— В нашей семье всегда была традиция давать детям библейские имена[1], — сказал Люк. — В каждом поколении у нас есть библейские герои: Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Петр, Симон и так далее… вплоть до архангела Гавриила. Я часто называю его Ангелом, хотя ему это не нравится. Честно говоря, назвать кого-то в честь архангела, по-моему, уже слишком. Куда лучше уподобиться симпатичным и вполне земным Марку или Иоанну. Вот еще один сэр Люк. Он умер молодым — бросился с балкона в западном крыле… А вот Джон, который сто лет спустя решил последовать его примеру. Он спрыгнул с балкона в северном крыле.

Я отвернулась. От этих рассказов мне стало не по себе — сама не знаю, почему. Я подошла к портрету дамы в великолепной шляпе с перьями как на портрете Гейнсборо.

— Это моя прапрапрабабушка, — сообщил Люк. — Только я точно не знаю, сколько должно быть «пра».

Мы пошли дальше, и Люк снова остановился у одного из портретов.

— А вот и ваш свекор собственной персоной, — объявил он.

На меня смотрел молодой сэр Мэттью. Его небрежно повязанный шейный платок был воплощением элегантности, так же, как и его темно-зеленый бархатный сюртук. На лице горел румянец, а глаза блестели озорным блеском. Я поняла, что не ошиблась, решив, что в свое время сэр Мэттью был порядочным повесой и дамским угодником — его портрет не оставлял никаких сомнений на этот счет. Рядом с ним была молодая красивая женщина с выражением решительности на лице. Мать Габриэля, решила я. Рядом был и он сам — портрет, должно быть, был написан несколько лет назад, потому что он выглядел на нем совсем юным.

— Вы тоже займете здесь свое место, — сказал Люк. — Как и другие, вы станете пленницей холста, и через двести лет новая хозяйка дома придет сюда посмотреть на своих предшественниц, среди которых будете и вы.

Мне вдруг захотелось убежать от него, хоть ненадолго вырваться из стен дома, полного теней прошлого.

— Пятница заждался своей прогулки, — сказала я. — Пожалуй, я его лучше выведу. Благодарю вас за то, что вы мне все показали.

— Все? Но я вам вовсе не все показал. В доме есть еще многое, чего вы не видели.

— Значит, я увижу это в другой раз, — твердо сказала я. Он наклонил голову.

— Ну что ж, буду счастлив продолжить свою экскурсию, когда вам будет угодно.

Я поспешила вниз по лестнице и на полдороге обернулась. Люк стоял на верхней площадке, глядя на меня, и у него был такой вид, словно ему достаточно было ступить за раму одного из портретов, чтобы занять место среди изображений его предков.

Вторую половину дня я провела с Габриэлем. После обеда мы поехали верхом на вересковую пустошь, а когда вернулись, было уже пора переодеваться к ужину. Вечер прошел так же, как и накануне.

Перед сном мы опять вышли на балкон полюбоваться развалинами аббатства, освещенными луной, и я вспомнила, что до сих пор не добралась до них, и дала себе слово непременно посетить их на следующий день.

Утром Габриэль снова заперся с отцом в его кабинете, и я, взяв с собой Пятницу, отправилась к аббатству.

Вблизи развалины выглядели еще более внушительно, чем на расстоянии. Силуэт массивной романской башни четко вырисовывался на фоне голубого неба — она была совершенно целой, так же, как и стена прилегающего к ней здания. Если бы не пустые глазницы окон и не отсутствие крыши, можно было бы подумать, что аббатство вовсе не разрушено — по крайней мере, с той стороны, с которой я подошла к нему. Меня поразили размеры сооружения, и я подумала, как интересно было бы нарисовать его план и представить себе, как все это выглядело несколько столетий назад. По остаткам стен внутри зданий вполне можно было догадаться, какие там были помещения — легко угадывались неф и боковые приделы собора, монашеские кельи и так далее.

Среди руин приходилось ступать осторожно, не забывая смотреть под ноги, потому что повсюду валялись куски камней, о которые было легко споткнуться. Пятница же носился вокруг, не обращая на них внимания, наслаждаясь свободой после долгих часов, проведенных взаперти.

