– Да ты слушаешь меня, мессир красавчик? – спросил Амори, заметив, что Фиц-Годфри не обращает внимания на его слова и ведет себя так, будто, кроме лоснящейся под скребком кожи саврасого, его ничего не интересует. – Я мог бы представить тебя пред очи английского Льва, а это и награда, и ощутимое пополнение твоего тощего кошелька.

– Благодарю, ваша светлость, – ответил Мартин, откинув упавшие на глаза пряди, и коннетаблю показалось, что его голубые глаза светятся во мраке, как два светляка. – Благодарю, но слишком устал, чтобы в данный момент думать о почестях.

Амори слегка кивнул, запустил пятерню в свои светлые взъерошенные волосы. Да, конечно, он все понимает.

Более двух с половиной тысяч трупов остались лежать на равнине под Акрой на поживу стервятникам, когда отряды христиан, уставшие и словно оглушенные, покидали побоище этой новой страшной Голгофы… Амори сам провел остаток дня как во сне. Но он воин, он сражается за эту землю. Хотя и понимает тех участвовавших в казни солдат, что ныне стоят на коленях перед своими крестообразными рукоятями и поют об убиенных врагах слова заупокойной молитвы.

Амори прокашлялся.

– Ты пойми, красавчик, иначе нельзя было поступить. Ни отпустить, ни продать сарацин мы не могли. А тот, кто был ответственен за их освобождение, я имею в виду Саладина…

– Вы слишком добры ко мне, мессир, раз объясняете все это.

– Я не тебе объясняю – себе!

Они помолчали. И пока Мартин, оставив коня, вытирал руки влажной ветошью и собирал свои вещи, Амори протянул руку, желая погладить саврасого, но тот прижал уши и, сердито фыркнув, резко вскинул голову.

– Ишь какой дикарь, клянусь копьем Господним! А ведь к тебе ластится, будто котенок. Умеешь же ты располагать к себе, Мартин, и тварей… и людей. При этом будучи таким скрытным молчуном. Вон наши солдаты в тебе души не чают, уважают. Да и я болтаю тут с тобой…

Мартин повернулся, посмотрел на Амори. Вот сейчас он скажет, что собирается покинуть Лузиньянов. То, что свершилось сегодня, – подходящий повод, чтобы сказать, что он отказывается от службы.

Но он не успел, ибо Амори сообщил:

– Через пару дней наше войско выступает. И ты теперь особенно нужен нам – мне и Его Величеству моему брату. Гвидо даже больше, поскольку сегодня король Ричард распорядился, чтобы я остался в Акре в должности коменданта, обязанного охранять город. А Гвидо… Подле него должен находиться человек вроде тебя. У нас не такое большое войско, и в нем найдется не более двадцати человек, знающих грамоту; еще меньше таких, которые умеют думать, планировать и вести вперед. А ты можешь, тебя послушают. Поэтому мой наказ таков: оставайся при Гвидо, будь его военачальником и советником.

Мартин только моргнул. После такого предложения говорить о своем отъезде весьма опасно. Крестоносец, да еще хорошо зарекомендовавший себя, вызовет подозрения, если начнет говорить, что устал и желает оставить войско… Амори не так доверчив, чтобы не начать вызнавать, отчего безземельный рыцарь Мартин Фиц-Годфри отказался от почестей и высокого положения. Не может же он сожалеть об убитых врагах! Пулены ненавидят сарацин, а Фиц-Годфри без своего покровителя Гвидо к тому же нищ и неприкаян. Даже если он постарается тайно покинуть воинство христиан, его будут искать, потребуют, чтобы вернулся, а то и обвинят в дезертирстве и казнят. Проклятье! Кажется, он не на шутку влип, так что его отъезд придется отложить до более благоприятного момента.

И Мартин, с трудом выдавив улыбку, принялся благодарить коннетабля за оказанную честь.

Тот похлопал его по плечу и направился к выходу. Но уже на пороге конюшни оглянулся и заметил, что Мартина разыскивает некий рыжий верзила. Тот явился сегодня ближе к ночи в резиденцию Лузиньянов, стал расспрашивать.

«Эйрик! Мой славный приятель Эйрик!» – обрадовался Мартин. Ну хоть одна хорошая новость сегодня!

И Мартин поспешил в привратницкую, где раздавался бас его рыжего друга, о чем-то беспечно болтавшего с охранниками.

Мартин знал Эйрика сызмальства. Этот здоровенный рыжий норвежец, потомок викингов, беспечный, как подросток, и в свои сорок лет, был к тому же язычником, посмеивающимся над верованиями христиан. Зато он свято чтил старые легенды предков далекой родины и, возможно, поэтому смотрел на мир с неким присущим северянам бесстрашием и легкостью, отмахиваясь от многих условностей.

