Ричард сам несся среди своих конников, не в силах удержаться от участия в атаке. Он любил опасные поединки, ему нравилось ощущение единства с оружием, и, проникаясь азартом схватки, король использовал возможность показать свою ловкость. Рассеяв отряд мечущихся между конниками пеших поклонников джихада, Ричард врезался в толпу воинов ислама. Краем глаза он видел, как несколько лошадей под его рыцарями упали и всадники перелетели через головы убитых животных.

Но это не могло остановить мчавшуюся вперед лавину.

Его конница! Его гордость!

Копейный удар рыцарей, наскочивших на армию султана немного сбоку, в сторону к лесу, откуда появлялись воины ислама, возымел свой обычный сокрушающий результат. Расстояние между обоими войсками было столь малым, удар настолько сильным, а внезапность столь велика, что мусульмане не успели даже развернуть коней для встречной атаки, тогда как каждый из рыцарей видел перед собой своего врага, наконечником копья пронзал его тело, выбивая из седла. Сарацины не были готовы выдержать такой напор и гибли десятками. Легкие конные стрелки не смогли противостоять ощерившемуся копьями строю. Те, кто все же успел отклониться и проскочить через шеренгу рыцарей, были сражены залпом вставших на позицию за конницей арбалетчиков и лучников. Но все же основной урон был нанесен там, где, словно коса по траве, проносилась конница. Сразив немало врагов, рыцари хватались за мечи, булавы, секиры и начинали разить еще не успевших опомниться от такой стремительной атаки сарацин. Мусульмане попытались организовать сопротивление, но рыцари были в таком раже, что рубили направо и налево, сшибались с новыми противниками и убивали. Над сражавшимися тучей поднималась пыль, ржали лошади, кричали и вопили люди, грохотала сталь.

А где-то в лесу все еще били и били барабаны, насылая новых конников Салах ад-Дина, которых тут же затягивало в гущу жестокой сечи.

Вскоре битва развалилась на множество отдельных очагов: из-за столбом поднятой пыли предводители отрядов не видели своих людей и не могли ими управлять. Каждая группа рыцарей сперва держалась возле своего вожака, но вскоре эти дружины, преследуя противника или отбиваясь, стали распадаться на кучки, на десятки, на пары… Здесь и там, покончив с двумя-тремя противниками, стряхнув кровь с мечей, рыцари оглядывались и устремлялись на шум ближайшей схватки, чтобы начать все заново.

Мартин вместе с Гвидо, опешившим Онфруа и уже опомнившимся от гула в голове Конрадом следили со стороны за боем. Порой они в запале орали, порой азартно выкрикивали ругательства. Но все уже поняли: христиане побеждают! И пусть пыль затянула поле битвы густой завесой, все же они заметили, что всадники Аллаха чаще и чаще поворачивают коней назад, стремясь укрыться под сенью леса.

Султан Саладин с возвышенности следил за происходящим. Его лицо оставалось спокойным, даже когда он увидел, как закованный в броню рыцарь снес острием копья с седла его племянника Таки ад-Дина, как мечется в пыли среди вражеских конников в своей алой чалме поверх шлема его друг Бахи ад-Дин, которого отбивают от яростных кафиров конные туркмены, видел, как они уступают, падают, а Бахи все никак не может вырваться из гущи врагов, хотя уже было ясно, что единственное желание воина-ученого – бежать из этого опасного ада. И едва выпала такая возможность, Бахи ад-Дин тут же поскакал прочь, уводя за собой остатки своего войска.

Саладин наблюдал за сражением молча. А вот аль-Адиль, находившийся рядом с ним, горячился. Его пыл передался коню – вороной кружил на месте, и аль-Адиль, натягивая поводья, молил брата:

– Повелитель, у нас же еще есть войска. Ради самого Аллаха, отдайте приказ наступать!

Но султан еще не решил, стоит ли ему рисковать своими лучшими частями, он оценивал положение. В душе его словно образовался змеиный клубок гнева, ярости, удивления, сомнения и горячего желания победить. Но победит ли он? О, Саладин уже понял, каков в бою король Ричард! Со своего места султан то и дело выхватывал взглядом его алый плащ среди мешанины воинов и вздыбленных коней, вспышек стали и клубов пыли. И везде, где был королькрестоносец, в какой бы гуще битвы он ни оказался, вскоре вокруг него образовывалась лишь пустота. А еще – поверженные тела, устилающие землю.

