– Хорошо, тогда скажите: когда вы встали из-за стола и пошли за платком – вы разговаривали со своим мужем?
Баронесса до белизны сжала пальцы, но справилась с собой и ответила ровным тоном:
– Я искала мой ридикюль. Я оставила его на диване у стены, и забыла. Там остался платок, а было так душно…
– Значит, вы спросили его о своей сумочке? И что он вам ответил?
Баронесса задумалась, потом, нахмурившись, вновь заговорила:
– Я спросила его: «Дорогой, моя сумочка на диване?» Он кивнул.
– Только кивнул?
– Кажется, да. Знаете, как раз в тот момент полковник отодвигал кресло для той певицы. Может быть, барон сказал что-то коротко, но я не расслышала.
– А когда вы возвращались на своё место – вы вновь прошли мимо его кресла?
– Да. Знаете, там было очень темно. Я почти ничего не вижу в темноте, я побоялась.
– И вы не заметили ничего странного, подозрительного, необычного? В фигуре супруга, или в поведении других людей? Вы ведь сидели прямо напротив мужа, не так ли? Вы могли заметить что-нибудь неестественное.
– Инспектор, я уже сказала вам, что довольно плохо вижу. Но знаете, мне показалось немного странным, что Генрих сидел ссутулившись, обычно он держится очень прямо… Но я не придала этому значения, подумала – он что-то рассматривает, или просто устал… – баронесса отвечала тихим, бесцветным голосом, время от времени поглядывая на своего деверя. Тот ободряюще кивал, продолжая стоять подле её стула.
– Скажите, мадам, мог ли кто-нибудь желать смерти вашего мужа по каким-либо личным мотивам? Ссоры, обиды?
– Инспектор, вы совершенно не знали барона, – горестно заметила Фицгилберт. – Он производил впечатление человека сухого и чопорного, но это не так, совершенно не так! Он был прекрасным семьянином и чудным другом, он обожал наших детей. В нашем доме часто гостили его друзья и сослуживцы, у него не было личных врагов!
– Клара совершенно права, – вступил младший Фицгилберт, – мой брат был прекрасным человеком. В обществе он всегда держался очень строгих правил, но это никак не значит, что у него могли быть личные враги.
– Да, благодарю вас, мистер Фицгилберт. Может быть, вы знаете – не говорил ли он о каких-нибудь неприятностях на службе?
– Нет, инспектор. Напротив, он был очень деятелен и очень доволен. На службе его высоко ценили. Это неудивительно – он был человеком чести, бесконечно преданным своему делу. Он пользовался полным доверием и вообще… я не представляю, кому могла понадобиться его смерть. Совершеннейшая нелепость.
– Скажите, а как барон перенёс покушение полугодичной давности? Он был подавлен, или взволнован? Вдова Биссета не обращалась к нему с угрозами, или просто с упрёками? – спросил Суон, теперь уже полностью повернувшись к брату убитого.
– Он был очень расстроен. Никак не мог поверить, что Биссет на такое способен. Он сам съездил к его жене и передал ей чек на довольно приличную сумму. Выплачивал ей что-то вроде пенсии, и к тому же оплачивал обучение сына Биссета в колледже. У вдовы не было причин ненавидеть моего брата, поверьте мне – немногие на его месте стали бы проявлять такую доброту, и миссис Биссет прекрасно это понимала.
– Ну что же, пожалуй, это всё, что я хотел знать, пока, – Суон захлопнул записную книжку и поднялся. – Ещё раз… мои искренние соболезнования.
Ива, всё это время сидевшая очень тихо и никак не вмешивавшаяся в разговор, тоже поднялась, подошла к вдове и положила ладонь на её сцепленные на коленях руки.
– Дорогая миссис Фицгилберт. Я бесконечно сочувствую вашему горю.
Баронесса посмотрела на Иву, впервые проявив хоть какое-то чувство, с отчаянием глубочайшего горя:
– Я справлюсь с этим, благодарю вас, дорогая. Но пятеро наших детей остались сиротами.
Глава 4. Тайна браслета
– Да, граф Бёрлингтон пригласил меня, чтобы я разобрался с этим русским. Князем Урусовым, – без обиняков сообщил полковник Брюстер.
