— А теперь взгляни на вот этот документ.

Пеликан положил на стол бланк со штампом: «Отдел политической полиции». На бланке машинописный текст:

«Совершенно секретно.

Начальнику государственного управления политической полиции в городе Риге.

По Вашему требованию направляю испрошенное Вами дело».

И размашистая волнистая подпись: «Дузе».

— Липа?

— Нет, — покачал головой Пеликан. — Тут все полностью соответствует действительности. И бланк, и машинка, и даже подпись. Правда, бумага шла в качестве сопроводительной совсем к другому делу. Но это ведь не мешает использовать ее для наших целей… Итак, пофантазируем дальше. Дузе переслал твое обязательство и донесения в Ригу. Это могло произойти лишь незадолго до восстановления в Латвии Советской власти. Видишь, последнее твое донесение датировано концом апреля. А в июне все уже свершилось.

— Не годится, Пеликан.

— Почему?

— Эти бумаги охранники либо уничтожили бы, либо они остались бы в делах и их вскоре обнаружили бы наши товарищи. Ты бы сам их обнаружил. Переслал бы в наш город, меня разоблачили и судили.

— Все верно. Кроме одного. Часть бумаг охранки хранилась в секретных сейфах. Мы их сразу не смогли обнаружить. Один такой сейф вскрыли буквально за три дня до начала войны. Правда, подобных бумаг там не было. Деньги, удостоверения личности, сводные донесения Ульманису о настроениях в низах. Но вполне могли быть и такие.

Тут впервые подал голос Глеб Максимович. До сих пор он все время сидел и молча слушал:

— Кто обнаружил сейф? Ты сам, Иван Петрович?

— Я и еще один товарищ.

— И что ты предпринял? Я имею в виду, куда передал документы, которые в нем лежали?

— Никуда. Не успел. Срочная командировка в Лиепаю. А потом война. Бумаги так и остались у меня на столе.

— А что бы ты сделал, если бы в сейфе и в самом деле обнаружилось вот это?

Глеб Максимович постучал пальцами по провокаторским донесениям Воробья.

— Написал бы вот такую бумагу.

Пеликан вытащил из папки еще один листок. Я прочитал: «Немедленно переслать по месту жительства. Арестовать. Провести дознание. Держать меня в курсе следствия». И подпись Пеликана: «Паберз».

— Не рассматривай с таким подозрением, — рассмеялся он. — Подпись настоящая… Вот эта бумага и осталась бы на моем столе вместе с делом Воробья. И немцы, заняв город, непременно обнаружили бы ее.

Туман постепенно рассеивался. Теперь уже я в полную меру включился в игру и напряженно искал прорехи в тщательно проработанном плане.

— Значит, тебе, Пеликан, уже к началу войны стало известно, что Арвид Ванаг — провокатор, работавший на охранку.

— Умница!

— Забыть об этом ты не можешь никак. Попадаешь в Москву после всей заварухи, наводишь справки обо мне, узнаешь, что я на фронте, в латышской дивизии. Меня арестовывают, отдают под суд. В итоге долголетняя тюрьма или расстрел.

— Все верно, Арвид. Кроме одного. Я же убит. Они думают, что я убит. Ты упустил это из виду.

— Ах да!.. А второй? Который вместе с тобой обнаружил сейф?

— Это техник, русский товарищ. Он только вскрыл сейф, а о содержании бумаг не имеет ни малейшего представления.

— Хорошо, — опять включился Глеб Максимович в наш поединок. — Итак, предположим, немцы обнаружили эти бумаги на твоем столе, когда захватили Ригу. Что они с ними сделали?

— Ага, значит, на один этап мы уже продвинулись… Тогда вот почитайте этот документ.

Пеликан выложил на стол еще одну бумагу. Тоже машинопись, только на этот раз на немецком языке:

«СС — штандартенфюрер Грейфельд распорядился:

1. Хранить дело в активной части архива.

2. По имеющимся сведениям, „Воробей“ служит на противостоящей стороне фронта в 121 полку 43 латышской стрелковой дивизии.

Отсюда следует:

а) Найти возможность к установлению контакта через СД или абвер;

б) Привлечь к сотрудничеству.

3. Докладывать о состоянии дел СС — штандартенфюреру Грейфельду лично каждые три месяца».