И все же бой начал стихать. Только в дальнем его конце, там, где откатывающаяся волна беглецов-сарацин тянулась к лесу, еще кипели схватки.

Наблюдавший со стороны Мартин тоже уже не сомневался в победе и облегченно перевел дыхание. Он улыбнулся под стальной личиной шлема. Славная была битва! Эти рубаки крестоносцы – парни что надо! Он даже пожалел, что не был причастен к этой победе.

Рядом говорили о том же:

– А мы все это время прикрывали обозы и больных – пусть почетная, но бесславная задача.

– Но ведь кто-то же должен был защищать обозы! – пытался оправдаться Онфруа де Торон.

Проезжавший мимо Конрад добавил:

– А главное – тут безопасно, не так ли, маленький книгочей?

Его насмешка глухо прозвучала из-под личины топхельма. Маркиз снял его и вытер лицо. Онфруа с тихой ненавистью глядел на того, кто увел у него жену. И сделал ее счастливой, как все говорят… Но даже ненависть Онфруа делала его красивое лицо жалким – столько в нем было обиды. А гордый барон Ибелин, похоже, пожалел его.

– Не надо задирать Онфруа, Конрад. Ричард приказал охранять обоз, и Фиц-Годфри правильно сделал, что остановил нас.

– О, моя голова это особенно почувствовала, – рыкнул Конрад, но, заметив устремленный на него сквозь прорези шлема холодный взгляд Мартина, не стал развивать эту тему. – Вот и выходит, что по приказу английского Льва все тут оберегают как обоз, так и любимчика Ричарда, Иерусалимского короля, – насмешничал Конрад. При этом его соединенные шрамом брови казались нахмуренными, отчего улыбка выглядела жутковатой. – Но чести это Гвидо не добавляет.

Лузиньян не был так спокоен, как Мартин, и, резко развернув своего коня, произнес, обращаясь к Конраду: – Послушай, наследничек…

– А ну, тихо вы! – вскинул руку Мартин. – Слышите?

Все замолчали, пытаясь уловить звуки. С поля боя еще доносился гул, какой бывает после сражения: командиры скликали своих воинов, громко стонали раненые, ржали потерявшие всадников кони, которых пытались поймать пехотинцы.

Однако Мартин заметил иное.

– Барабаны Саладина умолкли.

– Ну да, – подтвердил через миг Конрад. – Но сколько можно было долбить в них без остановки? А теперь…

Он осекся, когда дробь барабанов зазвучала снова, опять ударили цимбалы и этот гул стал подниматься по нарастающей…

Мартин догадался: вторая атака! А крестоносцы, занятые последними схватками и сбором отрядов по всей арсуфской долине, даже не обратили на это внимания. В дальнем конце поля боя, там, где только что отступили последние отряды неприятеля, можно было видеть какое-то столпотворение, там мелькал стяг Ричарда, там же было и знамя Гуго Бургундского. Похоже, Ричард удерживал бургундцев от преследования сарацин, что часто становилось ловушкой для увлекшихся погоней за отступающими. Но сейчас звук барабана означал, что сарацины уже не отступают, – они шли в наступление! И совсем в другом месте! А войско крестоносцев рассеяно по всей равнине!

Барабаны звучали все громче и громче – грохот, казалось, шел из поднебесья. И вот из зарослей на разъехавшихся, рассредоточенных по всему песчаному полю рыцарей вынеслись новые, полные сил войска Саладина. Мартин расширившимися от изумления глазами смотрел, как приближалась туча пыли, слышал топот бешено скачущих лошадей. Казалось, что по полю катились раскаты грома… Всадники неслись, воздев сверкающие сабли; они были в шафрановых туниках, наброшенных поверх кольчуг, такого же цвета было и знамя, которое развевалось над ними, – мамлюки! Лучшие воины Саладина! А с ними под черным флагом далекого Багдада, который повелитель правоверных[31] прислал султану, скакали в пестрых чалмах на шлемах великолепно вооруженные египетские всадники-эмиры со своими отрядами.