Москвич по рождению, Григорий Ершов уже к тридцати годам имел большую, отделанную идиотическим кирпичом квартиру, в которой мечтали оказаться все девицы «Останкино». Дима Кара, которому все приходилось зарабатывать потом и кровью, смог взять только однушку в Алтуфьево – в ипотеку, до сих пор расплачивается. А Гриня гоняет на «Ямахе». А у Грини в Москве еще и мама и две сестры. И Оксана – любовь всей жизни, которая так удобно замужем, так удобно любит встретиться иногда по старой памяти. Гриня никогда не чувствует себя одиноко. Дима же чувствовал себя одиноко чуть ли не каждый день. И что еще хуже, чувствовал себя человеком второго сорта. Разве это правильно? Нет! Это бесило. Но до недавнего прошлого Дима все-таки поостерегся бы говорить, что он Гриню ненавидит.

А теперь – да. Ненавидел. Всеми силами своей страдающей души. И дело было вовсе не в том, что Гриню больше девушки любят, а в том, что из-за Грини ему, Диме, пришлось совершить подлость. И теперь ему приходилось с этой подлостью каждый день жить. Оглядываться, прикидывать, обливаться холодным потом. А вдруг кто узнает! Вдруг кто догадается! Что тогда будет?!

Но никто не догадался. Даже удивительно, насколько люди бывают слепы – сущие идиоты. Дима теперь только сожалел, что не понял этого раньше. Все продолжали жить, будто ничего не случилось, и никто не проговорился – никто даже не намекнул Грине или кому бы то ни было еще, почему тот вдруг так неожиданно остался без места в новом проекте, который, фактически, был им рожден. И сам Гриня не пришел, не стал разбираться, не хлопал дверьми, не кидал никому в лицо обвинения. Утерся и пошел дальше, счел разборки ниже собственного достоинства.

Достоинство. Что и кому оно дало? Больше всего изумляло Диму – с какой готовностью все поверили в то, что он придумал. Идея осенила его буквально за одну секунду, встала перед его внутренним взором во всей полноте и деталях, и ему не пришлось долго думать и прикидывать. Все сложилось, как мозаика. Гриня часто пенял Диме на то, что тому не хватает креатива, что нужно развивать в себе творческие способности и рождать иногда оригинальные идеи. Что ж, теперь бы Гриня гордился. Если бы узнал.

– А вы уверены? – спросил представитель хозяев Канала, Макс Канаев. И покачал головой с неодобрением и неприятием.

– Но я смогу в полной мере использовать все наши наработанные за годы совместной работы контакты и опыт, – заверил его Дима. – Мы работали вместе десять лет.

– Это же проект Ершова. Даже не знаю, можем ли мы вот так взять и отдать его вам.

– Ну, авторскими правами тут ничего не охраняется, – пожал плечами Дима, мысленно моля господа, чтобы только не начать краснеть.

– Я не об этом, не об этом. Просто… так не делают.

– Я уверен, что Гриша будет делать все возможное, чтобы отрицать то, что я вам передал, – сказал Дима и аккуратно добавил: – Вы же понимаете, что я это сделал только в интересах проекта. Это же серьезный бизнес. Два года, тут требуется некоторая откровенность. А Гриня сейчас, уж извините, думает только о себе. И его можно понять. Но ведь проект пострадает. Неминуемо.

– Это да, – пробормотал Макс. – Это да. Спасибо, что проинформировали. – Канаев был совсем не дурак и отлично понимал, как хочется Диме возглавить такой проект. И, в принципе, это не было невозможным. Дима уже намекнул, что может каким-нибудь удобоваримым образом отблагодарить Канаева, если тот рассмотрит кандидатуру Кары положительно. Канаеву, по большому счету, было все равно. Если не Ершов, то какая разница. Все варианты нехороши, и, в таком случае, Кара ничуть не более плох, чем любой другой. А о том, чтобы брать в существующих обстоятельствах Ершова – не могло быть и речи. Телевидение – жесткий бизнес, и тут никакие слабости не допускаются, чем бы они ни были продиктованы. Иными словами, Ершов был списан со счетов, и вскоре об этом так или иначе знали все, кому положено знать – там, наверху. А внизу все эти кадровые перемены вызывали только вопросы и шум, вполне уместный и допустимый в таких случаях.

