я была не на шутку испугана, потому что я начала понимать, что он собирался сделать, и при этом Рут или действительно верила ему, или притворялась. Как бы то ни было я была одна против них двоих, и мне не от кого было ждать помощи. Как же глупо я поступила, никому не рассказав о своих открытиях! Теперь было поздно, потому что даже если Рут не была его сообщницей, то и моим другом она тоже не являлась.

Но я все же сделала отчаянную попытку разоблачения.

— Послушайте, — сказала я им, — я все знаю. Это вы, доктор Смит, решили помешать моему ребенку появиться на свет. Вы убили Габриэля и готовы были убить любого, кто может помешать Люку унаследовать поместье…

— Вы видите, — печально спросил он Рут, — как далеко это зашло?

— Я нашла рясу, и я знаю, что вы считаете, что ваше место здесь, в этом доме. Я знаю все. Не думайте, что вам опять удастся меня обмануть.

Он сильно стиснул меня в руках и что-то прижал к моему рту. Я ощутила запах хлороформа или чего-то в этом роде и почувствовала, как всё словно ускользает от меня и его голос звучит всё слабее и слабее — как будто издалека.

— Я надеялся, что этого удастся избежать, но ничего не поделаешь. Когда они грозят стать буйными…

И тут я стала проваливаться куда-то в темноту…

Когда-то я от кого-то слышала, что человеческое сознание сильнее, чем тело. После того, что со мной случилось, я верю, что это так. Мое сознание приказывало телу сопротивляться влиянию хлороформа. Конечно, это было невозможно, но все же, в то время как телом своим я уже управлять не могла, мой мозг все еще боролся. Вся моя воля была направлена на то, чтобы не потерять сознание. Я знала, что если это произойдет, то я очнусь уже узницей Уорстуисла, все найденные мною улики будут уничтожены и мои протесты восприняты как бред душевнобольной.

Поэтому я из последних сил сопротивлялась обмороку и в этом полусознательном состоянии продолжала ощущать, что со мной происходило, хотя ни руки, ни ноги меня не слушались. Словно сквозь сон я сознавала, что меня куда-то везет тряская карета, где рядом со мной сидит злодей-доктор. Я отчаянно гнала от себя ужасную сонливость, которая грозила отнять у меня сознание и память.

Я знала, что он везет меня в Уорстуисл. В его экипаже кроме нас никого не было, а кучеру не могло быть слышно, что говорилось внутри. Покачивание кареты помогало мне держаться на границе сознания, а цокающие копыта лошадей, казалось, повторяли: «Не сдавайся, не сдавайся…»

Я знала, что не сдамся. Я не допущу, чтобы моему ребенку кто-нибудь мог сказать, что его мать была на излечении в Уорстуисле.

— Вы не должны сопротивляться сну, Кэтрин, — мягко сказал доктор.

Я хотела ему ответить, но язык меня не слушался.

— Закройте глаза, — вкрадчиво продолжал он. — Разве вы сомневаетесь, что я буду о вас заботиться? Вам нечего бояться. Я буду каждый день вас навещать. Я буду с вами, когда придет время родить…

«Ты — дьявол», — звучало у меня в голове, но произнести вслух я ничего не могла.

Подсознательно я, наверное, всегда знала, что он задумал запереть меня в Уорстуисле до рождения ребенка, наблюдать за мной там и, если родится мальчик, как-то избавиться от него. Если же родится девочка или мертвый ребенок, я потеряю для него интерес, потому что не буду больше препятствовать тому, чтобы Люк унаследовал Киркландское Веселье.

Карета остановилась. Значит, мы были уже у ворот Уорстуисла. Меня мутило, у меня кружилась голова, и я по-прежнему была словно в полусне.

— Моя дорогая Кэтрин, да вам нехорошо! — сказал он, обнимая меня за плечи. Ну ничего, мы уже приехали. Скоро вы совсем успокоитесь, не будет больше никаких фантазий, никаких видений. Здесь о вас позаботятся.