– Клянусь молотом Тора громовержца![22] – воскликнул он, выслушав причины, по которым Мартин отказался сразу же покинуть с ним Сен-Жан-д’Акр, намекнув, что их просто примут за дезертиров и будут преследовать. – Чего нам бояться этих парней с крестами, малыш, когда мы выкручивались и не из таких передряг?

«Малышом» Эйрик называл приятеля всегда – с тех самых пор, как по приказу главы еврейской общины Ашера бен Соломона привел к нему маленького белокурого сироту, из которого потом по воле Ашера сделали лазутчика и превосходного воина, не раз спасавшего гонимых евреев от погромов и преследований.

Мартин откинул упавшие на глаза пряди и вздохнул. Хорошо быть таким, как Эйрик, – ни в чем не сомневающимся, не знающим угрызений совести, идущим по жизни широким шагом, не замечая тех, через кого перешагнул по пути, – поверженных противников, оставленных женщин, разбросанных по всему миру собственных детей, прежних друзей… Хотя друзьями Эйрик старался себя не обременять. Благодаря его общительности и добродушию люди сразу испытывали к рыжему норвежцу расположение, доверяли ему, делились с ним, восхищались его немалой силой и умением остроумно пошутить, рассмешить. Вот и среди людей короля Гвидо верзилу Эйрика сразу же приняли с радушием, и никто не спорил, когда их новый главнокомандующий Мартин Фиц-Годфри взял того к себе в знаменосцы.

И все же Эйрику не нравилось, что они остаются.

– Зачем тебе это, ради самой злосчастной из норн, плетущих наши судьбы?[23] Захотелось пощеголять во главе отряда с собственным гербом на знамени? Эка невидаль – ветка оливы! Напомню, что все это не твое, малыш, ты это присвоил незаконно, и если вдруг кто-нибудь разведает…

– Таковых нет. Вся родня настоящего Мартина Фиц-Годфри давно в земле, да и из Аскалона после «милостей» Саладина к сдавшимся здесь, в Леванте, не осталось никого, кто бы мог узнать бастарда какого-то давно почившего рыцаря.

Они разговаривали с Эйриком в таверне богатого генуэзского подворья в Акре, куда зашли под вечер после того, как Мартин управился с кучей дел, какие надлежало выполнить командиру перед началом похода. Крестоносцы выступали уже завтра на рассвете, и Эйрик все не мог уразуметь, зачем его приятель ввязался в это дело. Но Мартин и не спешил открывать перед приятелем-язычником душу: не пояснять же, что он несет ответственность за тех, кого обучал все это время, и что он не может так просто предать возвысивших его Лузиньянов. Да и вообще, момент, когда он мог беспрепятственно уехать, уже миновал, что бы ни думал по этому поводу беспечный Эйрик.

– Я уже принял решение, рыжий, и довольно об этом. Но тебе необязательно ввязываться со мной в эту авантюру. Что, остаешься? Вот и славно. А теперь повтори мне свой рассказ, как вы доставили госпожу Сарру и ее семейство в Антиохию.

Эйрик пожал огромными плечами и, отхлебнув из кубка, снова поведал о том, как они выехали из Акры на галере венецианцев, как в тот же день добрались до Тира, но там им пришлось на некоторое время задержаться из-за всяких проволочек местных властей, жадных до взяток. К тому же море стало штормить, отчего осторожный Сабир решил не рисковать судьбой вверенных ему людей. Зато когда были улажены все дела и установилась подходящая погода, они поплыли прямиком в Антиохию. Там Сарру бат Соломон давно ожидал сын ее брата, молодой Иосиф бен Ашер. Юноша радушно встретил тетку, устроил ее с детьми в безопасном месте, где они и передохнули, пока Иосиф завершил в Антиохии какието торговые дела. Госпожа Сарра была просто счастлива, что избежала опасности и теперь поплывет к родне в Никею, а вот Эйрик, едва убедившись, что родичам их нанимателя Ашера ничего не угрожает, тут же сообщил Иосифу, что вернется за Мартином. Ох, как же он переживал за малыша! Это Сабир, их приятель и третий из наемников Ашера, настаивал, чтобы Эйрик сопровождал и охранял с ним Сарру до самой Никеи в византийских владениях. А вот Иосиф, с которым Мартин был дружен с детства, понял тревогу Эйрика и не стал его задерживать. Молодой еврей ведь тоже волновался за Мартина, особенно после того, как они с Сабиром поведали, как парня едва не схватили люди жестокосердного маршала де Шампера. Вот Иосиф и отпустил Эйрика в Акру, справедливо полагая, что для безопасности в пути им хватит и Сабира – ловкого и опытного воина-сарацина. При этом рыжий с некоторой долей ехидства заметил Мартину: уж Сабир не упустит возможности в Никее доказать Ашеру, что именно он сделал для родни их нанимателя, умалив тем их с Мартином заслуги.