Он принимал Суона в своём кабинете, весьма впечатляющем. Полки были уставлены разнообразной колониальной дребеденью: фигурками, кальянами, кувшинами. В углу вместо столика стояла слоновья нога, а все стены кабинета был увешаны трофеями экзотических сафари и оружием, один вид которого мог повергнуть противника в паническое бегство. Особо впечатлял африканский трумбаш – огромный кривой и широкий нож с шипами и кривыми лезвиями, ответвлявшимися от широкой, остро заточенной лопасти. Суон осмотрел коллекцию с невольным почтением. Хозяин кабинета, полковник в отставке, с удовлетворением наблюдал за реакцией Суона.
– И что же? – спросил, наконец, Суон, занимая кресло напротив Брюстера.
– Всё – полное враньё! – решительно ответил тот.
– Что именно?
– Он – такой же медиум, как я – принцесса эфиопская! Шарлатан! Интересно, на что он рассчитывал? На чувствительность здешних дам? – полковник хохотнул.
– И всё же, нельзя ли поподробнее?
– Поподробнее? Для начала – он самозванец!
– Позвольте, нам уже совершенно точно известно, что князь Урусов…
– Да будь он хоть трижды князь! Вы знаете, как он себя отрекомендовал? Как ученика мадам Блаватской! А теперь – прикиньте, любезный инспектор, сколько лет этому князю? Никак не более тридцати! И что же, он учился у мадам Блаватской малым ребёнком[3]? Знаете ли, мне посчастливилось лично встречаться с мадам, и что-то не припомню, чтобы она окружала себя пажами из молокососов!
Полковник говорил громко, гулко, явно получая удовольствие от своей прозорливости.
– Значит, он солгал. Интересно, для чего же?..
– Мошенник! Знаете ли, производит впечатление! Если б вы видели, как дамы им интересуются. Вон, та певичка – чуть на шею ему не вешалась. Полагаю, что дамы от него так и мрут. Но даже со своего места мне было прекрасно видно, что он жульничал. Скажу вам – он тряс стол ногами, да. Если бы не убийство барона – я бы устроил ему полное разоблачение! А Бёрлингтон, он, знаете ли, прекрасный малый, но доверчив, как дитя. Хотя у него хватило ума пригласить меня.
– Что же, я вас понимаю. А что насчёт убийства барона Фицгилберта? – Суон занёс карандаш над листком своей книжицы, готовый зафиксировать лапидарный и безапелляционный ответ полковника.
– Он и убил!
– Вы это видели? – уточнил Суон.
– Нет, конечно. Никто ничего не видел. Но князь долго копался за креслами, пока наряжал нашу примадонну в её меха. Я-то встал, чтобы подвинуть ей кресло – а князь в это время ещё топтался там, сзади. Ещё баронесса Фицгилберт пустилась за своим ридикюлем, мы буквально столкнулись там, за креслом барона. А барон – ни гу-гу. Вы понимаете?
– Понимаю. Вы все там столкнулись, втроём. И что, барон никак не отреагировал, когда супруга к нему обратилась?
– Никоим образом. Ну, по крайней мере, он ничего не сказал. Он вообще сидел весь вечер эдаким букой. Нет, я понимаю – его положение диктует быть таким, но зачем он вообще пришёл на этот вечер? Да ещё и с супругой. Он на неё даже не посмотрел, когда она что-то спросила.
– А что Мелисанда фон Мюкк?
– Эта? А что, хорошая идея! Кстати, а ведь они были знакомы с бароном, а делали вид, что нет!
– Что вы имеете в виду? – опешил Суон.
– Ага! Значит, никто ничего не заметил? – полковник радостно засмеялся. – А вот я заметил. Это было перед самым началом сеанса, когда все рассаживались. Она уже сидела, а Фицгилберты прошли мимо неё. Тогда барон и спросил про её мужа. «Господин фон Мюкк в Лондоне?» – спросил он. Она что-то ответила, кажется – «да». Тогда он вновь поклонился и сказал: «Что же, передавайте ему от меня поклон», ну или что-то в этом роде.
– Что же, это говорит только о том, что Фицгилберт знал фон Мюкка.
– И то верно. Слушайте, да она ведь запросто могла проткнуть Фицгилберта чем-нибудь! Пока она там крутилась со своей шубой… О, так они же с князем в сговоре были! – полковник был явно увлечён таким детективным сюжетом.