– Я крайне сильно заинтересован в этой работе. У меня прямо руки чешутся начать проект. А с Грином я все улажу.

– Так вы уверены? – нахмурился Канаев. Дима Кара не был уверен и на миллиметр. У него даже немного кружилась голова, когда он нес весь этот бред. Но практика показала, что все это было вполне исполнимо. Все поверили, и все молчали. Канаеву нравилось в Диме одно – насколько тот был управляем. А то, что не хватает звезд с неба – время покажет, так ли это важно. У нас звезд и на земле хватает, можно обойтись ими.

– Значит, беретесь? – уточнил Канаев, оговорив с Карой сумму своего отката. Он взял с него на пять процентов больше, чем можно было взять с Ершова, но Гриня, в конце концов, был еще и классным собутыльником. За это ему скидка и давалась.

Новость разнеслась быстро. Официальная версия была именно такой, какую Дима озвучил Грине – руководство канала без объяснения причин отказалось сотрудничать с Ершовым, а заключило контракт с Карой. Правда была спрятана глубоко в сердце Димы Кары и вызывала у него приступы глубокого презрения к самому себе, которое трансформировалось в глухую ненависть к Ершову. Если бы только тот вовремя сумел дать Диме то, что ему было нужно, ничего бы этого не было. И вообще – сам виноват! Разве нет? Если бы Гриня не вел себя так, как он обычно себя ведет, – поверил ли бы хоть кто-то в Димины басни? Нет, конечно. Так что, однозначно, Гриня виноват сам.

Когда Григорий позвонил – голос, как всегда, веселый и пьяный, и как будто ничего не случилось еще несколько часов назад, – сердце Димы Кары сильно и неритмично ухнуло и отозвалось неприятным уколом между лопаток. Неужели теперь так будет всегда? Постоянные нервы на тему того, что правда вскроется? Ну, вскроется, тогда и будем волноваться. Так всегда говорил сам Гриня, но Дима был устроен по-другому, и он не мог беспечно жить в мире, где в любую минуту тебя могли закатать под асфальтовый каток. Гриня мог.

– Слушай, Димуля, можешь сделать кое-что для родной партии? – спросил Гриня, а где-то невдалеке от него послышался неразборчивый женский голос, что-то недовольно бурчавший. Опять с бабой?! Где только он их берет. Чертов бабник!

– Конечно, Гриш, только скажи, – голос против Диминой воли звучал заискивающе. Он откашлялся и спросил более враждебно. – А что нужно?

– У меня дома засела девушка. Не хочет уходить. Хочет переспать с продюсером. Ты у нас теперь – реально крутой продюсер, хочешь, она переспит с тобой? – Дима в отупении остановился посреди останкинского коридора. Невозможно достоверно понять, говорит ли Гриня всерьез или глупо шутит.

– В смысле?

– Ты не мог бы пойти в офис к Бодину и запросить мобильный телефон некоей Саши Бобковой, а потом позвонить ей и пригласить на свое шоу на пробы. Только чтобы она приехала прямо сейчас, а не потом.

– А что я потом буду с ней делать? – опешил Дима.

– Тебе рассказать в деталях? – хмыкнул Грин. Тут неразборчивый женский голос стал разборчивее, красивый, грудной голос с хрипотцой.

– Что за черт, и ты тоже хочешь женщину выгнать? – спросила женщина и несколько истерично расхохоталась.

– Будь хорошей девочкой, и я тебя как-нибудь покатаю на мотоцикле, – ответил Грин в сторону, после чего вернулся к Диме.

– Выручай, Кара.

– А это у тебя кто там с тобой? – спросил он, помедлив.

– Кто – кто? – не понял Грин. – А, это! Это – никто, подрастающее поколение, невоздержанное и грубое. Еще и пьющее к тому же.

– Я буду вам всем мстить! Вас всех надо пороть батогами! – выкрикнула вдруг девушка, на что Грин спокойно ответил ей:

– Будешь-будешь. И мстя твоя будет ужасна. Слушай, Кара, тут такая ситуация, – голос Грина снова приблизился, стал громче и четче. Голос спокойный и даже веселый, без тени сожаления и расстройства. Этот говнюк даже не думал о том, что остался за бортом, что новый грандиозный проект стартует без него. Что бы делал Кара в такой ситуации? Да извелся бы весь от обиды и расстройства. Что делает Грин? Развлекается с кем-то!