Я присела на невысокий обломок стены и задумалась. Я думала о Габриэле — о его болезни и о его постоянном страхе смерти, вызванном ею. Но мне казалось, что помимо болезни его страшит что-то еще, что как-то связано с домом, с этими романтическими развалинами, лежащими рядом с ним. Что это, я не знала, но я дала себе слово сделать Габриэля счастливым и избавить его от страхов, и я должна была его сдержать. Я не собиралась принять неизбежность его ранней смерти, как принял ее он — я была уверена, что, если я буду заботиться о нем и оберегать его, болезнь может отступить. В конце концов, немало людей со слабым сердцем доживают до глубокой старости.

Лай Пятницы вывел меня из задумчивости. Я вскочила и стала звать его, но он не появлялся. Я пошла его искать и в конце концов увидела его в руках какого-то мужчины. Пятница рычал и пытался вырваться, но мужчина держал его крепко и не давал ему себя укусить.

— Пятница! — крикнула я, и мужчина обернулся на звук моего голоса. Он был среднего роста, и у него были пронзительные черные глаза и оливкового цвета кожа.

Увидев меня, он выпустил собаку из рук и, сняв шляпу, поклонился мне. Пятница бросился мне навстречу, заливаясь лаем, и, когда я подошла ближе к незнакомцу, встал между нами, как бы готовясь защитить меня, если потребуется.

— Значит, это ваша собака, мадам, — сказал незнакомец.

— Да, а что произошло? Он обычно очень дружелюбен.

— Я вызвал его неудовольствие. Он не понял, что я, возможно, спас ему жизнь.

— Как это?

Он повернулся и показал в ту сторону, откуда он пришел с Пятницей в руках. Я увидела, что там был колодец.

— Он стоял на краю, заглядывая вниз. Его любопытство могло погубить его.

— Значит, я в долгу перед вами за свою собаку.

Он наклонил голову. Я подошла к колодцу и заглянула в него.

— Этот колодец когда-то вырыли монахи. Он довольно глубокий, и оказаться на дне было бы не очень приятно, — сказал мужчина.

— Он у меня очень любознательный пес.

— На вашем месте, идя сюда, я бы надевал на него поводок. Вы ведь придете сюда опять, не так ли? Я вижу, что это место завораживает вас.

— Оно кого угодно заинтересует.

— Да, но в разной степени. Вы позволите представиться вам? Мне кажется, я знаю, кто вы. Вы ведь миссис Габриэль Рокуэлл, не так ли?

— Как вы узнали?

Он развел руками и улыбнулся. У него была теплая, дружелюбная улыбка.

— Простая дедукция. Я знал, что вы должны были приехать, а так как все обитатели этих мест мне знакомы, мне было нетрудно догадаться, что это именно вы.

Я улыбнулась.

— Так что добро пожаловать, миссис Рокуэлл. А меня зовут Деверел Смит. Доктор Смит. Я почти каждый день бываю в Киркландском Веселье, так что рано или поздно мы должны были повстречаться.

— Я слышала о вас.

— Надеюсь, ничего плохого?

— Напротив.

— Я не только семейный врач Рокуэллов, но и старый друг. А сэр Мэттью и мисс Рокуэлл уже далеко не молоды, так что они постоянно нуждаются в моих услугах. Между прочим, я как раз направляюсь к ним. Если вы не против, мы можем пойти вместе.

Я с удовольствием согласилась, и мы пошли к дому, оживленно разговаривая. Доктор Смит рассказывал мне о моей новой семье, и когда он упомянул Габриэля, в его голосе послышалось беспокойство. Я знала, что оно означает, и хотела поговорить с ним о состоянии Габриэля, но удержалась, решив сделать это позже, когда познакомлюсь с доктором Смитом поближе. Я была уверена, что мне будет легко говорить с ним, — он казался очень воспитанным и умным человеком, а его дружелюбие по отношению ко мне не вызывало сомнений.

Он сказал мне, что он и его дочь получили приглашение на ужин, который должен был состояться у нас в ближайшую субботу.

Я была поражена, узнав, что у него есть дочь достаточно взрослая, чтобы быть приглашенной на ужин. Он угадал мое удивление и не пытался скрыть, что оно ему польстило. На вид ему было около тридцати пяти лет, но взрослая дочь означала, что на самом деле он старше.