Юрий Сергеевич Новиков

Необычайные приключения собаки Дульки с четверга до субботы в одно жаркое лето

Стояла осень.

И хотя листья еще держались на деревьях и днем ярко светило солнце, небо уже стало далеким и холодным, не выпадала роса, а высокая трава по ту сторону дороги пожелтела и высохла. Ходить по ней стало неинтересно — она уже не свистела, если по ней быстро пройтись не сгибая ног, и в ней уже не подпрыгивали кузнечики, заслышав шаги человека. Все жуки и солдатики попрятались куда-то, покинули свой лес; ведь трава для жуков и косиножек — это их собственный настоящий лес, дремучий и густой, где, не зная дороги, очень легко заблудиться. Наверное, жукам стало холодно и они забились в свои норки.

Да и в настоящем, большом лесу теперь было не так уж весело: войдешь в него, походишь минуты две — и готово, пожалуйста: надо снимать с лица паутину. Стряхиваешь ее, стряхиваешь, а она не стряхивается. Может, ее давно уж и нет, а все кажется, что на щеках что-то осталось.

В такой вот осенний день, пообедав и съев целую взрослую кружку киселя, Петя подошел к забору и стал смотреть сквозь большую щель на шоссейную дорогу, проходившую рядом с дачей, на лужайку с когда-то зеленой, а теперь выгоревшей травой и на лес, начинавшийся сразу же за лужайкой на той стороне дороги.

Петя, может, и вышел бы через калитку к шоссе или даже подошел бы к лесу, да неохота. Да и мама запретила отлучаться с территории детского сада, сказала, что скоро за ними придет грузовик, и его, Петю, еще искать придется целый час, а тут и так времени в обрез.

…А смотреть было интересно. На шоссе каждую минуту что-нибудь происходило. То велосипедисты проедут в красных майках, то у какого-нибудь грузовика шина лопнет, а то и вовсе колесо заднее отскочит и поедет сначала рядом, самостоятельно, а потом отвалит в сторону и через канаву — в лес. И тогда тетки с граблями, стоящие в кузове, забарабанят по кабине, чтоб шофер остановил. То какая-нибудь мохнатая сивка-бурка, запряженная в воз с сеном, процокает по асфальту подковами…

Но особенно интересное происходило слева, там, где на шоссе была здоровенная нашлепка. Кто вовремя замечал ее — объезжал, да таких было мало. Однажды Петя увидел, как какой-то мотоциклист так подскочил на этом месте, что метров десять пролетел в воздухе — бледный от страха и глаза вытаращил, наверное соображал, что это с ним такое. Пролетел, а потом плюхнулся спокойно обоими колесами на дорогу и покатил дальше, даже не оглянулся.

Чаще всего в сторону Москвы проносились грузовые машины с картошкой или капустой — зима не за горами, пора было запасаться овощами…

Там, за забором, все шумело и гудело, пускало синие кольца дыма, там была жизнь, а здесь, на даче детского сада, было скучно, тихо и пустынно. Все дети уехали еще утром — сначала малыши, потом старшая группа.

За ними из Москвы приезжали красивые легковые машины — длинные, блестящие, с кожаными петлями-ручками у задних окошек, за которые можно по очереди держаться, с мягкими сиденьями, обитыми серой пушистой материей.

Машин было штук восемь, а может, и больше. Когда они съехали с шоссе и остановились одна за другой, пахнущие бензином и лаком, перед детсадовской оградой, то все жители поселка сбежались смотреть, что тут происходит. А ребята все разом загалдели, закричали, заспорили, кому где сидеть, и воспитательницы совсем с ног сбились, рассаживая и пересаживая из машины в машину самых настырных или тех, кто ревел от обиды, кому не досталось не только место у окна, а даже не удалось за ручку подержаться.

Наконец, все расселись и поехали по дороге прямо в Москву. Ребята кричали оставшемуся на даче Пете, махали руками, кто-то даже язык показал, но ему ни капельки не было завидно. Во-первых, он уже катался на такой машине, а во-вторых, он сегодня поедет со взрослыми на грузовике, который повезет в Москву последние вещи — одеяла, аквариумы и всякие настольные игры и головоломки.

