— Ну что, за знакомство? — предложил парень, поднимая пластиковый стакан с «посольской».

— Ну, давай, — согласился Витек. И коротко поклонился — Виктор.

— Павел.

Они чокнулись и, доброжелательно поглядывая друг на друга, выпили. По привычке Витек занюхал рукавом и запалил окурок, подобранный по дороге. Волохов нарезал колбасу, сыр, открыл фруктовые консервы.

— Давай, налетай, — он сделал приглашающий жест и сам принялся за еду.

Хорошо легла «посольская» на старые дрожжи. Витька сразу повело, не хотелось ни есть, ни пить, а только умильно смотреть на нового знакомого и улыбаться. Во хмелю он становился мягким и добрым. Эдаким интеллигентом из народа. Жесты его становились чуть ли не изысканными, речь плавной и размеренной, а выражения культурными, почти без мата и вообще какой бы то ни было ругани. Они выпили еще, и Витек поведал свои беды и горести. Рассказывал он свою историю уже не в первый раз, а все равно слеза прошибала. Да, побросала жизнь, покуражилась. А хорошую работу тяжело найти. Раз только повезло — на киносъемку попал. Там и закусить было чем, и спереть чего по мелочи. Волохов сочувственно кивал, поддакивал, сокрушался. Он тоже был доволен. Ему как раз нужен помощник, а этот мужичок вопросов задавать не будет. Хлопнет стакан и не обратит внимания на некоторые странности.

— … ну, ассистент режиссера и рад — костюмы подбирать не надо, все в своем сниматься будут. Где он столько рванья найдет? Только в Голливуде! А столы кругом, — Витек хлопнул себя по небритой щеке, — ну просто ломятся! А режиссер, вроде культурный с виду человек, представительный, трубку все курил. Но когда день к вечеру пошел, а съемки ни с места, и он осерчал. — Витек набрал в грудь воздуха и заорал, что было мочи, начиная фразу низким утробным голосом и переходя на фальцет в конце: — Массовка, реквизит не жрать!!! Я ебаный в рот!!! Во как орал! — Витек сокрушенно покачал головой, налил себе полстакана и, покопавшись пальцем в банке шпрот, выудил рыбку покрупнее.

По мере опьянения жесты его делались все небрежней, речь все витиеватей, и понимать сложные периоды, насыщенные восклицаниями и междометиями не утруждавшегося их расшифровкой Витька становилось все труднее.

Волохов откинулся на траву. Над головой легкий ветер перебирал светло-зеленые листья дуба, Витек бубнил о несправедливости и быстротечности жизни, и ничего не хотелось. Лежать да лежать, глядя в небо через молодую листву. Волохов ощутил покалывание в кончиках пальцев, затем будто озноб побежал вверх по руке. Отлежал, что ли, подумал он. И вдруг он вспомнил. Он вспомнил и от неожиданности так резко сел, что Витек замолчал, недоуменно глядя на нового знакомого.

— Ничего, ничего, — пробормотал Волохов, поднимаясь, — наливай, я сейчас.

— А-а, — протянул понимающе Витек, — я обычно вон туда, за кусты хожу.

Павел забрался в самую гущу орешника и, зажмурившись, раскинул руки и запрокинул голову. Озноб уже сотрясал все тело, казалось, что под кожей перекатывается что-то прохладное и податливое, как морская волна.

— Спасибо, князь, — прошептал Павел, — спасибо.

Подошедший Витек увидел, как лицо и кисти рук нового знакомого на миг покрылись темно-зеленой бугорчатой шкурой, а вместо пальцев матово блеснули кривые когти. Витек зажмурился, а когда открыл глаза — Волохов был уже человек как человек. Все, решил Витек, пора завязывать с аптекой.

