– Ну, да, впрочем, вас вряд ли это может интересовать, – спохватился профессор, – у вас, видимо, есть ко мне вопросы более серьезные.

– Да, Марк Анатольевич, несомненно. Вы имеете план расположения людей на момент аварии?

– Да, да, конечно, конечно, пойдемте, – засуетился профессор.

– Соматические признаки позволяют предположить принадлежность трупа человеку мужского пола двадцати – двадцати двух лет. Детали костюма позволяют определить объект как тело одного из хоккеистов. Смерть наступила в результате пространного термического поражения третьей – шестой степени… – продолжала без интонации свою речь медичка.

– Парень-то молодой совсем, – сказала вдруг Спиридонова, – а зубы уже фальшивые.

– Хоккеист, – отозвалась сестра, – небось шайбой выбили.

Турецкий с плохо скрытой неприязнью посмотрел на говоривших. Пискунов перехватил его взгляд и, на этот раз не суетясь и не хихикая, твердо спросил:

– Находите нас бесчувственными? А тут под четыреста трупов. Стольких жалеть – для этого надо быть богом. А мы человеки. Пойдемте.

В административных помещениях при стадионе Турецкий получил из рук профессора план стадиона, где были помечены все обнаруженные погибшие. Отдельно прилагался план поля, где под номерами были обозначены стилизованные фигурки хоккеистов и экипажа. В легенде карты были даны основные характеристики всех обнаруженных после аварии тел и предположительная их принадлежность.

– Можно сказать, работа почти завершена, – сообщил Пискунов, – полагаю, сегодня к обеду управимся окончательно. Тела описаны, их принадлежность установлена. Есть, конечно, казусные случаи. Про иных никто даже узнать не пытается – сироты, что ли? Никому не нужны. Как так бывает? Или вот, глядите, – он указал на синие контуры фигур экипажа, – одного найти не смогли пока. Взрывом, что ли, выбросило? А с командой другая беда – один лишний. Откуда взялся?

Пискунов пожал плечами.

– А кого из экипажа не хватает? – заинтересовался Турецкий.

– Пока не ясно. Сегодня после обеда будет опознание. Судя по всему – второго пилота. Отыщется где-нибудь. Без него уж, извините, военный самолет со спецзаданием никто не отпустит. Весь экипаж зарегистрирован… да что я вам рассказываю, вы небось все и без меня знаете, уж получше, наверное…

Схема лежала перед глазами Турецкого, явно указывая на отсутствие трупа.

– И вот еще что я вам скажу как врач. Тут кое-что интересное всплыло. Не хочется выдавать коллег – то, что называется «преступная халатность». У штурмана – царствие ему небесное, в карточке ведомственной поликлиники написано – «практически здоров». Свинка и корь в анамнезе. А тут справки навели – он, оказывается, еще застрахован в медицинской компании «Россия». Так вот у него в карте там – ИБС, ишемическая болезнь сердца. И вам скажу – весьма неприятная. Ну, сами понимаете, летчики народ на небе помешанный. А с таким сердечком он вполне мог накануне полета оказаться у меня на столе. Так что не исключено, что «Антей» погиб через минуту после штурмана.

– Благодарю вас, доктор, – сказал Турецкий, – то, что вы сказали, очень ценно.

– Но вы меня не выдавайте, – заволновался Пискунов, – до вас бы это все равно дошло, но мне не хотелось бы прослыть фискалом. Однако – Платон мне друг, но истина все-таки дороже… Вы уходите? Что же, удачи вам, в добрый час.

Турецкий покинул стадион, оставшийся за его спиной тяжелой громадой. Солнце уже всходило, тьма постепенно отступала, и силуэт здания стал четче. Турецкий обернулся и еще раз внимательно осмотрел его, словно стараясь запомнить. Под ногой что-то хрустнуло. Турецкий отшвырнул ботинком смерзшийся комок горелых перьев и пошел к автобусу.