Да и неинтересно Пете с ними ехать. Он уже заранее знал, что не успеют машины проехать и километра, как эта противная Солдатенкова заявит, что она хочет пить, и все тут. Что она умирает. И все будут по очереди говорить, что умирают от жажды, и требовать, чтобы им тоже налили в бумажный стаканчик воды из большого пузатого чайника. И пойдет галдеж…

И уж обязательно Квасов или Подкопаева из малышовой группы скажут воспитательницам, что им душно и они хотят погулять. А другие ребята поймут, что они это понарошке, и начнут завидовать, что не они это придумали, про духоту. Но машины все равно по сигналу остановятся, и все будут, вместо того чтобы ехать, сидеть в духоте и ждать, пока Квасову или Подкопаевой не надоест притворяться и можно будет снова трогаться в путь… И теперь уже каждые пять минут кто-нибудь станет проситься, и машинам придется останавливаться, и это будет не езда, а одно мучение. Нет уж, спасибо…

…Проводив машины с ребятами, Петина мама, заведующая в этом детском саду, взяла Петю за руку и повела назад, к дому. Петя шел по участку и внимательно смотрел кругом — может, чего забыли в спешке. Так и есть — какой-то растяпа посеял чулок, и теперь едет в одном чулке, а сам небось и не замечает: так рад, что в машине едет. (Вот и вырастет неряхой, будет в школу ходить в одном, чулке или в тапочках не на ту ногу.) А вон совок в песочнице валяется — тоже забыли…

Тут вдруг за воротами загудел грузовик, приехавший за последними вещами. От его протяжного писклявого гудка Пете сделалось как-то еще больше тоскливо.

Но самое грустное еще только начиналось: предстояло расставание со Смелкой.

Пока бородатый сторож Капустин, бухгалтер Пал Ваныч и другие взрослые носили к машине узлы и свертки, Петя все больше и больше расстраивался и под конец расстроился окончательно.

Он не понимал, как могут взрослые пойти на такое предательство. Ведь вплоть до последнего момента и Петя, и все ребята были уверены, что Смелка тоже поедет в Москву. Она уже так привыкла ко всем, что оставлять ее здесь в одиночестве просто невозможно. К тому же они уже давно все продумали и решили, где она будет жить на территории московского детского сада, уже разделили обязанности и установили дежурство — следить, чтобы ее не украли, кормить…

А Смелка все решительно понимает. Вот и сейчас она бегает за взрослыми от дачи к грузовику и обратно и смотрит на каждого, поскуливает тонко-тонко, словно спрашивает: «Нет, нет, скажите — ведь вы не оставите меня, правда?» Но людям не до собаки, они на нее не обращают даже внимания. Только когда бухгалтер Пал Ваныч нечаянно задел ее связкой карнизов и собака взвизгнула от боли, он закричал деду Капустину, чтобы тот запер Смелку в конце концов в сарай, а то она путается под ногами и из-за нее можно синяков себе наделать.

Дед Капустин, как и тощий очкарик-бухгалтер, не любил собак. Он все лето терпел Смелку, потому что ее любил Петя, сын заведующей, и любили все другие ребята. Когда она в начале лета появилась на участке невесть откуда, худая и грязная настолько, что нельзя было определить цвет ее шерсти, — пришла, измученная, и полуулеглась у дальней стенки забора, всеми силами стараясь не смотреть в сторону кухни, откуда плыли чудовищно-вкусные запахи, готовая при первой опасности вскочить и снова бежать куда-то, — ребята с помощью Петиной мамы взяли ее под свою защиту. Собаку вымыли, накормили и отвели ей место в сарае, куда специально положили подстилку, вырезанную из старой телогрейки. («Ах, какая это приятная неожиданность — встретить здесь настоящих друзей, которые не прогнали, а накормили тебя…»)

Ребята сами придумали ей имя, и скоро она принимала его как должное, как свое.