— А знаешь, эта твоя липа производит очень приятное впечатление.

— Глеб Максимович вертел документ в руке, рассматривая его со всех сторон. — Бумага? Машинка?

— Все подлинное, — заверил Пеликан. — Прямо со стола личного секретаря господина штандартенфюрера.

— А сам Грейфельд?

— Умер, бедняга, в больнице. Пятнадцатого августа нынешнего года. Проникновение постороннего предмета в дыхательные пути. А проще говоря — подавился сосиской.

Глеб Максимович рассмеялся:

— Не слишком героическая смерть!

— Каждому свое, как они любят говорить.

Теперь наконец замысел Пеликана вырисовался четко и определенно. Но неясности все же оставались.

— Ну хорошо. Я перепишу, подпишу. Куда пойдут все эти бумаги?

— В ту активную часть архива, которую гитлеровцы уже заготовили на случай эвакуации Риги.

Кто и как сделает это, спрашивать не имело смысла — в общем и целом было ясно и так. Опять мелькнула мысль о Вере. Она в редких письмах, которые удавалось переправить с той стороны, намекала мне, что работает в отряде радисткой. Но я не очень-то верил. Скорей всего, она меня успокаивала. Ведь радисткой это все же не так опасно, как, скажем, разведчицей.

— Ну предположим, эвакуировали. Уйдут наши бумаги в Берлин, в Гамбург, ко всем чертям. Что потом?

— Потом будем ждать. Глядишь, и попадет по каким-то таинственным каналам в руки наших недругов. А там… Подождем, посмотрим, устоят ли они перед соблазном.

— И я тоже должен буду ждать?

— Жить ты должен будешь, вот что! Жить, как живется, и совершенно забыть об этом нашем с тобой разговоре. И вспомнить о нем только тогда, когда почувствуешь, что к тебе начинают подбираться… Ну что? Начнем оформлять, как сказали бы у вас в милиции?

— А что еще делать? Ты же предупредил: назад хода нет… Кто будет знать обо всем этом?

— Вот только мы трое. Составим соответствующий документ, запечатаем и отдадим на хранение.

Пеликан вытащил из портфеля бутылочку чернил, ручку с новеньким перышком.

— Смотри-ка!

Я прочитал латышскую надпись на этикетке и пришел в восторг. «Чернила для авторучек». У нас в гимназии только такими чернилами и писали!.. И перо! Настоящая «Плада». Первейшая штука для игры в перышки: его никак не перевернешь, нужна особая тренировка.

— Да, подготовился! — похвалил Глеб Максимович. — Молодец!.. А знаешь что, неплохо бы еще сюда и фотокарточку… Фотокарточку Арвида тех лет. Есть у тебя?

— Найдется.

Глеб Максимович одобрительно кивнул.

— Ну что, начнем?

Пеликан пододвинул ко мне лист.

А потом я вернулся из Москвы в Южносибирск к себе в горотдел и стал ждать.

Шло время.

Освободили Ригу. Кончилась война. Мы соединились наконец с Верой. Я ушел из милиции, увлекся историей, поступил учиться.

Никто не напоминал мне о Воробье.

Кончил институт, стал работать на кафедре. Мне предложили поехать за границу, в Австрию. Советской части Контрольной комиссии требовались надежные люди, хорошо знающие немецкий язык.

Я отказался.

Тогда и состоялась наша первая после того памятного вечера в Москве встреча с Иваном Петровичем Озолиным, бывшим Пеликаном. Он очень плохо выглядел, кашлял без конца, хватался за грудь.

— Надо ехать! — убеждал он.

— Нет, Пеликан, нет! Не сработала наша с тобой приманка. Прошло столько лет.

— Вились вокруг тебя, были у нас сигналы. Особенно один тип; мы на него уверенно выходили. Только вот оказался он вдруг под колесами электрички. То ли несчастный случай, то ли сдали нервишки. А может, и свои помогли, чтобы обрубить концы.

— И ты уверен, что это был результат приманки?

— Не уверен. Может быть, приманка. Может быть, что-то совсем другое. Но вились, это точно. Так что непременно надо ехать и ждать.

Мы долго спорили, но он меня так и не убедил. А через несколько дней в институт на кафедру позвонил знакомый человек и сообщил о смерти Пеликана.