Павел Болотов, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России, был человек серьезный и с принципами. Он был еще молод для следователя, очень молод, и то, что ему поручили следствие по делу Чиркова, он рассматривал как подарок судьбы, сулящий ему немалые выгоды. До сих пор Болотов занимался вещами несерьезными, как ему казалось, – все это были более или менее рядовые правонарушители. Проходили годы, он все еще был молод для следователя, но уже отмечал для себя, что входит в возраст, когда человек начинает терять волосы и зубы. Где была слава, о которой он мечтал? Где романтика? Где, наконец, опасности, интриги, которые грезились его подростковому воображению, когда он выбирал свое поприще? Где все это? Где? Болотов задавал себе эти вопросы и, разумеется, никогда не получал на них ответ. Он был уверен, что работает по призванию, и стены прокуратуры и даже Бутырской тюрьмы вовсе не казались ему такими уж мрачными – он, например, любил Бутырку за надежность, за зримое торжество добра над злом. «Добро должно быть с кулаками», – говаривал Болотов и непроизвольно выставлял на вид собственные кулаки – большие, мужицкие. Толстые стены Бутырской тюрьмы (из которой, как убеждались самонадеянные заключенные, невозможно сбежать), всегда вселяли в Болотова уверенность, что добро все-таки сильнее, чем зло. Можно сказать, что по духу Павел Болотов был вполне сказочником, но сказок писать не умел и вообще обладал фантазией неповоротливой и пассивной. Он был обычный следователь, служака без затей, один из многих ему подобных. Но вот и на его улице обозначился праздник. Чирков – «вор в законе», неуловимый Чирков был у него в руках при очевидных против него уликах. Болотову было ясно как белый день, что Чиркову на этот раз не уйти, и ему, Павлу Болотову, предстояло неторопливо и вдумчиво размотать сложные переплетения мотивов его преступлений, обнаружить многочисленные связи Чиркова с преступным миром, а может быть, и вывести кое-кого на чистую воду.

Болотов самодовольно усмехался, представляя себе этих «кое-кого». Пока у него еще не было подозрений, но он был уверен, что Чиркову покровительствуют. Кто – он не знал. Видимо, значительные лица. Вот если бы удалось разоблачить их, этих «кое-кого»…

Болотов осторожно пофантазировал о своей фотографии в газетах.

Пока же ему предстояла схватка, в которую он вступал только затем, чтобы победить и никак не проиграть. Идя на допрос Чиркова, Павел не торопился, с тем чтобы соблюсти хладнокровие. Следователю пристало быть спокойным, уверенным в себе; юлить, изворачиваться, хитрить – дело преступника. Задача Болотова: применив логические ходы, поставить преступника в тупик, вынудить сознаться.

Болотов, правда, не знал о размышлении начальства по его поводу и по поводу дела Чирка. Бандит был полностью изобличен, пойман, что называется, за руку, что-либо скрывать было бессмысленно. Да и вся его преступная жизнь была у правоохранительных органов как на ладони, поэтому особенно изворотливого, сильного, умного и хитрого следователя к нему приставлять не было нужды. Тут мог справиться и приготовишка. Так был выбран не очень талантливый, мягко говоря, Павел Болотов. Впрочем, был, конечно, у начальства некий тайный интерес к делу рецидивиста, но об этом пока молчали. Сами, очевидно, не до конца разобрались.

Болотов зашел в буфет и выпил кофе. Не то чтобы ему хотелось кофе, но он нарочно отсрочивал встречу, задерживался, воспитывая в себе характер – ему хотелось быть уже скорее там, в кабинете, увидеть холодные, волчьи глаза убийцы и потушить их звериный блеск суровым взглядом человека доброго, честного и с принципами.

Чирков в гражданской одежде, но в предусмотрительно надетых наручниках дожидался следователя в его кабинете. Несмотря на настойчивые просьбы заключенного допустить к допросу без наручников, несмотря на его повелительный магнетизм в голосе, конвойные остались неумолимы. Сейчас, когда этот душегуб и кровопроливец был привезен из Бутырской тюрьмы – того единственного места, которое казалось для него подходящим, – сюда, в прокуратуру, уже странно было предполагать, что еще не так давно он катался на лыжах, приветливо общался с соседями по даче, ездил и ходил по улицам Москвы – неприметно, как один из горожан.