Отец Василий жил в старом доме, еще сталинской постройки. Несмотря на поздний час, окна кое-где еще светились голубоватым светом. Волохов оглядел двор. Фонари прятались в листве старых тополей. Компания молодежи на скамейке, бренча расстроенной гитарой, поведала ему, как нагонял беду дувший с моря ветер. Чтобы до слушателей дошло штормовое предупреждение, каждая фраза повторялась два раза. Волохов вошел в подъезд. Поднявшись на второй этаж, он прислушался. За дверью соседней квартиры громкий женский голос с надрывом обвинял Хосе Луиса Альберто в том, что он бесчестно воспользовался доверчивостью и невинностью. Этажом выше разговаривали по телефону на повышенных тонах. Слов, правда, было не разобрать. Деревянная крашеная дверь квартиры отца Василия была заклеена бумажной полоской с неразборчивыми печатями. Волохов повозился с древним замком, аккуратно отклеил бумажку и вошел внутрь. Квартира была двухкомнатная. Пахло воском и пылью. Рассохшиеся половицы скрипели под ногами. Дверь справа вела в спальню. Обычный, раскладывающийся книжкой диван, старый шкаф с потемневшим зеркалом, телевизор на тумбочке. Волохов прошел в другую комнату. Почти все стены занимали книжные полки, возле окна стоял тяжелый письменный стол из светлого дерева с множеством ящичков. Видимо здесь отец Василий работал. Один угол комнаты был отведен под божницу. Лампада перед иконами не горела. На покрытом зеленым сукном столе стопкой лежали несколько книг. Везде царил порядок, выработанный годами одинокой жизни, и только едва заметный слой пыли на книгах показывал, что сейчас квартира без хозяина.

Волохов присел к столу, подтянул к себе книги. Книги были на латыни.

— Однако, — пробормотал Волохов, — батюшка-то шибко грамотный был. От многих знаний многие беды.

Открывая книги на заложенных страницах, он бегло пролистал их и положил обратно на стол. Открывая ящички, просмотрел их содержимое. Ни дневников, ни писем. Волохов посидел немного, оглядывая комнату. Нет, вряд ли здесь есть какие-нибудь тайники. И все же… Наклонившись, он выдвинул самый нижний ящик стола, заглянул в углубление под ним и, удовлетворенно кивнув, вытащил длинный почтовый конверт с разноцветными марками. Конверт был запечатан, но, присмотревшись к заклеенному углу, Волохов понял, что его вскрывали. Адрес и имя получателя были написаны по латыни. Волохов приблизил конверт к лицу, разглядывая марки.

— Vasily Jarovtsev, — прочитал он адрес получателя, — Очень интересно. А ну-ка, нарушим тайну переписки, раз уж мы есть блаженные.

Вскрыв конверт перочинным ножом, он достал листок тонкой бумаги с золотым обрезом и водяными знаками и развернул его. Текст был написан по-русски, писали, похоже, чернильной ручкой. Почерк был аккуратный, буквы четкие с сильным наклоном, будто летящие.

— Уважаемый господин Яровцев, — стал читать Волохов, — через своих друзей я… что за черт, — изумился он.

Буквы на глазах стали расплываться, теряя четкость, голубоватая с прожилками бумага посерела на глазах. Коротко выругавшись, Волохов попытался спрятать письмо обратно в конверт, но бумага рассыпалась, оставив у него в ладони горсть пепла.

— Ох, дурак, — простонал Волохов, — ну, дубина…

Он ссыпал пепел в конверт, положил конверт в карман и, постояв у входной двери, тихонько покинул квартиру.

Вернувшись в парк под утро, Волохов отыскал полянку, где они с Витьком вчера пировали.

Полянка была пуста. Волохов чертыхнулся, но тут повеявший ветерок донес характерный запах. Раздвинув кусты он умилился увиденному: под орешником, свернувшись эмбрионом, спал Витек. Сумка была у него под головой. Из нее торчали горлышки «Посольской» и «Пепси». Куртка Волохова, которой он, уходя, прикрыл Витька, висела тут же, на кусте, аккуратно расправленная. Поеживаясь от утренней прохлады, Волохов надел куртку, присел под дерево и задремал.

Часа через полтора он услышал, как зашебуршился Витек и приоткрыл один глаз. Витек с кряхтеньем перекатился на спину, уперся в землю локтями и, приподнявшись, помотал головой. Зрение его прояснилось, он заметил Волохова и вперился в него из-под набрякших век.

— Явился, — пробурчал Витек. — Уставшего, значит, товарища в лесу бросил, а сам по бабам. А я, значит, пиджак его сторожи.

Он поднялся на ноги, передернулся, достал из сумки газету и, расстелив, принялся раскладывать закуску.

— А теперь, значит, еще официантом работай. Никогда Витек халдеем не был, — повысил он голос.

Волохов и бровью не повел.

Витек достал «Посольскую». Водки оставалось грамм сто. Витек вылил ее в один стакан, глянул на Волохова и, пробормотав «кто первый встал — того и тапки», поднес ко рту. Замерев с поднятой рукой, он еще раз посмотрел на спящего собутыльника, досадливо крякнул и разлил водку в два стакана.