— Послушайте, — начала я, с трудом выговаривая слова, — я не собираюсь туда идти.

Он улыбнулся.

— Предоставьте все мне, моя дорогая.

Послышался звук бегущих ног, и сбоку от меня появился какой-то мужчина. Я почувствовала, что он взял меня за руку. Я услышала их разговор:

— А эта бедняжка понимает, куда ее ведут…

И голос доктора в ответ:

— У них бывают моменты просветления. Иногда даже лучше, чтобы их не было.

Я пыталась закричать, но голос меня не слушался. Подо мною подкашивались ноги, но меня силой тащили вперед. Я увидела распахнутые чугунные ворота и дверь в здание, над которой было выбито название заведения, внушавшее ужас всем, кто про него знал.

— Нет, нет, — всхлипывала я в отчаянии.

Но их было больше, и я была перед ними бессильна… И вдруг я услышала звук копыт и голос доктора, который резко скомандовал:

— Скорее! Заведите больную в здание.

Вместо вкрадчиво-успокоительных интонаций, с которыми он говорил со мной до сих пор, в его голосе вдруг послышался страх. И тогда мне показалось, что все мое существо сразу ожило, и я поняла, что лекарством, которое привело меня в чувство, была надежда. Я услышала голос, который так хорошо знала и так любила, и этот голос кричал:

— Какого черта! Что здесь происходит?

И вслед за голосом появился и он сам — человек, которого, как я ни старалась, я не могла выбросить из своего сердца. Я увидела, как он бежит ко мне, и он был словно старинный рыцарь, примчавшийся, чтобы спасти меня от врагов.

— Саймон, — всхлипнула я, падая и чувствуя, как меня подхватывают его руки.

И тут я перестала сопротивляться забытью. Я провалилась в темноту, которая мне уже была не страшна, потому что со мной был Саймон, который должен был меня защитить.

Итак, тот ужасный день закончился для меня благополучно: я избежала заточения в Уорстуисле. Меня спас Саймон, который оказался там благодаря сообразительности Мэри-Джейн. Пока я боролась с доктором на галерее менестрелей, она незаметно выбежала из дома и что есть силы помчалась в Келли Грейндж рассказать им, что случилось. Она слышала, как доктор сказал Рут, что собирается меня увезти, и к тому времени она уже достаточно знала, чтобы догадаться, куда именно.

Саймон тотчас же поскакал туда верхом и успел как раз вовремя, чтобы помешать доктору Смиту. Он бросил ему в лицо обвинение в убийстве Габриэля и пригрозил главному смотрителю лечебницы, что тот потеряет свое место, если осмелится поместить меня в свое заведение только лишь по настоянию доктора Смита.

И, конечно же, Саймон добился своего. Он всегда добивается своего, если по-настоящему к чему-то стремится. Я уже знаю, что это так, и мне это очень нравится.

Я часто думала о том, что должен был чувствовать Деверел Смит, когда он стоял там, понимая, что его тщательно продуманный план рухнул в самый последний момент. Ведь если бы он успел запереть меня в Уорстуисле в качестве пациентки, у которой он определил умственное расстройство, потом было бы весьма трудно доказать, что я им никогда не страдала, хотя бы кратковременно.

Саймон привез меня оттуда прямо в Келли Грейндж, где меня ждала Хейгэр, и я прожила там до самых родов. Они наступили немного раньше срока, что не удивительно, но мой сын Габриэль очень быстро оправился и превратился в здорового и крепкого малыша. Мы обожали его — и я, и Хейгэр, и Саймон, думаю, тоже. Но он задался целью воспитать из него настоящего мужчину, поэтому редко проявлял свои чувства к нему по-настоящему. Меня это не смущало, потому что я тоже хотела, чтобы мой сын вырос сильным человеком, который сумеет не дать в обиду ни себя, ни своих близких.